На Рябинина вдруг накатило сонное спокойствие. Графин ли с прошлогодней водой усыплял, старомодные ли счёты успокаивали… Да нет, это директор его гипнотизировал серым костюмом, ровными гладкими щеками, нелюбопытствующим взглядом и ватным голосом — это он убаюкивал.
— Юрий Никифорович, а ведь я следователь, — попробовал разбудить его Рябинин.
— Знаю.
Как не знать, если Рябинин допрашивал шофёра, был в управлении и назначил ревизию. И ни испуга, ни тревоги — даже беспокойства не прошмыгнуло в небольших тихих глазах. Неужели у него такая могучая воля? Или совесть чиста? Или он тоже спит, убаюканный собственным кабинетом и голосом? В конце концов, сон — это тоже форма жизни. Но глаза-то открыты, разговор-то он поддерживает.
В кабинет деловито вошли мужчина и женщина, которые показались Рябинину какими-то противоположными: он высокий, худой, с костистым и нервным лицом; она низкая, полная и каравайно кругленькая.
— Наш технолог и наш механик, — встрепенулся директор.
Рябинин пожал им руки — сухую и горячую механика, тёплую и бескостную технолога. Они выжидающе сели у стены.
— А это товарищ из прокуратуры, — вроде бы улыбнулся директор. — Хотя мы живём без ЧП…
— Вы согласны? — Рябинин глянул на сидящих у стены.
— С чем? — вроде бы испугалась технолог.
— Что никаких происшествий не было.
— Конечно, — быстро заговорила она. — Органолептические и другие показатели хорошие. Правила бракеража соблюдаем. Вот отстали с бараночными изделиями. Случалось повышенное число дрожжевых клеток, возрастала кислотность среды…
— Брак бывал?
— В пределах нормы, — скоренько вставил директор.
— А хлеб горел? — прямо спросил Рябинин.
— Как сказать… В сущности…
Юрий Никифорович глубоко закашлялся. Рябинину захотелось налить ему водички из графина, но её застойный вид отвратил от этого намерения. Технолог глядела в пол, рассматривая давно не натираемые паркетины. Острое лицо механика — кости, обтянутые кожей, — было свирепо устремлено на директора, словно он хотел рассечь его надвое.
— Горел, — отрезал механик, не дождавшись конца директорского покашливания.
— Горел, — подтвердил и Юрий Никифорович, сразу успокоившись.
— Три дня назад сгорело около тонны, — добавил механик.
— А раньше? — спросил Рябинин.
— И раньше бывало, — вздохнул директор.
— Почему?
— Автоматика. То одно полетит, то другое. Запчастей нет. Перепады напряжения. Правильно я объясняю, Николай Николаевич?
— Нет, неправильно.
— Ну, как же… Например, вчера вы докладывали, что из мукопросеивателя «Пиората» мука сыплется на пол…
Все смотрели на механика: следователь с любопытством, технолог с опаской, директор как бы очнувшись. Николай Николаевич вскочил и стал походить на гигантский гвоздь без шляпки.
— Верно, технологическое оборудование устарело. Брачок случается. Но есть и ещё одна причина — на заводе орудует подлец.
— Какой подлец? — обрадовался Рябинин повороту в разговоре.
— Который вредит заводу.
— Ну, Николай Николаевич, это уж вы слишком, — попытался охладить его директор.
— А я докажу! — механик опять торпедно нацелился на директора. — Бывает, что исправная линия жжёт хлеб. Почему?
— Значит, как раз и неисправна, — примирительно отозвался Юрий Никифорович.
— А пожар на вкусовом складе?
— Там вроде бы проводка, — тихо вставила технолог.
— А хлеб, залитый водой?
— Трубы лопнули, — чуть суровее ответил директор, но эта суровость была адресована технологу, встрявшей не в своё дело.
— А тесто на полу?
— Бывают случайности…
— А тикающая буханка?
— Что за буханка? — удивился Рябинин.
— Буханка, понимаете ли, тикала, — без охоты объяснил директор. — Вызвали минёров. Думали, что мина. Оказался, в сущности, будильник.
— О чём это говорит? — страдальчески вопросил механик.
— Хорошие будильники выпускают, — буркнул Рябинин.
— А? — встрепенулся директор.
— Говорю, даже запечённые ходят…
Механик сел успокоенно. Юрий Никифорович, чуть оторопевший от неуместной шутки следователя, умолк. Технолог, одёрнутая директорским тоном и взглядом, больше не отрывала глаз от щербатого паркета. В сущности, ими всё было сказано. Оставался лишь один вопрос директору.
— С этим подлецом нужно разбираться особо… Юрий Никифорович, кто приказал вывезти горелый хлеб?
— Я.
— И выбросить в болото?
— Упаси бог. Я велел отвезти на какую-нибудь ферму.
— А что нужно было сделать с этим хлебом по правилам?
— Перебрать, переработать, — вздохнул директор. — Но где я для этого возьму рабочих, где возьму время?
— И вы решили хлеб выбросить?
— Тут моя промашка…
Рябинин видел, что эта промашка трогает директора не больше, скажем, чем графин с позавчерашней водой. Он относился к тому типу руководителя, которые ничего не желают знать, чтобы ничего не делать.
— Не под суд же меня за этот хлеб, — натужно улыбнулся Юрий Никифорович.
