За этими тенями было не увидеть главного — и сейчас Павел на полной скорости врезался в это главное, да так, что у него выбило дух.
Что с этим делать — он не знал, но понимал, что по-старому жить уже не получится.
Это был первый слом.
***
Проведя неделю у Маши, Павел вернулся домой. Как и много лет назад, он лежал в черной, холодной и одинокой постели, ворочаясь с боку на бок. Впрочем, на этот раз Павел почти не беспокоился о будущем. Не в первый раз земля уходит у него из-под ног, не в первый раз все переворачивается с ног на голову — рано или поздно он куда-нибудь приземлится и обретет прочную опору. Можно метаться, рвать на себе волосы, но лучше — наслаждаться свободным полетом.
Это безразличие его и радовало и беспокоило. Что это, старость или зрелость? Закостенелость или мудрость?
Что бы это ни было, это была новая данность.
Несколько месяцев Павел плыл по течению новой жизни. Оказалось, что фрилансом он может зарабатывать не сильно меньше, чем до этого в компании. Договорились, что с Глебом поговорит Маша, так как это их личное семейное дело. Но и она никак не решалась.
В итоге решился Глеб. Он, по его словам, все-таки не слепой. Были крики, били морды. Для того он месяцами горбатился, обеспечивая семью, из кожи вон лез, чтобы его не сократили (его все-таки сократили), чтобы его предала собственная жена?!
Он съехал. На развод никто не подал. Стало горько, но пусто.
Павел потом пытался с ним связаться — он не мог не чувствовать вину, но и не признавать вину за Глебом тоже не мог. Глеб не отвечал.
Его больше всех потрепало.
***
Он всегда казался Павлу странным лидером группы. Не витавший в облаках, дисциплинированный, из тех людей, кто «вижу цель, не вижу препятствий». Почему он задался целью создать успешную рок-группу, Павел так и не узнал. Но все препятствия он проходил с максимальной эффективностью. Он заставил Павла писать песни, когда узнал, что у того они получаются лучше. Он пересадил Машу на бас-гитару. Раньше она была на синтезаторе, но у нее выходило совсем не хорошо. И вдруг, как по волшебству, гитара далась ей с удивительной легкостью. Он находил самые актуальные площадки и посылал на них демо. Он зубами выгрызал возможность играть на разогреве успешных групп.
При встрече он решил, что Маша будет его женой, и спустя два года она ей стала.
Как ни крути, Павел был обязан Глебу самыми счастливыми годами своей жизни. Репетиции два раза в неделю стали тем, что протащило его через темные подростковые времена. Несколько часов музыки — и посиделки до полуночи, сначала в «Макдональдсе», потом в Машиной квартире, когда ее родители окончательно переехали в Италию.
Это то, чего он ждал, то, на что он надеялся. А когда надеешься и ждешь — легче жить.
Если репетиции помогали выдержать каждодневные заботы, то концерты были путеводными маяками на протяжении целых месяцев. За последние полгода перед школьными выпускными экзаменами он не сошел с ума только благодаря намеченному на июль пятнадцатиминутному сету на небольшом загородном фестивале.
В тот день, как назло, накрапывал мелкий дождик, они тряслись два часа с инструментами в электричке, переполненной дачниками, грунтовая дорога к фестивалю размокла и стала почти непроходима. Организаторы метались между пропавшим тентом, дополнительными «Газелями», всякими большими «Мессами Грешников» — и никак не могли объяснить, во сколько и на какой сцене ребятам играть.
К счастью, их подобрал какой-то бородатый рокер в жилете Вассермана и с мудрыми глазами. Он с легкостью узнал все, что нужно, проводил ребят до места и вручил нужному координатору.
Казалось бы, выходя на промозглую сцену с каплями за шиворотом, с грязью, хлюпающей в ботинках, будешь в плохом настроении, отыграешь как попало и, разочарованный, уйдешь. Но, встав перед десятком незнакомых людей: кто под зонтиком, кто под курткой прячется по двое, по трое, с любопытными, заинтересованными лицами, Павел словно бы загорелся внутри. Он понял, что в эту секунду, в этот миг, у него появился шанс сделать что-то хорошее в этом мире. Сделать что-то не пустое, что-то живое, настоящее. Он переглянулся с другими членами группы, надеясь увидеть в их глазах то же самое чувство, но не понял, есть ли оно. Зато он понял, что впервые за долгое время чувствует себя внутри собственного тела. Будто пинг от его существа, от бытия к его сознанию и обратно сократился до нуля.
Он провел пальцем по клавишам, будто в первый раз.
Почувствовал, как Глеб кивает.
Зазвучал:
За горизонтами прокси-сетей
Под светом бессмертных неоновых звезд
Встретимся там
Морфеус нас проведет
Чрез торренты Стикса на лодке своей
Навсегда
Первая песня, которую он написал. Так получилось, что заглавная. И, наверное, лучшая.
Он смотрел на улыбающихся людей, качающихся в такт музыке, и радовался. Чувствовал плечами друзей, лучших людей на целом свете. Слышал музыку, которую они творили вместе, и получал от нее огромное удовольствие.
Если ты написал за жизнь одну хорошую песню, подумал он, значит, ты был не зря.
