Плакса понесся со всех лап, обрадовавшись возможности сбежать с кладбища.
– Что ты собираешься делать? – спросил Нюх Брионию.
– Я собираюсь вырвать им зубы. Клыки. Без полых клыков они не смогут сосать кровь, так ведь? Предварительно я усыплю их хлороформом, так что они будут спать очень крепко и не причинят нам никакого вреда!
– Почему мне самому не пришло это в голову? – изумился Нюх.
– Элементарно, дорогой мой Нюх, совершенно элементарно! Я ведь все-таки ветеринар, – ответила Бриония.
Некоторое время они ждали, а Грязнуля прогуливался среди могил. Появился похоронный кортеж. Два горностая в черных шляпах с черными шелковыми лентами шли перед катафалком с застекленным гробом, который тянули две статные мыши с черными перьями на головах. За катафалком шла толпа безутешных провожающих. Согласно ритуалу, умершего горностая хоронили с карманными часами на цепочке. В мире мертвых время тоже имеет значение. На небе тоже надо иногда не опоздать на важную встречу. Слова, произносимые над гробом, прежде чем опустить его в могилу, обычно выбирают из старых, популярных у куньих поговорок, например: «С собой не возьмешь» или «Что толку быть самым богатым горностаем на кладбище?»
В самый горький момент церемонии, когда родственники бросали первую горсть земли на усопшего горностая, вернулся задыхающийся Плакса с коричневым кожаным чемоданчиком Брионии.
Затем ласки двинулись по кладбищу, открывая решетки и ворота склепов, вторгаясь внутрь и вырывая клыки у спящих полевок.
– Вот здесь! – кричал Грязнуля, и Бриония входила в склеп со стальными щипцами в лапах.
Затем раздавались приглушенные команды: «Держи голову… Вот так». – Звяк! «И этого… Ну, он довольно крепкий…» – Звяк! Затем появлялся Плакса, бренча вырванными клыками, брошенными на металлическое блюдо.
Горностаи, оплакивавшие своего дедушку, пришли в ужас от недостойного занятия ласок и пригрозили позвать мэра и шефа полиции и доложить им о поведении этих нечестивцев.
– Отвратительно! Наверняка они вырывают золотые коронки у мертвых, – предположила пожилая дама-горностай. – Вы же знаете этих ласок. Ужасные создания!
Услышав это, Нюх понял, что они с друзьями, наверное, переборщили. Он подошел к группе напыщенных, накрахмаленных горностаев, низко поклонился и произнес:
– Прошу прощения, господа! Мы должны выполнить нашу работу до заката солнца, иначе весь Туманный превратится в столицу кровожадных монстров. Простите, если вам показалось, будто мы оскорбляем память усопшего… – Он заглянул в светлую могилу, и его глаза округлились. – Один уже опущен в землю! – закричал он. – Скорее сюда, Бриония!
Бриония немедленно подскочила к могиле. К ужасу горностаев в скромных черных траурных костюмах, она прыгнула в открытую могилу, разомкнула «фомкой» уже окоченевшие челюсти и вытащила щипцами у трупа два клыка, гордо показав всем присутствующим.
Пожилая самка горностая упала в обморок, и ее пришлось приводить в чувство нашатырным спиртом.
6
Баламут засиделся допоздна, читая при свете газовой лампы. Он снимал меблированную комнату в мансарде одного из пансионов Туманного. Прямо под ним жила актриса (под гримом никто не мог с уверенностью определить, к какому виду куньих она принадлежит), которая каждое утро по дороге на завтрак заводила с ним разговор. Хотя Баламут и не питал неприязни к женскому полу, ранним утром он был обычно неразговорчив. Ему хотелось тишины и спокойствия. Сегодня не повезло: в это утро дама спросила его, играет ли он на каком-нибудь музыкальном инструменте.
– Увы, у меня нет таланта к музыке, – ответил Баламут.
– А у меня есть, – тотчас же вмешался торговец-горностай из квартиры с третьего этажа, дверь которой выходила на лестницу. Он был, как всегда, щегольски одет: белые носки и брюки с отутюженными стрелками. – Я играю на большинстве инструментов! Дайте мне трубу, и я заставлю вас танцевать до зари. Я парень компанейский! А когда выпью, веду себя так же разухабство, как человек!
Баламут заскрежетал зубами:
– Горностай, торгующий дамскими нарядами… Как-то мало в это верится.
– Я не всегда торговал женским платьем! – оскорбился сосед. – Когда-то я продавал запонки для воротничков.
– Ну, это совсем другое дело, – саркастически заметил Баламут.
Торговец решил проигнорировать Баламута и заговорил с актрисой.
На следующей площадке к ним присоединился горностай, отставной полковник с седыми бакенбардами, имевший привычку постоянно отхаркивать.
– Доброе утро, доброе утро, – прохрипел он. – Хрррр-кхе! Подали сигнал к завтраку, не так ли? Я за сто метров услышал, как вы идете. Никогда не станете охотниками, это уж точно. Ахррррр-кхе! Артиллеристами, может быть, но в разведку вас не пошлют! Враг услышит вас еще до вашего появления!
– Мы идем завтракать, полковник, а не атаковать крысиный наблюдательный пункт, – холодно пробормотал Баламут. – Кстати, вам ваш кашель тоже не позволил бы подойти к неприятелю ближе чем на километр.