— Во всяком случае, внесу представление о вашем наказании.
Горожане помогают селу в пору сенокоса и уборки урожая. Некоторые ездить не любят, считая, что это не их дело. А сколько я знаю работников, которые годами бесплодно покуривают в тихих учреждениях, и убранная сотня кочнов капусты или выкопанные несколько мешков картошки — единственно принесённая ими польза.
Но я бы делал так… Кем бы ни был человек, каких бы званий, профессий и должностей ни имел, пусть обязательно проработает одну страду на уборке хлеба. Именно хлеба.
Белый халат, распяленный его плечами, суховато потрескивал в швах.
Сначала Петельников шёл за примеченной горкой теста по всей линии. Подвижную и упругую, почти живую массу крутило, приглаживало, катало и резало до самой печи. Там инспектор сразу вспотел и пропитался горячим хлебным духом.
Потом он стал бродить свободно, затевая разговоры, задавая вопросы и отпуская шуточки. Очень скоро инспектор узнал, как бракуется хлеб, — была книжечка с решительным названием «Правила бракеража». Узнал смысл красивых слов — «органолептические показатели». Узнал, что у дрожжей есть сила, которая так и звалась — подъёмная сила. Узнал, чего вкусненького хранится на вкусовом складе… Но про горелый хлеб люди молчали, отделываясь необязательными словами и туманными предположениями. Мол, иногда горит. А когда, почему, сколько и куда девается…
Вольный поиск привёл инспектора в. небольшую чистенькую комнату: стол, накрытый светлой клеёнкой; никелированный электрический самовар; белые, разомлевшие от жара, калачи; тарелка с пилёным сахаром; шесть девушек в белых халатах, похожих на разомлевшие калачи.
— Приятного аппетита, заодно и счастья в личной жизни! — весело сказал инспектор.
— Садитесь к нам, — предложила та, которая была постарше.
— И сяду, — так же весело согласился он.
Перед инспектором оказалась большая фаянсовая чашка, налитая тёмным чаем, — уж тут бы молоко пить, чтобы оставалось всё белым. Пара калачей, лёгших на тарелку, доносили свой жар до его лица. Он набросал в чашку сахара, переломил калач, отпил чай и оглядел девушек…
Белые халаты и белые шапочки роднили их, как сестёр. И разрумянились все шестеро — от печного жара ли, от чая ли или от калачей?
— Девушки, почему умолкли?
— Нам впервой пить чай с милиционером, — хихикнула одна, у которой белёсые бровки, казалось, были присыпаны мукой.
— А вы представьте, что я жених.
— Невест больно много, — заметила старшая.
— Неужели все незамужние?
— Все, кроме меня.
— Девочки, а чего так? — огорчился инспектор.
Отозвались все разом:
— Не берут.
— За городом живём, до всяких дискотек далеко.
— Специальность непрестижная — хлебопёки.
— И получаем мало.
— Мы вроде как полудеревенские.
Петельников обрадовался — разговор пошёл. Но тот лёгкий трёп, который давался ему шутя и частенько приводил к цели, вроде бы свернул на другие, серьёзные колеи.
— Красавицы, а не сами ли виноваты?
Они не нашлись с ответом, потому что ждали сочувствия, ждали других слов, к которым привыкли: мужчин рождается меньше, мужчины идут в армию, мужчины пьют… Этот же милиционер с твёрдым и открытым лицом, аппетитно уминающий калачи, вдруг подбросил им сомнение, которое тайно живёт в каждом и лишь ждёт вот таких неожиданных слов.
— А чем виноваты? — всё-таки спросила одна, та, которая с мучнистыми бровками.
Инспектор ответил вопросом, обратившись к первой, ближайшей:
— Каким спортом занимаетесь? Бадминтон, теннис, турпоходы?
Она испуганно оглядела подруг. Но инспектор уже спрашивал вторую:
— Сколько книг прочитываете в месяц? Есть своя библиотека?
И она не ответила — растерялась ли, читанные ли книги подсчитывала.
— Какую общественную работу ведёте, а? — спросил он третью.
Она пожала плечами.
— Концерты, филармония, выставки, поэтические вечера?
— Далеко ездить, — отозвалась четвёртая.
— Чем вы увлекаетесь? Кактусы, летающие тарелки, макраме, наскальная живопись или каратэ?
Пятая промолчала, уже догадавшись, что на эти вопросы отвечать не обязательно.
— Девочки, да вам не замуж идти, а пора топать в клуб «Кому за тридцать», — заключил инспектор.
Та, которая с мучнистыми бровками, засмеялась так, что на столе вздрогнули калачи. И все ответно улыбнулись.
— Они активные, — заступилась шестая.
— Активные? — громко удивился инспектор. — Я тут полдня хожу, а они молчат.
Девушки, как по команде, взялись за чашки и утопили в них взгляды. Стало тихо — лишь урчал самовар. И от тишины сделалось вроде бы ещё белее.
— Вот и вся активность, — усмехнулся инспектор.
— Директор-то человек хороший, — вздохнула старшая.
— Поэтому можно жечь хлеб?
— Мы не жжём, — она поджала губы.
— А кто жжёт?
— Ой, девочки, нам пора, — всполошилась старшая. — А вы ещё попейте…