О: Мысль — защитный механизм. Она заинтересована в защите чего-то. Мы пользуемся мыслью для поддержания непрерывности мысли. Всё, происходящее от мысли, оградительно по самой своей природе. Мысль не заинтересована в защите окружающей нас жизни. Напротив, она отделила нас от единства жизни, целостности жизни, что нас окружает. Она обособила нас от остальных видов на планете. Она наделила нас идеей, что мы чем-то отличаемся, что всё было создано для нашей цели и что у нас есть право воспользоваться превосходством над другими, делать на планете всё, что захотим.
В: Возможно ли обладать мышлением без всех этих идей и всё ещё пользоваться благами природы?
О: Я утверждаю и очень часто говорю, что мысль по своему рождению, содержанию, выражению и действию — фашист. Она очень агрессивна. Мы испытываем потребность познать законы природы, чтобы использовать их для поддержания непрерывности мысли. Все разговоры об альтруистичности мысли и о том, что мы интересуемся законами природы лишь в целях их познания — обман. Истинная наша мотивация, движущая сила нашей потребности понять законы природы заключается в использовании их с целью продолжения существования человеческого вида за счёт каждого другого вида на планете.
В: Каким был бы человеческий вид, не обладай мы такого рода мышлением?
О: Возможно, мы бы вымерли и природа создала бы на этой планете более совершенный человеческий вид. Можно только гадать. Мне в частности не нравится человеческий вид этой планете. Мы будем делать что угодно, чего не будут делать животные. Выживание одной формы жизни за счёт другой формы жизни — сущность природы. Но мы убиваем другие виды ради идеи.
В: Мы также убиваем ради идеи самих себя.
О: Безусловно, и других тоже. Но вы не видите такого поведения у других форм жизни, других видов на планете. Мы убиваем за идею. Само основание нашей цивилизации и культуры базируется на идее того, что ты убиваешь и тебя убивают, сперва во имя бога, что возведено в символ церковью и другими религиозными институтами, а затем во имя политических идеологий, что возведено в символ государством. Вся основа культуры возведена на идее, что убиваешь ты и убивают тебя.
В: По правде, мы этого не признаём. Мы говорим, что наша культура основана на идеях гармонии.
О: Я так не думаю. Мы стремительно движемся в направлении всеобщего уничтожения. Каким-то образом мы очень сильно поверили в то, что мысль, помогшая нам создать всё, что вы видите и чем очень гордитесь, поможет нам изменить ход событий. Эта вера, я подчёркиваю, неуместна. Каким-то образом мы обзавелись верой, что это средство, мысль, помогшая нам стать тем, чем мы стали, поможет нам создать лучшую, более счастливую жизнь на планете.
В: Но как нам выбраться, раз мы движемся к катастрофе?
О: Все ваши открытия придают дополнительный импульс разрушению. Все, потому что этими открытиями движет цель поддержания непрерывности, существующего положения вещей.
В: Есть ли шанс, что человеческий вид со временем поймёт это и сменит курс, и если такое изменение действительно произойдёт, каким оно могло бы быть?
О: Я бы сказал, что шанс ничтожен. Видите ли, мы обречены. (смеётся) Как я сказал в начале, мы заблудились в джунглях; мы испробовали все возможные способы спастись. Но каким-то образом всё ещё есть слабая надежда на то, что есть способ выбраться из джунглей. Но нам остаётся лишь остановиться и позволить происходящему свершаться.
В: Но как мы можем остановиться? Что нам поможет остановиться?
О: Вы не можете остановиться. Вы не можете остановиться по причине страха потеряться навсегда. Но похоже, у нас нет чувства, что мы ни черта не можем сделать, чтобы выбраться из джунглей.
В: Вы не двигаетесь таким образом?
О: Да, конечно. Тогда в действие вступает то, что есть, и, наверно, даёт вам возможность жить среди всей этой жестокости. В такой жизни есть своя прелесть. Она вообще не приводит ни к каким конфликтам с обществом. Вы даже не хотите ничего менять. Потребность в переменах порождена вашей отчуждённостью. Как только вы думаете, что можете изменить себя, тут же возникает потребность изменить мир. Но это человеческое тело не заинтересовано в изучении или знании чего-либо. Всё, необходимое для выживания этого живого организма, уже здесь. Он потрясающе разумен, и всё собранное и накопленное нами с помощью нашего интеллекта, не идёт с ним ни в какое сравнение.
В: …в сравнение с разумностью тела?
О: Да, разумностью тела. Оно знает. Одна из вещей, которую я всегда выделяю и пытаюсь донести до интересующихся, заключается в том, что человеческий мозг не заинтересован ни в чём из того, в чём заинтересованы мы, что навязала нам культура, ни в чём из её идеализаций и умонастроений. Мозг настолько туп, что вы удивитесь. Его не интересуют никакие переживания никакого рода. В чём он заинтересован, так это в том, чтобы помочь телу работать разумно и здраво.
