CCLXVIII
Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить.
CCLXIX
Наилучшее разделение властей таково: избирательная, законодательная, исполнительная, судебная. Я строго следовал сему принципу в иерархии моей Империи.
CCLXX
Герцог Фельтрский[350] выказал себя реакционером и притеснителем, поелику пригоден он только для этого. Ему весьма хотелось бы попасть в анналы нашей истории, но он отнюдь не преуспел в этом. Мне не надобна была еще одна светлая голова, чтобы вести войну, – у меня своя была на плечах, вот почему я и выбрал его.
CCLXXI
Когда я объявил войну кортесам, то ожидал всего, но никак не предвидел, что Фердинанд станет трактовать их как бунтовщиков.
CCLXXII
Теология для религии все равно что отрава в еде.
CCLXXIII
Я сделал Париж более благоустроенным, более чистым и здоровым, прекраснее, нежели он был до меня, и все это посреди войн, которые я принужден был вести; парижане принимали все эти благодеяния и восхваляли меня; в сущности, они суть не что иное, как исправные поставщики канатных плясунов, кондитеров и моды на всю Европу.
CCLXXIV
Когда столетия сменяют друг друга, то, равно как и в походе, всегда можно встретить отставших.
CCLXXV
Гражданская война, когда дело государя служит ей предлогом, может продолжаться долго; но в конце концов народ одерживает верх.
CCLXXVI
Общественный порядок любой нации покоится на выборе людей, предназначенных к тому, чтобы поддерживать его.
CCLXXVII
Народ имеет собственное суждение, покуда не введен в заблуждение демагогами.
CCLXXVIII
Мой Государственный совет состоял из людей честных и заслуженных, исключая нескольких хамелеонов, которые туда проскользнули, как то, впрочем, случается повсюду.
CCLXXIX
Мое правительство вознесено было слишком высоко, чтобы заметить пороки пружин, приводящих его в движение; со всем тем я пятнадцать лет управлял сорока двумя миллионами людей в интересах большинства и без каких-либо серьезных потрясений.
CCLXXX
За все мое царствование меня по-настоящему и более всего поразило, пожалуй, только то, что Папу на границах моей Империи встречал изменивший вере отцов Абдала Мену, а в Париже – трое священников-отступников, и вдобавок еще и женатых, каковы суть – Т[алейра]н, Ф[уш]е и О[тери]в[351].
CCLXXXI
Морское право касается всех народов без исключения. Море не может возделываться, как земля, или находиться в чьем бы то ни было владении: оно – единственная дорога, которая на деле является всеобщей, и всякая исключительная претензия со стороны одной нации на морское господство равносильна объявлению войны другим народам.
CCLXXXII
Ежели бы отречение короля Карла IV не было вынуждено силою, я признал бы королем Испании Фердинанда. События в Аранхуэсе не могли быть для меня безразличными, ибо мои войска заняли полуостров: как монарх и как сосед, я не должен был терпеть подобного насилия[352].
CCLXXXIII
Конституционалисты – всего-навсего простаки: во Франции нарушены все соглашения, и, что бы ни делали ликурги, они и далее будут нарушаться. Хартия – всего лишь клочок бумаги.
CCLXXXIV
Нации, народу, армии, всем французам не следует забывать о своем прошлом: ведь оное составляет их славу.
CCLXXXV
Легче учредить республику без анархии, нежели монархию без деспотизма.
CCLXXXVI
Люди, кои являются хозяевами у себя дома, никогда и никого не преследуют, вот почему короля, с которым соглашаются, почитают добрым королем.
CCLXXXVII
Реформаторы по большей части ведут себя как люди больные, которые сердятся, что другие чувствуют себя хорошо; и вот они уже запрещают всем есть то, в чем отказывают себе.
CCLXXXVIII
Я не люблю, когда притворяются, что презирают смерть: уметь переносить то, что неизбежно, – в этом заключается важнейший человеческий закон.
CCLXXXIX
Трусливый бежит от того, кто злее его; слабого побеждает сильнейший – таково происхождение политического права.
CCXC
Я вижу в спартанцах народ воистину бесстрашный и неукротимый, такой народ ведет свое происхождение из славных веков Лакедемона[353], подобное сему мы видим и в средние века, когда, кого ни взять из капуцинов, все умирали святою смертию.
CCXCI
Сенат обнаружил признаки деятельности лишь тогда, когда я оказался побежденным, но если бы я вышел победителем, то несомненно получил бы с его стороны полное одобрение своих действий.
