Когда он поднялся из-за стола, она снова спросила:
— Так как дела?
— Что?
— Как дела? Расскажи, как дела, — сказала жена.
— Ты меня спрашивала уже, как дела, — ответил Фазанов.
— Да, но ты же не говоришь, как дела, поэтому мне приходится специально спрашивать, как у тебя дела, ну программа такая разговора, понимаешь: если не говорят, как дела, то я обязана спросить, как дела. — Жена тепло улыбнулась улыбкой, которую обычно применяла, чтобы показать, какой Леша глупый, что не понимает ее намеков.
Фазанов молча смотрел на зеленое платье, которое жена всегда носила дома, на сережку, которую она всегда носила в правом ухе, на дырку в левом ухе, где вечно не хватало сережки, на волосы, которые жена всегда убирала в строгий пучок и забирала розовой резинкой.
Фазанов ушел к себе в кабинет и закрылся. В окно было видно, как прекратился дождь, по горизонту тянулась кровавая нить, а где-то внизу, у подъезда, знакомым отрепетированным лаем лаяла соседская овчарка.
Фазанов взял со стола канцелярский нож, вытащил его до половины и выколол себе глаза.
Замок в лесу (авторы Дмитрий Костюкевич, Евгений Абрамович)
Первый рабочий пропал в сентябре 1832 года. Вышел из кузни и не вернулся.
Спустя месяц исчезли еще двое.
«Паника… Паника хуже холодной печи в разгар смены».
Под каблуками Джеймса Несмита, владельца небольшого литейного завода на окраине промышленной зоны, хрустели головешки и шлак; желтые отвороты высоких сапог приобрели грязный оттенок. Пламя озаряло заводы конкурентов. Под ритмичный стук молотов Несмит шел сквозь цеха, мимо пудлинговых и сталеплавильных печей. Вглядывался в красные лики пламени и ярко-белые гримасы металла. Налет черного дыма был вездесущ — покрывал землю, строения, оборудование, людей, блестел бесконечным саваном. Оттого центральные графства и прозвали Черной страной. Промышленная революция словно вскрыла вены самой земли, вывернула их наизнанку.
Печь номер два не работала — из каменной груди вынули огненную душу.
Несмит остановился у прокатного стана.
— …целая бригада фьють, — говорил кто-то из его людей. — Были — и нет, только пузыри.
— Какие пузыри? Откуда? — спросил другой литейщик.
— Из задницы дьявола.
— В августе? — сказал третий, вытирая руки о робу. — В августе фьють?
— Ну. За неделю или две до Горацио.
Несмит что-то слышал об исчезновении шахтеров, но благополучно забыл — хватало хлопот с собственным производством. Да и чего удивляться: работа в штольнях, взрывная отбойка — завалило, вот и все пузыри. А вот Горацио… Горацио был человеком, которому Несмит платил заработную плату. Именно кузнец исчез первым.
Из печи текло железо, болезненно-белое для незащищенных глаз; прокатный стан и тяжелый молот скручивали его в полосы. Ловкость машин внушала немое уважение. Уважение и лазейки для улучшения, которые всегда видел Несмит.
Рабочий у молота заметил Несмита.
— Сэр! Бэрри и Дилан… Вы уже слышали?
— Да! — перекрикивая лязг, ответил Несмит.
«Производство — это не только печи, молоты и станы. Это — люди… Куда же они делись?»
Он ощутил жгучую потребность раскусить эту тайну. Перейти по ней с одного берега на другой, как по чугунному мосту через реку Северн.
Вечер был мягким и горячим, будто крица железа, а движения Несмита — упрямыми и методичными, словно наклонный кузнечный молот, наносящий удары с одной и той же силой. Инженер искал Купера.
— Сэр, — просипели слева.
Несмит нескладно развернулся.
— Купер? Что случилось? Помимо…
Кузнец, начальник смены, то ли кивнул, то ли опустил взгляд.
— Уильям… он что-то видел.
— Что?
— Уильям что-то видел, сэр!
— Говори толком.
Купер развел руками.
— Что еще скажешь… Уильям молчит. Парни нашли его за мельницей, когда он таращился в ночь.
— Он всегда был таким.
«Замкнутым… чудаковатым…»
— Все так, сэр. И говорит в основном с печами, но… Парни его растормошили, и он произнес имена Бэрри и Дилана. А потом мы поняли, что Бэрри и Дилана нет… — Черное лицо кузнеца блестело от пота. — Будто сбежали.
На такой вариант Несмит не поставил бы и шиллинга — не за день до получки.
— Где Уильям?
— У плавильных печей, сэр!
У печей Уильяма не было. Парень нашелся за складской решеткой — просто стоял и смотрел сквозь прутья, словно ждал, когда его выпустят. Во время разговоров с Уильямом (если те редкие вопросы и ответы-кивки можно считать общением) Несмит часто испытывал смесь жалости и раздражения, и одно без другого никак — так в древности кузнецы смешивали в ямах куски руды и древесного угля. Литейщик столько времени имел дело с огнем и жаром, что, казалось, стал понимать лишь ломкий язык пламени.
— Что скажешь, Уильям?
Литейщик упрямо смотрел перед собой.
— Поговори со мной.