А потом ими заткнули дырку в расписании бардовской сцены — они играли то же самое, но в акустике. Потом тот самый рокер с мудрыми глазами повел их в палаточный лагерь, по воле обстоятельств — плавучий. Там они грелись у мангала, пили вино и радовались, что могут разделить грезы и проблемы с такими же, как они.
Такими же, но не совсем.
***
Глеб начал пить, когда у него умер отец. В то время он вообще много чего начал и много чего закончил. Например, закончил заниматься группой. Однажды пришел на репетицию и сказал, что больше не будет, что вы тут как-нибудь сами, точка.
Всё всем понятно — ему теперь деньги зарабатывать, мать содержать и братьев, но чтобы вот так, сразу, сказал — отрубил? Знатно тогда поругались.
Павел пробовал взять все на себя, какое-то время они еще поигрывали, но потом рассосались. Христофор и Жастя куда-то отвалились. Как оказалось после, за рубеж. Мария посвятила себя дому.
Павел не стал сдаваться легко. Целый год он мотался по группам, нигде не задерживаясь надолго. Его не выгоняли, нет. Уровень его был довольно приличным для той сцены, на которую он целился. Он сам уходил. Искал что-то непонятное самому. Искал ту искру, ту сущностность, что была у «Прокси-сетей», и не находил. Не найдя, разочаровался в себе, в людях, в самой музыке. Все, чем он жил последние несколько лет, оказалось лишь тенью, лишь дымкой. Все развеялось с удивительной легкостью.
Это был второй слом.
Сидя на холодных плитах возле грязной реки, он думал, что самое худшее во всем этом, что от него, Павла, ничего не зависело. Все, что он мог, — побарахтаться и помутить воду, корабль потонет не по его вине и в общем-то без его участия. Он кормил жадных уток, отрывая куски от своей маковой булки, и думал о своей бессмысленности. Даже эта булка — лишь преобразованные в материю человеко-часы его родителей.
В тот момент он решил, что больше так не может. Он обязан взять в свои руки хоть что-то. Обязан взять ответственность за себя и возложить ее на себя же. Ему нужна автономность. Самость. Иначе вся жизнь пройдет, как прошли «Прокси-сети», — как круги на воде, и даже камень бросил кто-то другой.
Утки были безучастны к его печали.
Павел тогда в первый раз за семестр появился в институте и с удивлением обнаружил, что его еще не отчислили. Кое-как взялся за учебу, кое-как что-то сдал. Бросил курить. Начал подрабатывать, закончил институт. Чудом попал на работу мечты.
Взял себя в руки и отказался от иллюзий. Только иногда заходил пить кофе на старую добрую Машину квартиру — с ней и с Глебом. Впрочем, чаще без него. Глеб уверенно шел вверх по карьерной лестнице в какой-то компании, связанной с нефтью. Мотался по всей стране — зато и родители Маши подавали ему руку, и собственная мать была переполнена гордостью. Только…
В те нечастые разы, когда Павел заставал Глеба дома, кофе на столе очень быстро сменялся коньяком.
***
Их интересовала только работа. Надо было устроиться в жизни — а ведь иначе никак. Они были напыщенными дураками. Так думал Павел, сидя на той же кухне. Маша задерживалась на работе, там праздновали Восьмое марта.
Павел не мог решить, работать ли ему дальше. Вроде уже поздно, но силы еще есть. Поэтому он мучился выбором, третий раз заливал один и тот же пакетик и боялся выйти обратно в комнату, где призывным огнем горел экран монитора.
Он вспоминал то, что было, и думал, насколько жизнь полна глупых и некрасивых историй. И сам он глупый и некрасивый, но хотя бы пытается сделать жизнь чуть лучше хотя бы для одного хорошего человека. А это же чего-то стоит?
Только Павел собрался встать, как зазвенела входная дверь. Они никого не ждали.
На небольшом экранчике домофона было лицо Глеба. Красное, опухшее, с синяками под глазами. Совсем не такое лицо, каким Глеба представлял себе Павел, когда о нем думал. Тот Глеб был юным, уверенным, волевым.
Пускать его не хотелось. Он явно нетрезв, разговора никакого не получится… Но в глубине зашевелилось с трудом подавленное чувство вины. Нельзя же так…
Павел открыл дверь.
— Глеб, ты? Здравствуй.
— О, Павел. Ну привет.
Дальше все происходило будто в замедленной съемке: Павел завороженно глядел, как неспешно поднимается рука Глеба, как в ней блестит лезвие старого туристического топора. Павел отшатнулся. Необъяснимый, страшный, противоестественный удар прошел мимо. Глеб шагнул в квартиру. Павел попятился. Что делать? Бросаться с кулаками? Защищаться стулом? Что вообще здравомыслящий человек в такой ситуации будет делать?
— Ты, блядь, с дуба рухнул?!
Глеб не ответил, только замахнулся еще раз. Он тяжело дышал, лицо его налилось кровью. Павел рванул в ванную комнату, запирая за собой защелку. В дверь тут же пришелся удар.
— Глеб, приди в себя!
Дверь снова затряслась, будто на этот раз Глеб попытался выбить ее плечом. Хорошо, что она открывается наружу.