двойственное значение. Если крякали в ортодоксальном смысле, это слово было не чем иным, как похвалой, и когда «Таймс» писала об одном из партийных ораторов: «идейно крепкий речекряк», – это был весьма теплый и лестный отзыв.
Словарь С был вспомогательным и состоял исключительно из научных и технических терминов. Они напоминали сегодняшние термины, строились на тех же корнях, но, как и в остальных случаях, были определены строже и очищены от нежелательных значений. Они подчинялись тем же грамматическим правилам, что и остальные слова. Лишь немногие из них имели хождение в бытовой речи и в политической речи.
Любое нужное слово научный или инженерный работник мог найти в особом списке, куда были включены слова, встречающиеся в других списках. Слов, общих для всех списков, было очень мало, а таких, которые обозначали бы науку как область сознания и метод мышления независимо от конкретного ее раздела, не существовало вовсе.
Из вышесказанного явствует, что выразить неортодоксальное мнение сколько-нибудь общего порядка новояз практически не позволял. Еретическое высказывание, разумеется, было возможно – но лишь самое примитивное, в таком примерно роде, как богохульство. Можно было, например, сказать: «Старший Брат плохой». Но это высказывание, очевидно нелепое для ортодокса, нельзя было подтвердить никакими доводами, ибо отсутствовали нужные слова. Враждебные идеи могли посетить сознание лишь в смутном, бессловесном виде, и обозначить их можно было не по отдельности, а только общим термином, разные ереси свалив в одну кучу и заклеймив совокупно.
В сущности, использовать новояз для неортодоксальных целей можно было не иначе, как с помощью преступного перевода некоторых слов обратно на старояз. Например, новояз позволял сказать: «Все люди равны», – но лишь в том смысле, в каком старояз позволял сказать: «Все люди рыжие». Фраза не содержала грамматических ошибок, но утверждала явную неправду, а именно что все люди равны по росту, весу и силе. Понятие гражданского равенства больше не существовало, и это второе значение слова «равный», разумеется, отмерло.
В 1984 году, когда старояз еще был обычным средством общения, теоретически существовала опасность того, что, употребляя новоязовские слова, человек может вспомнить их первоначальные значения. На практике любому воспитанному в двоемыслии избежать этого было нетрудно, а через поколение-другое должна была исчезнуть даже возможность такой ошибки.
Человеку, с рождения не знавшему другого языка, кроме новояза, в голову не могло прийти, что «равенство» когда-то имело второй смысл – «гражданское равенство», а свобода когда-то означала «свободу мысли», точно так же, как человек, в жизни своей не слыхавший о шахматах, не подозревал бы о другом значении слов «слон» и «конь». Он был бы не в силах совершить многие преступления и ошибки – просто потому, что они безымянны, а следовательно, немыслимы.
Ожидалось, что со временем отличительные особенности новояза будут проявляться все отчетливей и отчетливей – все меньше и меньше будет оставаться слов, все уже и уже становиться их значение, все меньше и меньше будет возможностей употребить их не должным образом.
Когда старояз окончательно отомрет, порвется последняя связь с прошлым. История уже была переписана, но фрагменты старой литературы, не вполне подчищенные, там и сям сохранились, и, покуда люди помнили старояз, их можно было прочесть. В будущем такие фрагменты, если бы даже они сохранились, стали бы непонятны и непереводимы. Перевести текст со старояза на новояз было невозможно, если только он не описывал какой-либо технический процесс или простейшее бытовое действие либо не был в оригинале идейно выдержанным (выражаясь на новоязе – благомысленным). Практически это означало, что ни одна книга, написанная до 1960 года, не может быть переведена целиком. Дореволюционную литературу можно было подвергнуть только идеологическому переводу, то есть с заменой не только языка, но и смысла. Возьмем, например, хорошо известный отрывок из Декларации Независимости.
«Мы полагаем самоочевидными следующие истины: все люди сотворены равными, всех их создатель наделил определенными неотъемлемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью. Дабы обеспечить эти права, учреждены среди людей правительства, берущие на себя справедливую власть с согласия подданных. Всякий раз, когда какая-либо форма правления становится губительной для этих целей, народ имеет право изменить или уничтожить ее и учредить новое правительство…»
Перевести это на новояз с сохранением смысла нет никакой возможности. Самое большее, что тут можно сделать, – это вогнать весь отрывок в одно слово: мыслепреступление. Полным переводом мог стать бы только идеологический перевод, в котором слова Джефферсона превратились бы в панегирик абсолютной власти.
