А потом моего лица коснулась чья-то рука. Я вскрикнул — возглас вышел сиплым, едва слышным — и непроизвольно схватился за чужую руку — ею оказалась обыкновенная ветка. Но в ответ на изданный мною всхлип где-то над головой, в кроне дуба, хрипло и оглушительно каркнул старый ворон. На мгновение даже уши заложило, а потом показалось, что наступила полная тишина. И в этой тишине я услышал два голоса. По счастью, какой-то краешек моего сознания самостоятельно идентифицировал один из них, и я начал вспоминать, почему оказался на кладбище. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, я оторвался от дуба и осторожно пошел на голоса.
Глеб стоял за оградой одной из могил и с кем-то разговаривал — в темноте не разобрать. Мир снова наполнился звуками, и шелест листвы заглушал слова. Налетевший ветерок трепал раздвоенную крону березы, что росла над могильным участком. Впервые за все это время на меня нахлынула волна настоящей паники. Я узнал ее — эту березу с расщепленным много лет назад стволом. Парализованный страхом, я стоял до тех пор, пока Глеб не закончил разговор и не скрылся в темноте. Потом, как сомнамбула, пролез прямо через кусты за ограду. Не знаю, что заставило меня это сделать — но я встал на колени и принялся руками отбрасывать землю с могильного холма. Через несколько минут мои пальцы нащупали что-то гладкое. Я тщательно расчистил стеклянную поверхность, потом достал фонарик…
Его голова была повернута немного вправо — именно голова, а не голый череп. Словно мертвец, уставший от долгого разговора, слегка отвернулся от собеседника, давая понять, что аудиенция закончена. Несмотря на дрожащие блики на стекле, высохшую, сморщенную кожу, я угадывал хорошо знакомые черты. Снова наступила оглушительная тишина — или это я выпал из окружающего мира в какую-то иную реальность? Время остановилось… а потом отец медленно повернул голову в мою сторону.
И в это мгновение страх отпустил меня навсегда.
Дневник Карины. 28 сентября 2018 года, пятница
Дядь Вася так и не появился. И я знаю, кого мне за это благодарить.
Мама ревела всю ночь. Но это пройдет, когда они помирятся с папой и у нас будет настоящая семья. Уверена, в глубине души мамуля давно этого хотела. Я не стала рассказывать ей, что отчим сделал со мной в ванной. Всю в дрожь бросает, стоит вспомнить, как он елозил мне по рту хозяйственным мылом, смывая помаду. Я запомню этот вкус навсегда. А если бы я отравилась? Эту жестокость нужно было остановить!
На первом уроке Глеб передал мне записку о том, что после школы мы с ним кое-куда пойдем, там меня ждет сюрприз. И я понимаю, что это будет. Вернее кто.
Почему уроки так долго тянутся? Я уже не могу дождаться, когда мы отправимся с ним смотреть на секретик.
2068 год
Сам не знаю, почему я пошел за ними в тот роковой день. Я был уверен, что Глеб ничего не сделает Карине, я знал это почти наверняка.
Тем не менее, заметив, как они после школы направились в сторону кладбища, я увязался следом.
На этот раз ярко светило солнце. Карина весело болтала, смеялась, то и дело срывала с веток красивые листья. Глеб, напротив, выглядел очень серьезным. Они свернули на новое кладбище — могилы здесь были совсем свежие, еще без памятников, с наваленными на холмики венками. Остановились возле вырытой ямы, видимо, заготовленной для очередного покойника. Карина подошла к самому краю и заглянула вглубь… И тут произошло совершенно невероятное. Глеб слегка подтолкнул ее, и Карина, не удержав равновесие, спрыгнула вниз. Но, вместо того чтобы протянуть ей руку и помочь выбраться, Глеб приподнял за один край лежавшее рядом огромное тепличное стекло и, покраснев от натуги, волоком перетащил его на яму. А потом принялся накидывать поверх стекла землю…
С диким криком я бросился на Глеба. Он успел повернуться ко мне и с силой оттолкнуть.
— Успокойся, дурак, — сказал он.
Но я бросился снова, с удвоенной яростью. Под моим натиском Глеб сделал несколько шагов назад и оказался прямо над ямой с Кариной. Стекло не выдержало…
Этот кошмар мне снился еще долго. Оглушительный треск и звон осыпающихся осколков. Истошные крики Карины. Ее залитое кровью лицо…
Что можно добавить еще?
Через несколько дней Пашка Косарев снял повязку, его оба уха оказались на месте.
Ко мне вернулся Арчи. К сожалению, без хвоста. Я баловал пса пуще прежнего и предпочитал не думать, как ему было больно.
А Карину мы больше так и не увидели. Навестить ее в больнице нам запретили, а сразу после выписки за ней приехал родной отец и навсегда увез из нашего поселка. По слухам, ей предстояло пройти через множество пластических операций, но все равно не было никаких гарантий, что когда-нибудь она станет такой же красивой, как раньше.
До окончания школы мы с Глебом больше ни разу не разговаривали. А потом — и подавно. Наши пути разошлись, мы оба уехали учиться дальше.
Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать.
Ну, или почти все.
