— Черта с два! — не верил он и замыкался в доме, ворочая метеосводки, чертежи Беринговой плотины, записи деда. Когда звонил Горгадзе, терпеливо слушал его нытье и обязательно давал отлуп: «Никого на поляну не пущу!» — и отрубал связь.
Но и на третий день все так же палило солнце, снег оседал, стекая водой, и Влада заточило сомнение — а обязательно ли обваливаться разом снежной массе? А может, на таком солнце, сплоченная и слепленная, она и не съедет по намокшей подложке, а вот так вот стечет талыми потоками?
И тут, как только перевалило за полдень, грохнуло.
Все, что копилось долгие холодные месяцы, оторвалось, поехало, понеслось вниз, снося все на своем пути. Кругом грохотало, как на войне; одна лавина цепляла другую, и все вместе рождали неимоверных размеров катаклизм.
Ухнуло что-то и в Рицу — волна дзинькнула в окна избы, стоявшей выше воды метров на десять.
Земля дрожала, точно от землетрясения. Влад с нехорошим блеском в глазах стоял в дверном проеме и держался за косяк. Изба стонала, вздрагивала, но держалась.
***
Огромный грязно-белый язык съехал в воду, отступившую от берега метров на сто, прямо по центру Гагры. Слизав несколько гостиниц, центральную столовую, почтамп и станцию монорельса. Жертв не было — народ держали в Пицунде.
Синицыны видели лавину во всей ее катастрофической красоте прямо с пляжа. Как и сотни других отдыхающих. Под испуганные крики и витиеватые матюги огромные массы снега, сшибаясь друг с другом, выехали к морю.
Народ запаниковал, кинулся в порт. В сторону Адлера в монорельсе теперь зияла дыра, а на восток никто и смотреть не хотел — горы там были еще выше.
Но в порту пыхтел лишь чахлый и древний трамвайчик. Капитан от греха отвел его подальше от берега, как только стало отступать море, и сейчас не приближался, дабы не создавать давки. Народ побушевал, но, быстро притомившись, поплелся назад, на берег.
К вечеру потянуло свежим ветерком, а небо выстлалось белыми перьями.
Дугин, как только все отгромыхало, кинулся на лыжах наверх.
Снесло половину подъемников, несколько корпусов «Московской», повалило деревья. Ландшафт кругом изменился до неузнаваемости. Дугин покачал головой, понимая, что если чего и городить, то возводить почти все заново. А внутри нарастало темное торжество. Совершенно подлое, ненужное торжество. Дугин давил на корню, но оно распирало и неудержимо рвалось наружу.
— Я тебя породил, я тебя и убью…
***
Редкие снежинки, криво порхая, падали на гальку. Они не таяли и постепенно убеляли опустевшие пляжи.
— Народ надо как-то вывозить, — сказал Дугин, пиная ботинком камешек.
— Вывозим потихоньку… На трамвайчике в Адлер, там поезд ходит пока, — уныло кивал Горгадзе.
Весь он был расхристан, всклокочен, глаза запали, лысина поблекла.
— Ну, поработает еще. Наверное.
— Да… Говорят, в Ростове замело все, уже и не расчистить, — дернул плечом директор. — Влад, может, останешься? — поднял он на Дугина покрасневшие глаза.
Тот покачал головой и похлопал Горгадзе по плечу. Потом помахал рукавицей и пошел к экраноплану. Горгадзе с кислой улыбкой качнул квелой рукой в ответ.
— Стойте!
Директор и Дугин обернулись. К набережной бежала Лидия Петровна. А за ней, неуклюже перебирая длинными ногами, спешил Анатолий.
***
Шагая по жесткому насту и застругам, Влад подошел к Плотине.
Заснеженная громадина угадывалась под торосами, вечными льдами и переметенным снегом. Воздух звенел от мороза и солнца; полярный день горел стылым огнем.
— Все время теперь тут, что ли, штиль? — удивился Дугин, вдыхая ядреный в своей прозрачности воздух.
Сзади заскрипело. Укутанная в толстенный комбинезон, в меховой шапке и унтах, из «Смерча» вылезла Лида. Глаза ее сверкали, на лице дрожала робкая улыбка. Следом за ней плелся вялый Анатолий.
— Жалеешь, Толик? — усмехнулся Дугин.
Анатолий вздрогнул от его голоса, дернулся всем телом и, зацепившись за ледяную корку, неуклюже повалился в снег.
— Вот черт… — пробурчал он, стоя на четвереньках.
Лида кинулась его поднимать.
Потом Дугин разбил лагерь, растянул две палатки и поставил на горелку воду для еды (то ли ужин, то ли обед — время смешалось). Сидели рядом с огоньком, грели руки.
— И стоило ехать в такие дали… — забубнил Анатолий.
Дугин усмехнулся.
— В Москве, поди, лучше, а, Толик?
Анатолий сморщился, ничего не ответил. А Лида нахмурилась и спросила:
— Но все же, Влад. Вы думаете, что сможете запустить Плотину?
— Ну… попробуем. — Влад пожал плечами.
— Допустим, — сказала Анатолий уже пободрее. — Допустим, вы в одиночку… при нашей скромной помощи, — он хихикнул, — что-то там почините, оно как-то все заработает и… и что?
Дугин словам Анатолия кивал, засыпая в кипящую воду гречку.
— А то, Толик, что пусть даже одну турбинку… хоть один ручеек засквозит через Плотину… Главное — процесс в другую сторону качнуть, понимаешь?
Анатолий хмыкнул.
— Я не понимаю, Влад, — встряла Лида. — Как такая мелочь что-то изменит?