И снова молчание. На чумазом лице, разделенном на светлые и темные полосы тенями от прутьев, выделялись только белки глаз.
У Несмита появилось неприятное чувство в желудке.
— Уильям, ты меня слышишь? Что ты видел?
Литейщик отнял руки от решетки и стал мять грязные мешковатые штаны. Он по-прежнему не смотрел на своего работодателя.
— Огонь, сэр… как в печи, только без печи…
— Огонь? О чем ты, черт тебя побери?! — Лицо Несмита будто застыло. «Ты хочешь сказать, что…» — Их забрал огонь?
Уильям не ответил. Заторможенность литейщика можно было списать на слабоумие, но Несмит не позволил себе подобной роскоши. Слишком просто.
— Куда? Куда он их забрал?
Литейщик поднял руку и показал.
*
Там, куда указал Уильям, высились скелеты одноэтажных домов, чернели в ямах брусья-кости. Добыча угля превратила деревню в пожарище. Сернистые испарения сожгли траву, освежевали деревья, копоть пропитала все вокруг, а огонь сделал сухим и мертвым. Через дымную кожу, натянутую на барабан неба, просвечивало тяжелое солнце и стоящий на холме замок — в Дадли, где Несмит снимал квартиру.
После отъезда из Лондона Несмит открыл в Черной стране небольшое производство — на банковские кредиты и скудный «капитал». Личный завод был его заветной мечтой со времени ученичества у Генри Модсли… И вот теперь эти исчезновения его рабочих!
Горизонт горел, огненный пояс стянул Землю, звезды над ним казались бледными ранами. Путь до города измотал, мысли плутали, но Несмит был полон холодной, как остывший металл, уверенности.
Руины замка Дадли в сумерках потеряли свою живописность. Древняя крепость, построенная саксом и разрушенная войсками Кромвеля, высилась на холме, вокруг чернел лес, в котором без умолку кричали птицы.
У тройных ворот Несмит позвал пропавших рабочих по имени. Ночь ответила странными звуками, в которых слышался скрежет деталей и слабые удары молота. Несмит понимал, что здесь поработало его воображение, но не мог сладить с тревогой.
Он остановился, чтобы осмотреть двор. Время беспощадно отнеслось к некогда красивым строениям: башне, караульне и часовне — от былого волшебства осталась лишь черная магия разрушения. «Замок в лесу» — так называли в графствах брошенную крепость.
«Почему я пришел именно сюда? Не потому ли, что замок внушает необъяснимый страх?»
Краем глаза он скорее угадал, чем заметил движение. Сгусток мрака в полузасыпанном рву по правую руку от Несмита удлинился и немного подался вперед. Вдоль позвоночника прокатилась волна парализующего холода. Возникло отчетливое чувство, что его рассматривают. Чужой, нечеловеческий взгляд скользил по нему, и на руках Несмита дыбились волоски — так бывало, когда он стоял у электрической машины Майкла Фарадея в лаборатории Королевского института.
Оцепеневший инженер, затаив дыхание, ждал от ночи статичности, чтобы убедить себя в том, что ему попросту привиделось… неважно что. Живое существо? Неведомое чудовище? Странный механизм из темного металла, станина которого минуту назад показалась из канавы?..
У него не было ответов.
Все, что он мог, — стоять ни жив ни мертв, сдерживая дыхание, слушая бешеную пульсацию сердца внутри собственного мозга.
А потом она — машина — чирикнула.
Похожий звук издают цепи, подающие уголь в транспортеры. Таким чириканьем наполнен воздух между коптящими заводами, он просачивается сквозь землю, взмывает над дорогами и обманывает слух.
Только сейчас тоскливо-чирикающие звуки исходили от взбирающегося по склону механизма. Несмит сделал шаг назад, ничтожно маленький, плохо скрывающий намерение бежать без оглядки.
Чик-чирик. Подлый обман! Это все его воображение…
Ноги словно стянуло проволокой. Смолянистая машина приближалась. В темноте чудились огромные прокатные валки и дисковые ножницы. На цилиндре, зажатом между стойками станины, появились белесые овалы. Возможно, распахнувшиеся глаза…
Громыхнуло, утробно и глухо. Земля толкнула подошвы сапог, со стен посыпались камни. Это послужило сигналом. Стряхнуло оцепенение.
Несмит развернулся и побежал. Он спотыкался, падал, поднимался, отплевывался проклятьями, выкрикивал в ночную мглу безадресные анафемы. Проклинал свое тяжелое дыхание, проклинал стук крови в висках, проклинал подсвеченное печным пламенем небо, проклинал запах страха, исторгаемый собственным телом, проклинал, проклинал, проклинал.
Воздух пах плесенью и хвоей. За спиной скользила ночь и ее прихвостни. Заблудившись в собственных страхах, он не помнил, как добрался до дома. Остановился только в шаге от дверей и с силой толкнул, не оборачиваясь.
— Ничего, — сказал он идущим вверх ступеням, садясь в темноте на корточки. — Ничего не было.
Газовый рожок наполнял лестницу чахоточными желтыми призраками. За окнами дремала узкая улочка: дома с низкими крышами, крашенные на итальянский манер ставни.
«Сторонитесь сложностей, делайте все настолько простым, насколько это возможно», — любил говорить Модсли.