– Ладно, – говорю. – Видео – потом. Музыку слушать будете?
Эдит зевнула. Поэт нацелил на меня вибриссы и нежно свистнул:
– Большой, я должен.
Это прозвучало ужасно трогательно. Я погладил его по голове и включил проигрыватель.
Ребята, мышки – самые потрясающие слушатели музыки в нашей части Галактики.
Поэт просто превратился в статую самого себя. Его уши развернулись. Он почти перестал дышать, честное слово. Музыка очаровала его до экстаза, и слезы восторга скатывались по его мордочке и повисали на вибриссах. Это было так трогательно, что я сам чуть не прослезился. Но по-настоящему удивительное еще впереди.
Я подумал, что наружные звуки могут помешать Поэту наслаждаться нашей классикой, и выключил прослушивание шумов снаружи. И, наверное, случайно или, как говорится, автоматически врубил наружную трансляцию, но сам этого не заметил.
Минуты три я наслаждался вместе с Поэтом – Эдит, похоже, классика Земли Грома не особенно нравилась. А потом спохватился – вот сейчас, думаю, когда ни шума автоматов, ни сигналов детектора движения мне не слышно, коварный враг как раз подберется и напакостит. И я тихонечко вышел из каюты, дверь за собой прикрыл – и выбрался из звездолета проверить обстановку.
Обстановка была – дай Бог.
Ремонтные автоматы замерли около груды обломков, и их никто не трогал – всего-навсего отключили, чтоб они не шумели. Пятый концерт для скрипки Р-Лэнса наполнил тоннель, как зал в консерватории – акустика оказалась неописуемая. Мощные прожектора освещали все вокруг, как сцену – а на сцене, против всех правил, сидели зрители. В смысле – слушатели.
У меня защемило сердце. На меня никто не обратил внимания. Они сидели, насторожив уши, с одухотворенными мордочками, у многих – мокрыми от слез. Они замерли от восхищения – и только время от времени кто-нибудь из них очень тихо, чтобы ни в коем случае не нашуметь и не помешать, осторожно ступая, подбирался поближе к динамику.
Я никогда в жизни не видел ничего подобного.
Это были боевики Большого Босса, крупные, довольно-таки сытые и сильные, в чем-то вроде жилетов из прошнурованной кожи – по-моему, мышиной – и таких же набедренных повязках, вооруженные кинжалами во вшитых в одежду ножнах и огнестрельным оружием в кобурах на животе. Это была, я думаю, разведка Большого Босса – пяток гибких созданий с написанным на всем теле интеллектом. И наконец, в сторонке, подальше от самого яркого света сидел Старший Мыш в окружении пары мышек в каких-то вязаных рубахах и нескольких юных, скудно одетых мышат, худых и отчаянных, выглядевших, почему-то, гораздо серьезнее, чем боевики. И вся эта пестрая компания была очарована музыкой совершенно одинаково. Они, похоже, в высоком эстетическом наслаждении забыли и о давней вражде, и о приказах, и об опасности.
Я никогда не встречал больших меломанов, чем мышки. И тогда, увидев, как они слушают музыку, грустно подумал: как жаль, что во всех цивилизованных мирах тонкие ценители искусства всегда друг друга жрут… неужели не в силах человеческих это исправить?
Но вопрос показался мне философским до неприличия и, пожалуй, риторическим. Я стал с ужасом ждать, когда запись закончится.
Потому что было понятно, что примирило их высокое искусство только на время.
Но надо отдать должное мышиному эстетическому чувству – оказалось, у мышек есть что-то такое… может, рудимент совести, может, зачатки благодарности. Потому что они не разодрались сразу, как только музыка смолкла.
Правда, шестерки Большого Босса основательно просекли обстановку, насторожили уши и ощетинились. А семейство Большого Мыша сомкнулось в компактную группу и явственно приготовилось к рукопашной. Но серенький интеллектуал с крученым шнурком на шее свистнул на боевиков и запрыгал ко мне, выгибаясь дугой, немного боком – очень выразительно, только я еще не знал, что такие жесты выражают.
А я спрыгнул со ступенек. Он отпрыгнул в сторону и пискнул:
– Разговаривать. Не убивать.
И присел, протянув руки.
Ну что ты будешь делать!
Большой Мыш ко мне подошел – просто подтек по полу, как только настоящие крысы умеют, и все его семейство просочилось следом. Боевики их проводили носами, но не шевельнулись – так что дамы и дети Мыша без помехи уселись с двух сторон от меня, как почетный эскорт, а сам Мыш попрыгивал рядом со мной мелкими прыжочками. Потрясающая пантомима, только совершенно непонятная.
Я погладил Мыша между ушей – все смотрели на мою руку – а потом сказал серому:
– Говори. Я слушаю.
Серый облизал ладошку и потер кончик носа. И сделал несколько шагов, чтобы меня понюхать, но Мыш сделал «к-к» – а это значит: «отвали, не трогай».
Серый смутился и сел. И свистнул в сторону:
– Я Разведчик. Служу Большому Боссу.
Мыш кашлянул презрительно и отвернулся почесать около хвоста – два боевика подпрыгнули боком, но снова сели. Нас, похоже, почему-то нельзя было просто атаковать. Разведчик вздохнул и пискнул:
– Музыка хороша. Большой Босс любит. Дай. Большой Босс обменяет твою жизнь на музыку.
Я почесал бок, демонстративно, как смог. Они оценили.
