– Когда вокруг вас замыкается круг отчаяния, то чувствуете примерно следующее: «Ну, вот оно. Как же мне найти отсюда выход? Мне не выбраться. Я останусь здесь навсегда». Но когда вы все-таки выходите, то думаете: «Там было слишком плохо. Надеюсь, это не случится снова».
Это урок, который Крис никогда до конца не выучил, по причинам, оставшимся для него неизвестными. Крис шутит, что ему следует распечатать и заламинировать карточку с надписью: «Готовься. Это скоро вернется, и ты вспомнишь, как это ужасно».
Приступы самоосуждения, которые мешают творческой работе, знакомы многим художникам и писателям.
Крис признает, что его работа чаще всего являлась спусковым крючком для приступов депрессии, но также и самым доступным антидотом. Его решение продолжать работу свидетельствовало о наличии внутренних ресурсов, которые помогли ему благополучно справиться с приступами. Независимо от того, выступает ли он публично, как это требуется для карьеры, или откапывает самые тревожные воспоминания для работы, Крис демонстрирует гибкость, которая не дает развернуться его неуверенности в себе. Крис заметил, что он никогда не попадал в больницу из-за депрессии и не принимал лекарств, несмотря на рекомендации врачей. Он говорит, что его состояние никогда не было таким же критичным, какое он наблюдал у других людей.
– Кажется смешным, что я трачу бо́льшую часть своей жизни на мою работу. Конечно, для работы это полезно, но я много думаю о своем детстве и о том, как я рос и что пережил.
Крис описывает свои ранние годы, как время неуверенности. Его отец бросил семью раньше, чем он успел его запомнить; как это часто бывает, Крис обвинял в случившемся себя. В дальнейшем отец оставался неизвестной величиной. В критический момент подросткового периода Крису пришлось покинуть дом своего детства. Друзья обращались с ним жестоко. Львиная доля беспорядка в его эмоциях происходила вследствие неудавшихся взаимоотношений:
– Ты просыпаешься утром и какое-то время не можешь вспомнить, что произошло вечером, а потом внезапно вспоминаешь: а, да, та девчонка порвала со мной, – и тогда в груди внезапно открывается воронка, и все проваливается внутрь.
Приступы самоосуждения, которые мешают творческой работе, знакомы многим художникам и писателям.
– Вы садитесь за стол, начинаете работать, – рассказывал Крис, – и работа сводится, по существу, к размышлению, но это другой род размышления… Не более чем через час вы приходите к выводу, что вы ничтожный человек, что вы вообще не понимаете мир и себя, и вам следует покончить с этим. Но после самого худшего момента вы думаете: «Единственное, что можно с этим сделать, это работать, невзирая ни на что». Когда я был младше, случались вспышки раздражения и так далее, вещи летели в окно. Теперь все это позади.
Что делает возможным такой сдвиг? Крис говорит, что это раннее ощущение призвания. В одиннадцать или двенадцать лет он начал изучать мультипликацию и несколько лет посылал свои работы издателям, не получая никакого ответа. Он описывает детство, где смятение неуверенности уравновешивалось часами счастливого уединения и рисования в своей комнате на чердаке, а также доброжелательной поддержкой со стороны матери и бабушки. Он заметил, что попытался воссоздать окружение той чердачной комнаты на своем нынешнем рабочем месте, в общежитии колледжа, и когда это удалось, испытал «зарождающееся чувство личной эффективности».
– Если процесс работы сам по себе приносит удовольствие – легко забыть себя; когда требуется концентрация внимания – то погружение в работу вызывает ощущение цели и значимости.
У Криса есть призвание, для которого требуется мужество, чтобы встретиться лицом к лицу с чистым листом, и болезненные воспоминания, которые заполнят этот лист.
Искусство Криса является антидотом против его депрессии, в той мере, в какой он осознал свои амбиции. Если непокорные эмоции и мысли можно вылепить по-новому, в приятной форме, если рука художника может внести смысл большой цели в содержание всей истории, то смысл, как хочется надеяться, будет существовать даже вне страниц, которые он создает.
Переживания во время депрессии похожи на безнадежность, которая разливается от кончиков пальцев на ногах по всему телу.
В 2005 году у Криса родилась дочь Клара. Крис сравнивал рождение дочери и неожиданное превращение в отца с религиозным опытом или очень близким к нему переживанием:
– Это действительно самая чудесная вещь, которая когда-либо с кем-либо происходит, и это происходит со всеми. Женщина превращается во вселенную наизнанку, в буквальном смысле. Это удивительно. Время начинается снова, в некотором смысле, и время почти теряет смысл. С того дня, как родилась дочь, завеса поднялась, – говорит Крис. – Все, что наполняло мою голову, все эти критические статьи, все, казалось, исчезло. Все просто исчезло.
– Наверное, это объяснимо с точки зрения химии, – со смехом продолжает он. – Думаю, довольно много новоиспеченных родителей проходят через это.
