— …Потому что не будет выше, смелее и слаще,
Потому что жизнь перешла на бег —
Мы бежим друг от друга все дальше и дальше…
Я видел птиц, чертящих в небесах реверсивные трассы, я чувствовал острый запах горючего, пластиковый ковер под ногами, черный кофе на своих губах. И вино — на ее.
— Мне не все равно,
Что думаешь ты…
Кофе… Вино… Мои пальцы путались между головной болью и гитарой и вновь находили свое место. И мир менялся.
— Обними меня. Я соскучилась…
Мы разбивались на части и снова соединялись под вечно хмурым дождем древнего города, зажигая свечи и рисуя на окнах.
— Это все, что останется после меня,
Это все, что возьму я с собой…
Мы бродили по трамвайным рельсам внутри нагромождений бетонных коробов, дыма заводских труб и ползли по шпалам, ведущим за облака к темной синеве космоса.
— Ты увидишь небо,
Я увижу землю на твоих подошвах…
Мы летели с небес, будто дождь. Мы сражались друг с другом и друг за друга. Мы прощались и встречались снова. Мы…
Мы…
— Стыдливые и смелые,
Смиренные и гордые,
Вечно влюбленные в рассвет…
Я сточил пальцы до ссадин, а она, кажется, сорвала горло — хотя кого я обманываю, это я сорвал, пытаясь подпевать. И ведь не ошибался, хотя понятия не имел, какие нужны слова. Это было, словно мы по-прежнему связаны…
Морская владычица, дева в прозрачном одеянии, впилась в мои губы, обхватила руками, и мое тело ответило само.
— Не думай ни о чем, — прошептала она, — просто будь со мной. Ты мне нужен!
Она ушла, едва забрезжил рассвет. Я еще попритворялся, больше для себя, что сплю, но взбитый песок в палатке был не лучшим местом. Огоньки «нити Ариадны» подсвечивали путь до корабля: там, под толстым белым носом, я и нашел Элину. Она сидела на песке, перебирала струны моей гитары и что-то пела. Я прислушался.
— Ее узнаешь ты,
Видя, что все не так.
Свой лик откроет тем,
Чья вера разбилась в прах.
По чаяньям твоим благой тиран,
держа в горсти,
Ведет тебя путем
Сквозь тени вечности.
Я хотел было намекнуть, что рядом и слышу, но она чувствовала это сама — бросила на меня краткий взгляд, кивнула, приглашая присесть.
Не бросай меня внутри
На погибшем корабле
Идти ко дну.
Тишина немой воды
Скроет путь моей мольбе,
Все, что найду,
Все, что я буду…1
Я дослушал песню до конца, и лишь тогда она отложила гитару.
— Однажды мне стало очень трудно, — сказала она. — Знаешь… Бывает так, что в твоей жизни все не получается. Я хотела петь, мне безумно нравилось создавать миры и видеть, как от ритма, песни, музыки вселенная меняется… Это ведь не у всех есть, верно? Когда-то не было у меня.
Она вздохнула.
— Когда я поступила в академию… Ну, ты знаешь, все мы были бестолочами. Но я считала, что должна быть лучше всех — как же, школа с отличием, родители смотрят, нет права на ошибку… Знаешь, как иногда нагоняют страха. Особенно когда решила сделать что-то наперекор, доказать, что можешь решать за себя сама, взлететь — и обжечься. Сколько себя помню, я всегда жила в напряжении: вдруг не справлюсь, вдруг опозорю своих родителей — как я посмотрю им в глаза? Вроде выросла, а все равно… А училась так себе, неважно, и постоянно грызла себя за это. И в личной жизни — вечные нелады, и на работу я поначалу устроилась не ту — посчитала, что не дотягиваю до навигатора, и сидела мелким клерком, составляла карты. А ночами слушала музыку, мечтала и пыталась летать. Без усилителя, понимаешь? — Она невесело рассмеялась. — А когда нашла в себе силы попробовать навигацию, то не получалось ни черта. Точнее, мне так казалось. Тогда-то я и сломалась. Знаешь… Нет, наверное, тьмы сильнее, чем та, что меня накрыла. У меня просто руки опускались, я не могла ничего делать, ни с кем общаться… Знаешь, я ведь всерьез думала о самоубийстве! Однажды я взяла корабль, летела по трассе и почувствовала что-то тяжелое, не нанесенное на карту — планетоид или звезду, не важно. Ты, наверное, понял — это было здесь, это после меня место пометили на карте. И вот… Так мне тогда захотелось втесаться в эту штуку, в самое сердце — чтобы разнесло на всю вселенную, будто и не было меня никогда, не рождалась такая девочка. Знаешь, что меня тогда остановило?