– Моя жизнь, – говорю, – так при мне и будет. И их жизни. Пошли вы…
Разведчик начал увлеченно чесать живот. Зато боевик, бурый, кудлатый, весь в рубцах, пискнул:
– Я тебя съем. Много мяса. Надолго хватит.
И начал медленно ко мне подходить – а его коллеги присоединились. Тогда я сказал:
– Я вас убью, а мясо брошу. Пусть ест, кто хочет. Ясно?
Они остановились. И Разведчик пискнул:
– Отдай записи. Почему не хочешь? Отдай – и все живы.
– Отдайте мой ремонтный автомат, – говорю. – Воры.
Они приосанились. Похоже, у слова «воры» тут положительная эмоциональная окраска. Разведчик даже пискнул:
– Украли хорошо. Взломали пароль. Отключили защиту. Умные, – со скромной гордостью.
– Ну да, – говорю. – Теперь ничего не дам. Ни еды, ни музыки. И буду тут жить и чинить гнездо. Пока не захочу уйти. Ясно?
А дальше мне оказалось проще с боевой готовностью – я просто скинул бластер с плеча, а им пришлось лезть в кобуру. И поэтому они проиграли.
Просто потому, что я человек, а не их сородич, и руки у меня к оружию более приспособлены. А что такое оружие, мышки хорошо знали. И тихо ушли в тень, не пытаясь затеять перестрелку. Я так понял, что теперь они решили заставать меня врасплох.
Печально. Зато мой товарищ Мыш два раза лизнул меня между пальцами и пискнул:
– Все в порядке. Будет караул. Будет ремонт. Все будет.
– Да, – говорю. – Все будет. И даже ужин будет.
А сам ужасно радовался в тот момент наличию на борту синтезатора белка – и думал, что в случае чего я им еду сооружу из любой местной неорганики, в неограниченном количестве. И мои друзья немножко поправят себе здоровье.
На тот момент я еще глобально не мыслил.
Эдит и Поэт перепугались совершенно одинаково. Только обозначили свой испуг разными жестами.
Эдит вскочила на койку с ногами и завизжала, а Поэт молча прижался к стенке всем телом, и мордочкой, и ладонями, будто хотел в нее спрятаться.
Я сказал:
– Не надо нервничать. Это наши друзья. Они будут нас защищать.
На Поэта это произвело более выраженное впечатление. Он спустился на пол и стал обнюхиваться с Мышом и его командой. А Эдит сделала убитое лицо.
– Марсэлл, – говорит, тоном «горе мое», – ну неужели так необходимо было набирать сюда битком этих кр… мышек? Что, снаружи никак нельзя было договориться?
– Нет, – говорю, – дорогая. Не знаю, как на Строне, а у нас, на Звезде Грома, друзей приглашают в дом. А наш дом в настоящий момент заменяет этот звездолет.
Эдит посмотрела на меня неизъяснимо.
– Марсэлл, – говорит, – иногда я тебя ненавижу.
– Я тебя тоже люблю, – говорю. – Ребята, располагайтесь. Сейчас я еду принесу.
И все это общество меня проводило за дверь движениями носов.
Ребята, я понимаю, что я вас уже задолбал рассказами про мышиные обеды – но вы поймите, невозможно по-настоящему постичь эту культуру, если не учитывать их отношение к еде, любви, стихам и музыке. Да – и к дракам. Это у них просто киты, на которых мир стоит. Или черепахи, не знаю.
Ибо Поэт был принят семейством Мыша очень хорошо – именно потому, что он творил стихи. А я был связан с двумя другими святыми вещами – едой и музыкой. Мыш теперь охранял не только мою особу – из чистой дружбы. Он теперь помогал мне сохранить Музыку – это, по-моему, наполняло его миссию другим, высшим смыслом. Он ведь тоже слушал там, около звездолета – и сказал мне: «Большой, это чудо. Мы были счастливы». Так что Мыш ужасно торопился наружу – патрулировать местность. И буквально через десять минут – только перекусив – он со своей старшей женой и в сопровождении двух старших мышат, самца и самочки, отправились патрулировать окрестности.
С остальными я познакомился поближе.
Младшая жена – дочь Нюхача – на мой человеческий взгляд показалась изящнее, чем старшая Сталкерша. Хорошенькая такая мышка, серенькая, некрупная, с большими ушами, с остреньким носиком, волосы коротко обрезаны, зато вибриссы очень густые и длинные; в общем, как бы мы сказали про женщину, сплошная нервная утонченность и изысканность. Старшая – та крупнее, жестче, бурая, волосы жесткие, и мордочка жестче, и уши почти всегда прижаты. И шрам на голове, от уха до щеки. Чувствуется, что сильная и отважная, а мужу скорее товарищ и соратник. Я ее зауважал невольно.
Мышу вообще повезло с семьей. Его подруги общались с ним так мило… волосы разглаживали, уши вылизывали, обнимали при любой возможности… эх. Когда Нюхачка его лизала в щеку и чесала за ухом, молча, с тихой нежностью – я почти жалел, что я – человек. Очень на них было приятно смотреть.
Она ведь уже долго замужем. А Сталкерша и того дольше. У них уже мышат много. У Сталкерши – два выводка было, и у Нюхачки – один. Но они его до сих пор по-настоящему любят, и не делят, и не дерутся, и сцен не устраивают… Мышки, по-моему, вообще не знают ревности. Наши бы так.