CCXCII
Реньо обладал способностью говорить легко и складно, вот почему я не раз посылал его выступать с пространными речами в Палате и в Сенате. Подобные люди – не что иное, как бездарные болтуны[354].
CCXCIII
О[жеро] предал меня; правда, я всегда считал его негодяем.
CCXCIV
Реаль много делал для моей полиции. Когда мне хотелось посмеяться, я напоминал ему то место из его революционной газеты, где он приглашал добрых патриотов собраться 2 января, чтобы поужинать головою свиньи. При мне он уже так не поступал, но скопил себе весьма приличное состояние[355].
CCXCV
Людовик XVIII обошелся с цареубийцами благоразумно: помилование было его правом, поскольку дело касалось только его семьи, но измена, растрата общественных денег, преступления по отношению к правительству – прерогатива Верховного суда; я никогда не помиловал бы за таковые преступления.
CCXCVI
В несчастии обыкновенно не уважают того, в ком прежде почитали величие.
CCXCVII
Блюхер говорил, что сражался каждый день со времени перехода через Рейн в январе 1814 г. до самого вступления в Париж. Союзники признают, что за три месяца потеряли 140000 человек; думаю, что их потери были намного серьезнее. Я атаковал их каждое утро на линии в 150 лье. Именно при Ла-Ротьере Блюхер выказал себя лучше всего; подо мною в тот день была убита лошадь[356]. Сей прусский генерал был всего лишь хорошим солдатом: в тот день он так и не сумел воспользоваться достигнутым преимуществом. Моя же гвардия совершала чудеса доблести.
CCXCVIII
Сенат обвинил меня в том, что я изменял его указы, то есть в изготовлении фальшивок. Всем же на самом деле известно, что у меня не было необходимости в таковом ухищрении: одно движение моей руки уже означало приказ. Сам Сенат делал всегда больше, нежели от него требовалось. Если я и презирал людей, как меня в том упрекают, то деятельность сенатского корпуса доказывает, что это не было так уж безосновательно.
CCXCIX
Мне никогда не упрекнуть себя в том, что я ставил честь свою выше счастия Франции.
CCC
Я сказал как-то, что Франция заключалась во мне, а не в парижской публике. Мне же приписывали высказывание «Франция – это я», что было бы бессмыслицей.
CCCI
В глазах большинства людей узурпатор – это лишенный трона государь, законный король – тот, кто раздает милости и должности, совсем как Амфитрион в глазах Созия – это тот, у кого можно пообедать[357].
CCCII
Бывают люди добродетельные лишь потому, что у них не было случая предаваться порокам.
CCCIII
Чернь воображает себе Бога королем, – который тоже держит Совет у себя при дворе.
CCCIV
«Мысли» Паскаля – это какая-то галиматья; о нем можно сказать то же, что чернь говорит о шарлатанах: «Должно быть, он не лишен разума, поелику мы его не понимаем»[358].
CCCV
Стремление властвовать над умами себе подобных – одна из самых сильных страстей человеческих.
CCCVI
Я не верю, что Бурбоны лучше, нежели я, поняли, в чем состоят интересы монархии. Касательно же интересов их династии, лишь впоследствии сие дано будет увидеть: они придерживаются политики по видимости весьма возвышенного свойства.
CCCVII
Среди революционеров, деяния коих исполнены были величия и благородства, можно отметить Ланж[юине], Лафайетта, Карно[359] и некоторых других; эти люди пережили самих себя: ныне их роль сыграна, жизненное поприще завершилось, их влияние ничтожно. Они – весьма удобные орудия, коими надобно уметь пользоваться.
CCCVIII
Я не верил бы ухищрениям этого интригана Деказа. Но во всяком случае надобно подождать, чем все это кончится[360].
CCCIX
Я заставил собственных своих врагов служить моей славе или умереть вместе со мною – вот что является особливой чертой моего правления.
CCCX
Сдается мне, что в событиях последнего времени тяжкие бедствия были выше сил человеческих.
CCCXI
Г-н де Шатобриан почтил меня красноречивой, но отнюдь не справедливой филиппикой. Он много сделал для торжества королевского дела. Воистину, это – гениальный человек[361].
CCCXII
Договор 20 ноября был ничем не лучше капитуляции Парижа; так и не знаешь, кто здесь виноват, иностранцы или же само французское правительство[362].
CCCXIII
Кто осмелился бы сказать мне на поле сражения под Фридландом или на неманском плоту, что русские будут расхаживать в Париже как господа и что пруссаки расположатся лагерем на Монмартре?