В: Вы говорите о мозге?
О: Да, о мозге. Но, к сожалению, мы стали пользоваться мозгом не по его естественному назначению. Мозг не творец. Он лишь реагирует на раздражители. Механизм, который мы в него поместили посредством нашего образования и культуры, заставил нас поверить, что он творец. Ни одна из думаемых нами мыслей не самосоздана. Ни одна из них не спонтанна. Они всегда приходят снаружи, и единственная роль мозга заключается в интерпретации этих ощущений, интерпретации, необходимой для выживания живого организма. Он не заинтересован ни в каком духовном опыте или чём-либо ещё, в чём заинтересован ум (ум как в прямом, так и в переносном смыслах). Фактически, я вообще не вижу никакого ума. Ум интересует лишь чувственность. Так все религиозные переживания по своей природе чувственны. Лишь ум заинтересован в духовных переживаниях: блаженстве, сострадании, истине, реальности и всём таком прочем. Но тело, живой организм, не интересует ничто из этого, он лишь реагирует на раздражители.
В: Если мозг сотворён разумом тела, то с каким родом творчества соотносится мысль?
О: Творчество, о котором вы говорите, никоим образом не связано с творчеством жизни.
В: Каков источник творчества и есть ли творчество в природе?
О: Нет творчества в том смысле, в каком мы употребляем это слово: язык, творческая мысль, творческое то, творческое сё. Жизнь креативна в том смысле, что не пользуется ничем в качестве образца. Всё, что мы называем творческим, на самом деле подражание, копирование чего-то уже имеющегося. Это секонд-хэнд. Ни о чём, созданном природой вы не можете сказать, что оно не проработано. Я даже не вижу никаких чертежей. Какие бы чертежи ни существовали, они уже содержатся в клетке. Всё, имеющееся сейчас, содержалось уже в единственной клетке. Всё подконтрольно генам.
В: И ничего нельзя изменить, только лёгкий штрих здесь и там?
О: Идея того, что мы можем изменить себя и изменить мир, создала для нас надежду, что каким-то образом это возможно. С этой надеждой вы живёте и с ней вы умираете.
В: Возможны ли перемены?
О: Какого рода изменение вам нужно? Изменение возможно в материальном мире. Например, если вам не нравится форма носа-обрубка, вы можете пойти в клинику пластической хирургии и сделать из него орлиный нос. Если вы чувствуете, что так будет стильно, есть возможно воспользоваться услугами пластического хирурга. Или посредством генной инженерии для нас станет возможным внести изменения в поведенческую модель. Я не претендую на обладание особыми прозрениями в природу вещей или на понимание работы природы в большей степени, чем кто бы то ни было, но всё это я открыл для себя сам. Меня не волнует, примете ли вы то, что я говорю, или нет. Оно самодостаточно. Меня даже не волнуют биологи, психологи или учёные в целом. Если они отмахнутся и назовут это полной чушью, ничего страшного. В любом случае, однажды им предстоит всё это открыть самим.
В: Ну что ж, как можно это открыть?
О: Видите ли, это открытие совершается не в рамках мышления. Иными словами, нет никакого открытия. «Открытие» это неправильное слово.
В: Неправильное слово?
О: Вы воспринимаете уже известное. Иначе не происходит никакого восприятия. Нет никого восприятия нового. Так называемые эпохальные открытия в науке на самом деле никакие не эпохальные открытия. Возьмём, к примеру, физику Ньютона. Некоторое время она отлично работала. Но именно сама ньютоновская физика стала камнем преткновения для квантового скачка, в прямом и переносном смыслах. Каким-то образом кому-то вроде Эйнштейна повезло захватить инициативу и открыть нечто новое.
В: Он действительно открыл нечто новое?
О: На самом деле, оно не ново. Пока вы не свяжете эти две вещи друг с другом — что было прежде и что, как вы думаете, он открыл — вообще нет никакого смысла говорить об этом. Для учёного привлекательно связывать одно с другим и делать выводы. В противном случае открытие не имело бы никакой ценности. Ньютоновская физика не так истинна, не так действенна, с тех пор как была открыта теория относительности. Конечно, ньютоновская физика всё ещё действительна в рамках научного мышления человека. В конце концов, мы восхищаемся всеми этими людьми и награждаем их престижной наградой — Нобелевской премией, тем, сем, прочим. Знаете за что? За технологии, ставшие доступными благодаря открытиям тех людей. Нет никакого иного настоящего открытия. Вообще нет никакой чистой науки. Возможно, я делаю много категоричных утверждений, но им не требуется ничьё признание.
В: Но должно быть…
О: Почему вы говорите «должно быть»? Может и не быть. Тогда куда вы двинетесь от «может и не быть»?
В: У вас определённо были некие переживания, которые помогли вам более ясно понять вещи. Как это произошло? Могли бы вы рассказать о своих переживаниях?