– Так точно.
Возле следующей двери Баламут встретил двух пожилых сестер-ласок, учительниц-пенсионерок. Они щебетали, как птички, и были вполне безобидны. Баламут их любил. А вот последнее создание, которое присоединилось к их компании, его симпатий не вызывало. Это был барсук с пушистыми бровями, банковский клерк по имени Копила Крош, который всегда говорил о себе во множественном числе: «Мы работаем в банке!»
В городе жило немного барсуков, и он, гордясь своей высокооплачиваемой работой, считал, что представляет на этой должности всех своих соплеменников. Он сидел за высокой конторкой с чернильницей и каллиграфическим почерком старательно переписывал цифры из одного большого гроссбуха в другой. Его «пятеркам» и «семеркам», толстым наверху и тонким, округлым внизу, все изумлялись, а начальство нередко хвалило его. Что же касается «троек», то тут с ним не мог сравниться никто! Конечно, четные цифры были не так красивы, как нечетные, но это оттого, что он родился в семье с нечетным числом детей и был третьим в помете.
– Как сегодня дела, банковские клерки? – язвительно спросил Баламут. – Готовы к штурму цифр?
– Шипи, шипи от зависти, – огрызнулся барсук. – По крайней мере у нас чистая работа, в отличие от одного моего знакомого бездельника-ласки.
Баламут оскорбился:
– Я очень умный ласка. Мои обширные таланты проявляются в любой работе!
– Расскажи это канализационным крысам, – презрительно ответил барсук.
С этими напутственными словами все сели и принялись за завтрак.
Баламут решил, что, когда наконец-то совершится революция и низы окажутся наверху, этому барсуку следует преподать урок. «Я занесу тебя в мою маленькую черную книжечку, – думал он, наблюдая, как барсук намазывает тост маслом. – После революции мы больше не будем банковским клерком! Мы будем чистить канализацию Туманного, не будь я Баламутом!»
– И не смотри на нас так, – забирая прямо из-под носа у Баламута вареное вьюрковое яйцо, сказал барсук. – Мы знаем, о чем ты думаешь, но ты никогда не причинишь нам вреда. У нас очень прочная репутация в банке. О нас очень высокого мнения. Наши копии не отличить от оригинала!
– Да, вы родились как раз для того, чтобы переписывать чужое, – устало ответил Баламут. – Как вы талантливы, Крош!
– Вчера управляющий, господин Скряга, позволил нам бросить в огонь дополнительную горсть угля, даже не испросив на то разрешения у владельца банка, – гордо заявил приободрившийся Крош. – Вот как нас берегут!
– Ах, какая прелесть, – отозвалась одна из сестер.
– Просто замечательно! – пробормотала вторая. Полковник-горностай лишь закашлялся.
«Очаровательно, – подумал Баламут. – В случае революции именно из-за таких типов я мог бы нарушить собственное правило никого не убивать. Да я бы послал танки, чтобы сравнять с землей это здание, пока никто не успел бы эвакуироваться! Нужно быть безжалостным, если задумал реальное дело. Ты ведь не просто политик, а революционер! Все зависит от того, сколь высока твоя цель!
Вот, к примеру, эта актриса. Хорошо бы увидеть ее на телеге, едущей к гильотине! Ее прелестная головка падает в корзину, отрубленная острым ножом… что? Почему же ее рот закрывается и открывается? Чем она недовольна?»
– Сахар! – попросила актриса. – Пожалуйста, господин Серебряк, передайте мне сахарницу! Я уже дважды обращаюсь к вам! Вы, кажется, о чем-то замечтались!
– Да, да! – Рассеянный Баламут подтолкнул к ней сахарницу. – Простите, я действительно замечтался!
– Здесь написано, что двое исследователей обнаружили в джунглях Таравака почву, на которой все растения вырастают вдвое больше обычных размеров! – сообщил барсук из банка, увлеченно читающий «Куранты».
– Правда? – безразлично отозвался Баламут.
– Правда, и единственная проблема заключается в том, что, зацветая, любое растение выделяет снотворные пары и погружает всех вокруг в сон на десять лет. Хорошего в этом мало, правда? Сажаешь в горшок примулу, она растет, расцветает, и тут же ты засыпаешь на целое десятилетие.
– Откуда им это известно? – спросил полковник.
– А? Что? – Барсук пролистал газету. – Что вы имеете в виду?
– Ну, если ребята-исследователи обнаружили цветок, выделяющий эти пары, то они и сами должны заснуть, правда? Хррр-кхе-кхе.
– Необязательно, – возразил Баламут, у которого последняя новость пробудила интерес. – Вероятно, они нашли уже отцветшее, засохшее растение и обнаружили возле него спящих животных. Как их зовут? Исследователей? Кто они?
– Их двое, пожилой профессор-суслик Джайд и молодая, очаровательная особа по имени Франтиха. Они по-прежнему там, в джунглях. Газета узнала эту историю от капитана яхты, подошедшей к Тараваку с целью запастись фруктами и мясом. Он, капитан, узнал об этом от местных мангустов, которые встретили парочку, когда плыли на каноэ по реке Клангаланг.
– Кто плыл на каноэ? – спросила актриса.
– Мангусты. Они охотились за змеями и повстречали пару, переправляющуюся через водопад.