В качестве доказательства, Крис продемонстрировал портрет новорожденной дочери в натуральную величину, помещенный в центре листа с игрой «Строительство историй». Героиня его истории стала матерью, и ее опыт неожиданно стал опытом самого Криса.
Крис признается, что с тех пор, как он стал отцом, мысли о самоубийстве изредка всплывали в его голове, но уже не были так реальны, как раньше. В свете отцовской ответственности, за себя и за душевное здоровье ребенка сильное желание исчезнуть ослабело, «превратилось в риторическое, похожее на раковину». Некоторые из его друзей пережили в детстве самоубийство одного из родителей.
– Я бы никому такого не пожелал. Никто этого не заслуживает.
Теперь для Криса «первичное задание» – выучить роль отца так, чтобы избежать повторения дисфункциональных привычек, которые преследовали его всю жизнь.
– Неожиданно вы перестаете быть главным героем. В фильм приглашены новые актеры. Вы переходите на второй план и внезапно понимаете, что были там все время, и это путь каждого человеческого существа, и это должен быть путь вашей жизни.
В свете новых приоритетов Крису стало ясно, что его ранняя социофобия и гиперчувствительность – «не что иное, как потворство меланхолии и эгоизму, и от этого вам действительно нужно держаться в стороне».
Когда Крис стал отцом, ему открылась простая истина: депрессия – это тренировка мучений, полностью сосредоточенных на себе. Любое твердое решение требует перенаправления внимания в другую сторону.
ОсвобождениеИстория Изабеллы
– Мои родственники не хотели меня отпускать, – сказала Изабелла, когда мы обсуждали ее детство. – В крайнем случае, я могла выйти замуж и переехать в соседний дом в семнадцать или восемнадцать лет и жить жизнью респектабельной итальянской девушки.
Но сама Изабелла хотела для себя не этого; даже в раннем возрасте она знала, что хочет жить, как она это называла, «жизнью разума». Теперь Изабелла живет в Нью-Йорке, где счастлива, и работает литературным редактором, но ее путь к этому был долгим и тернистым.
Изабелла рассказывает, что много лет она любила чтение и литературу, но не чувствовала себя слишком умной. Частично такое мнение было обусловлено родителями, людьми старой закалки, которые считали, что у ее интеллектуальных изысков нет будущего и этот путь не принесет удачи. Они не обращали внимания на школьные достижения дочери, в том числе на ее способность к французскому языку, который она начала изучать в шестом классе.
– Я быстро все схватывала и преуспевала, – с улыбкой говорит Изабелла.
Кроме французского, она любила английский и взахлеб читала. Ее страсть к гуманитарным наукам стала своего рода бунтом.
– Это был словно маленький грязный секрет – любовь к французскому языку в итальянской семье. А также изучение литературы.
Изабелла хотела поступать в Мидлберри, небольшой либеральный колледж, где обучали искусствам; там она могла бы заниматься литературой и иностранными языками. Но, когда она поделилась со своим отцом, он не разделил ее стремлений.
– Он сказал: «Что ты собираешься делать с языками? Преподавать? Кому это нужно?» Мне было неприятно, потому что я любила языки и литературу, но мои родители не понимали ценности этих предметов и не поддерживали меня.
Мечта о Мидлберри развалилась, Изабелла отправилась в один из университетов южных штатов.
– Это было так далеко, как только возможно, от моей семьи, но и не дальше Калифорнии, куда бы меня все равно не отпустили, – вспоминает Изабелла.
Во время учебы в колледже, хотя она и занималась тем, чем хотела, ее чувство интеллектуальной неполноценности расцвело пышным цветом. Сидя на лекции и слушая профессора, воспевающего лирику Платона, она с болезненной ясностью поняла, чего всегда боялась.
– Тогда это случилось в первый раз… Я думала: «Я не умная. Я просто не умная. Что мне теперь делать?»
В унынии от внезапного прозрения, ощущая себя в изоляции на Юго-Западе, Изабелла решила перевестись в один из колледжей Среднего Запада, хотя ей все еще хотелось в Миддлбери.
Теперь она выбрала курсы, которые одобрил ее отец: сначала медицину, а потом бизнес. Получив посредственный балл по органической химии, она решила, что недостаточно сообразительна для естественных наук, и направила силы на экономику и бизнес. Эти дисциплины она быстро освоила, но удовольствия не получила. Французский язык сохранял для нее свою неотразимую привлекательность.
– Ничего не сказав отцу, я решила получить диплом по французской литературе. На этом курсе я почувствовала себя, как дома; я опять была счастлива.
Во французском она преуспевала, но другие курсы были для нее почти не интересны, и в конце концов она не набрала достаточно баллов для получения квалификации. В отчаянии, она просила администрацию позволить ей проучиться еще один семестр, удвоив нагрузку, и, в случае успеха, два последних триместра, чтобы получить диплом.