— Изменит, Лидия Петровна, изменит. — Дугин, отдуваясь от пара, помешивал в котелке. — Здесь, возле Беринга, кухня погоды, здесь! Если раньше я сомневался, то теперь знаю точно.
— Но как-то все же выглядит… — Лидия Петровна растерянно обернулась к махине Плотины, погребенной под, казалось, вековыми снегами.
— Безнадежно выглядит, да. Но надо попытаться. Надо! — Дугин встал, потянулся. — Слышите, чем пахнет? — Он с шумом вдохнул мороз.
Синицыны послушно втянули ноздрями воздух.
— И чем же?
— Весной… — ответил Дугин, улыбаясь в бороду. — А еще… Не в одиночку, друзья мои. И не втроем, — подмигнул он Синицыным.
Из забитого снегом тоннеля неподалеку, там, где когда-то поезд сновал по монорельсу, выезжая на поверхность, что-то забилось, зашумело.
— Что это? — испугался Анатолий.
— Ребятки подъехали. Пойдемте, поможем выбраться. Завалило все к чертям. — Дугин весело зашагал к тоннелю, позабыв про обед.
Анатолий нервно глядел то на его удаляющуюся спину, то на булькающее варево. Глотал слюну и не двигался.
— Толя, ну что же ты? — позвала его Лида. — Пойдем.
Анатолий со скрипом поднялся и побрел за женой.
РАБОТНИКИ МЕСЯЦА И ИДЕАЛЬНЫЕ ХОББИ
Зарисовки
Давай сама (автор Анна Бурденко)
— Захвати мусор, пожалуйста! — Настя выглянула из кухни.
— Малышка, я не успеваю, давай сама, — сказал Федор и послал Насте воздушный поцелуй.
Настя сделала вид, что поймала поцелуй и прижала его к сердцу.
На улице пахло летом. Настя остановилась у кустов сирени и приблизила к лицу фиолетовое соцветие.
— Девушка с открытки! — сказал кто-то сзади. — Позволю себе только проигнорировать этот неживописный мусорный пакет.
Настя обернулась. На нее смотрел Витя Художник с пятого этажа. Его длинные пальцы шевелились, как будто он мысленно перебирал тюбики с краской. Выпученные огромные глаза странного мутно-серого цвета не мигали, и Насте сделалось не по себе.
— Мусор я выброшу, не извольте беспокоиться. Ничто не будет портить вашу открытку, — неловко пошутила Настя и отправилась к мусорным контейнерам, спиной ощущая на себе взгляд Вити.
— Ну надо же, еще одна девушка с открытки! — снова донесся возглас Вити. — С первомайской, рабоче-крестьянской.
На этот раз объектом внимания Вити Художника стала Люся Соковыжималка с первого этажа.
— Отойди, урод пучеглазый, — прогудела Люся.
Она оттерла Витю с асфальтовой дорожки могучим плечом, а тот и не сопротивлялся.
Люся подошла к контейнеру и заглянула в него.
— Не видела тут красной лампы? Мой младший разбил плафон и не нашел ничего лучше, как выкинуть лампу.
Настя каждый раз поражалась Люсе. Ее размерам, ее ручищам, на которых бугрились такие мышцы, что Люся могла носить только трикотажные кофты. Ничто другое не налезало.
— Не видела, — отчего-то виновато сказала Настя, — наверное, увезли уже.
— Посмотрим, — пробурчала Люся и с легкостью принялась расшвыривать битком набитые пакеты.
После улицы дома было душновато. Настя завязала фартук на тонкой талии и улыбнулась такому бессмысленному действию. Мама всегда надевала фартук перед уборкой, чтобы сберечь домашнее платье. Сейчас, когда одежду можно было закинуть в стиралку в любой момент, никакой необходимости в фартуке не было, но Насте нравились ритуалы. Ритуалы помогали настроиться на нужный лад.
— Был офисный планктон, стал планктон квартирный, — сказала Настя вслух и приступила к уборке.
После мытья полов воздух стал посвежее. Настя откинулась на диване и посмотрела в окно. Тополиный пух, подсвеченный заходящим солнцем, парил в воздухе и не думал опускаться.
— Привет, Федюня, — сказала Настя в трубку, — мы с ужином ждем тебя. Если не сложно, заскочи в магазин за хлебом и вкусняшкой к чаю.
— Ты небось весь день дома проторчала, — весело ответил Федя. — Сходи, прогуляйся. А я лучше к тебе прямой наводкой полечу. И к ужину. Я голодный как черт.
Настя бежала вниз по лестнице, раздумывая, сходить ли ей в ближайший магазинчик или дойти до супермаркета. На третьем этаже она притормозила. Из девятой квартиры выползал Игорь Иванович, ученый-лингвист. При виде Насти он попытался встать на тоненькие ножки, но вес гигантской головы не давал ему найти равновесие.
— Куда же вы, Игорь Иванович, — ахнула Настя, пытаясь поднять соседа.
— Лена уехала на неделю, — сказал Игорь Иванович, — а у меня бутилированная вода закончилась. Я не могу пить воду из-под крана. Даже фильтрованную.
— Как же Елена… Вернее, как же вы рискнули сами остаться?
Игорь Иванович внимательно посмотрел на Настю и слегка улыбнулся.
— Догадываюсь о первой формулировке вашего вопроса. Она яснее выражала ваше недоумение. Вы, женщины, порой очень самоотверженные и ждете того же от других. Лена — не только мои ноги и руки, она моя радость жизни. Неужели я не отпущу ее к семье, если в этом возникла такая необходимость? Не такой уж я и неприспособленный к жизни. В своем кресле, обложенный книгами, я весьма высокофункционален. Поверьте мне. Помогите мне спуститься к такси, и увидите, как я решительно и увере