Именно таким образом и переделывалась, кстати, значительная часть литературы прошлого. Из престижных соображений было желательно сохранить память о некоторых исторических лицах, в то же время приведя их труды в согласие с учением ангсоца. Уже шла работа над переводом таких писателей, как Шекспир, Мильтон, Свифт, Байрон, Диккенс, и некоторых других; по завершении этих работ первоначальные тексты, а также все остальное, что сохранилось от литературы прошлого, предстояло уничтожить. Эти переводы были делом трудным и кропотливым; ожидалось, что завершатся они не раньше первого или второго десятилетия XXI века. Существовало, кроме того, множество чисто утилитарных текстов – технических руководств и т. п., – их надо было подвергнуть такой же переработке.
Окончательный переход на новояз был отложен до 2050 года именно с той целью, чтобы оставить время для предварительных работ по переводу.
«Прекрасный новый мир». Утопии и антиутопии
Никаких орхидей
Книга Джеймса Хэдли Чейза «Никаких орхидей для мисс Блэндиш» была опубликована в 1939 году, но, похоже, наибольшей популярностью пользовалась в 1940 году, во время битвы за Британию и блицкрига. В основных чертах ее история такова.
Мисс Блэндиш, дочь миллионера, похищена гангстерами, которые почти сразу же застигнуты врасплох и убиты более крупной и лучше организованной бандой. Они держат ее с целью выкупа и вымогают у отца полмиллиона долларов. Их первоначальный план состоял в том, чтобы убить ее, как только будет получен выкуп, но случай сохранил ей жизнь. Одним из членов банды является молодой человек по имени Слим, единственное удовольствие в жизни которого состоит в том, чтобы вонзать ножи в животы других людей. В детстве он разрезал живых животных парой ржавых ножниц.
Слим – сексуально импотент, но мисс Блэндиш ему нравится. Мать Слима, которая является настоящим мозгом банды, видит в этом шанс вылечить импотенцию Слима и решает держать мисс Блэндиш под стражей до тех пор, пока Слиму не удастся ее изнасиловать. После многих усилий и долгих уговоров, включая порку мисс Блэндиш куском резинового шланга, изнасилование было совершено.
Тем временем отец мисс Блэндиш нанял частного сыщика, и с помощью подкупа и пыток сыщику и полиции удается поймать и уничтожить всю банду. Слим сбегает с мисс Блэндиш и погибает после очередного ее изнасилования, а детектив готовится вернуть мисс Блэндиш ее семье. Однако к этому времени у нее появился такой вкус к ласкам Слима, что она чувствует себя не в состоянии жить без него и выпрыгивает из окна небоскреба.
Прежде чем понять все значение этой книги, необходимо обратить внимание на несколько других моментов. Начнем с того, во-первых, что его центральная история имеет заметное сходство с романом Уильяма Фолкнера «Святилище». Во-вторых, это не продукт безграмотного писаки, как можно было бы ожидать, а блестящее произведение, в котором почти нет ни одного лишнего слова. В-третьих, вся книга, как рассказ, так и диалоги, написана на американском языке; автор, англичанин, который (как мне кажется) никогда не был в Соединенных Штатах, похоже, совершил мысленный перенос в американский преступный мир. В-четвертых, книга разошлась, по словам ее издателей, тиражом не менее полумиллиона экземпляров.
Я уже обрисовал сюжет, грязный и жестокий. Книга содержит восемь запланированных убийств, неисчислимое количество случайных убийств и ранений, эксгумацию (с тщательным напоминанием о зловонии), порку мисс Блэндиш, пытку другой женщины раскаленными окурками, стриптиз и многое другое в том же роде. Автор предполагает большую сексуальную изощренность своих читателей (есть, например, сцена, в которой гангстер, предположительно мазохистского толка, испытывает оргазм в момент удара ножом) и считает полнейшую испорченность и своекорыстие нормами человеческого поведения. Детектив, например, почти такой же мошенник, как и гангстеры, и руководствуется почти теми же мотивами. Как и они, он гонится за «пятьюстами тысячами». По замыслу повествования необходимо, чтобы мистер Блэндиш стремился вернуть свою дочь, а такие вещи, как привязанность, дружба, добродушие или даже обычная вежливость, просто не имеют значения. Так же, как и нормальная сексуальность. В конце концов, на протяжении всей истории действует только один мотив: стремление к власти.
Следует заметить, что книга не является порнографией в обычном понимании. В отличие от большинства книг, посвященных сексуальному садизму, акцент в ней делается на жестокости, а не на удовольствии. У Слима, похитителя мисс Блэндиш, «влажные, слюнявые губы»: это отвратительно, и это должно быть отвратительно. Но сцены, описывающие жестокость по отношению к женщинам, сравнительно поверхностны. Настоящие кульминационные моменты книги – жестокости, совершаемые мужчинами по отношению к другим мужчинам: например, гангстера Эдди Шульца привязывают к стулу и бьют дубинками по горлу, а его руки уже переломаны ударами.
В другой книге мистера Чейза, «Сейчас ему это не понадобится», герой, который должен быть благородным персонажем, описывается как топчущий чье-то лицо, а затем раздавливает человеку рот, раздирая его своей пяткой.