Когда я вышел на пенсию и вернулся в родной городок, местные газетенки частенько подбрасывали мне работу. Криминальных журналистов у нас мало, профессионалов — почти нет совсем. Все мало-мальски грамотные стремятся в столицу, на худой конец — в областной центр. Эта российская традиция неподвластна времени…
Не отказался я от работы и в этот раз. В чем там было дело, понятия не имел. Слышал краем уха, что кого-то осудили за превышение пределов необходимой обороны и случай вызвал приличный резонанс в обществе.
Редактор сам договорился о моем визите к заключенному, лишь сообщил мне о времени интервью и выслал необходимые данные. Файл я открыл утром — и едва не пронес чашку горячего кофе мимо рта. Нет, я не узнал человека на фото, даже толком не глянул на него, а вот фамилия вкупе с именем были хорошо знакомы…
Еще никогда тюрьма не казалась мне такой душной, а стены камер настолько давящими. Только увидев его вживую, я понял, что человек, сидящий напротив меня, поразительно напоминает отца.
Я смотрел ему в глаза, задавал вопросы, ответы на которые помогали разобраться в запутанном деле, и не мог понять: узнал он меня или нет?..
Беседа подошла к концу, а я так и не решился заговорить с Глебом о прошлом.
Я встал и уже был готов попрощаться, когда он сказал:
— Больше ты ни о чем не хочешь меня спросить?
Я вернулся и снова сел напротив.
— Хочу. Зачем ты столкнул ее в могильную яму?
— Думал так остановить. Надо было как-то заставить ее отказаться от мысли убить своего отчима… Знаешь, как канарейку запирают в клетке, чтобы она не улетела и не погибла. Только я хотел засыпать ее всего на несколько минут, чтобы она поняла, каково это — быть мертвой.
— Если бы не ты, Карине никогда бы не пришла в голову мысль об убийстве. До твоего появления она была совсем другой.
— Почему ты так думаешь?
— А разве не ты приучал ее к жестокости? Дарил ей хвосты собак, уши людей.
— А-а-а, вот ты о чем. Наказать твоего пса она просила сама. Накануне мы с отчимом ходили к ветеринару купировать хвост нашей собаке. Твоего пса я отвел к нему же. Операция проходила под наркозом… А ухо я отрезал у какого-то жмурика, оставленного на несколько минут без присмотра на кладбище. А тому хулигану просто засветил по башке кирпичом.
— Карина знала обо всем этом?
— Нет. Ей нравилось думать, что я — крутой. А мне нравилось, что она так думает. Я не снимаю своей вины за то, что случилось. Я был всего лишь ребенком, а отец… отец относился ко мне как к взрослому…
Я не знал, что сказать еще. Мне надо было обдумать услышанное.
Когда я был уже у двери, Глеб снова меня остановил.
— Знаешь, не надо писать статью обо мне… Напиши лучше о том, что случилось тогда. У меня есть для тебя хороший материал…
И он дал мне пароль от интернет-ячейки. Там хранились детские дневники Карины и моего сводного брата…
«Игры, которые мы выбираем»
Кто из нас в детстве не играл в «секретики»? Делаешь ямку в земле или песке, выкладываешь узор из фольги, пуговиц, конфетных оберток, накрываешь стекляшкой — и снова засыпаешь. А потом, затаив дыхание, осторожно расчищаешь окошечко, в котором вдруг возникает блестящее чудо…
За последние пятьдесят лет двенадцать психологов защитили диссертации, посвященные этой детской игре. Одни, по старой профессиональной привычке, считают ее проявлением комплекса кастрации. Другие видят здесь религиозный смысл, воплощение идеи метемпсихоза. Третьи связывают игру с экспериментами детей в области внешних и внутренних границ собственного Я.
Предположу, что все эти комплексы и связи находятся исключительно в головах и штанах авторов диссертаций. Я понятия не имею, насколько поражает детей открытие того факта, что мальчики и девочки имеют разное анатомическое строение. Зато прекрасно знаю другое: какое сильное впечатление производит на мальчишку неожиданное появление в груди осколка битого стекла, который мешает дышать, — при виде того, как знакомая девочка целует другого пацана.
Мне представляется, что «секретики», как и большинство других детских игр («войнушка», «казаки-разбойники» или «дочки-матери»), помогают исследовать границы дозволенного, границы твоей ответственности перед другими. А так как эти границы мы продолжаем исследовать всю свою жизнь, то и взрослые игры, в общем-то, не сильно отличаются от детских. Кто-то продолжает играть в войнушку уже по-взрослому, кто-то еще не вырос из дочек-матерей (родил ребенка, но относится к нему как к собственной кукле), а вот я после школы поступил на журфак — чтобы научиться раскрывать — нет, не раскрывать — разорять, как в детстве, — чужие секреты, при этом ревностно оберегая собственные…
Мой отец умер, когда мне было шесть лет…»
Я прервал чтение статьи. В траве, где я сидел, горячо спорили о чем-то два кузнечика, легкий ветерок перебирал листья в раздвоенной кроне березы над моей головой.
— Ничего, что я так о тебе? — спросил я.