Элина прикрыла глаза, словно вспоминая.
— Корабль, — наконец продолжила она. — Мне стало жалко его. Он ведь не виноват, что я такая дура… А те, кто готовится лететь на нем, — как им без него? А компания? Сколько сил других людей вложено в это корабль!
Она вздохнула.
— Я отвернула в последний момент. А потом возвратилась домой и занялась собой. Пропила таблетки, занялась аутотренингом, с врачами побеседовала. А самое главное — запретила себе печалиться, думать о плохом, оценивать себя так, будто я — самая большая неудачница во вселенной, никчемный, ненужный человек. Запретила, и все. Заставила себя любить. Вот только мне снится иногда ночами, что… Что не успела я.
Она поднялась, взяла гитару.
— Может быть, я все же очень хотела жить. Просто чуть-чуть не успела. Спасибо, что украсил мой мир.
— Но подожди! А как же твоя работа? Сколько лет ты на службе?
— Значит, где-то была такая вероятность. Я нашла ее или успела создать перед гибелью. Все просто!
Пальцы легко коснулись струн, и вокруг зашелестел ветер. Кажется, будет гроза…
— Спасибо тебе, Егор. А теперь иди и не спорь. Помнишь, мы говорили, что стазис можно взломать изнутри и уничтожить? Так вот, нам удалось. Мы стронули линии судьбы — ты сам можешь это увидеть. Самое время уходить, пока сезон навигации открыт.
Она прижала ладонь к моей груди, дотронулась губами — легкий поцелуй на прощание.
И сила, влекущая меня, — такая, которой бесполезно сопротивляться, — сила притяжения, сдирающая одежду и бросающая меня в кенгуриную сумку так быстро и властно, что я не успеваю противиться. И одинокая прямая линия вероятности, уводящая за горизонт событий.
Тряхнуло.
— Егор, я понимаю, что ты сейчас ощущаешь, — конечно, это решил поговорить компьютер, — но должен сообщить…
— Пошел ты к черту со своей психотерапией! — заорал я что есть мочи — и в голове, и голосом, так, что осаднил связки о зонд питания. — Разворачивай, мне нужна посадка!
— Так вот, — невозмутимо продолжила машина, — сообщаю, что все члены экипажа моего уважаемого электронного соплеменника спасены — в точном соответствии с расчетами! Теперь они направляются домой.
— А мы?
— И мы — домой. Но сначала я должен получить указания.
— Что с Элиной?!
— Как я понимаю, она осталась на планете. Она дала мне команду на взлет сразу, как только забросила тебя внутрь.
Я опешил.
— Так — подожди, — это была она?
— Да. Она сама по себе очень сильный навигатор, а в условиях абсолютной детерминированности внешней среды способности человека к изменению вероятности проявляются сильнее всего.
— Человека?
— Да. А кого еще?
Цветные круги мелькали перед глазами. Она что, решила погибнуть под развалинами построенного когда-то мирка? Или самоуничтожиться вместе с фантомом, частью которого является? Так, постой: если ее судьба берет начало здесь, то от границы фантома потянется ниточка. И по ней, как по нити Ариадны, можно будет спуститься в самую суть, до таблички с надписью «Входящие, оставьте упованья!».
Или продираться сквозь барьеры — тому, кто никогда здесь не был.
Через созданные тобой барьеры. Через страх, воплотившийся в момент боли и отчаяния, через то, чему не суждено было случиться, но что родилось потому, что ты этого хотела.
Иногда мы попадаем в ад. Но чаще мы создаем его сами.
«Зови, зови, декабрь, ищи себе зимы…»
— Что?
— Веди меня сквозь лимб, мой преданный секстан. Мы возвращаемся.
— Я сомневаюсь, что один навигатор сможет…
— Зато я не сомневаюсь. Это абсолютно определено.
Я вижу, как посреди белого марева догорает красная, вынутая из сердца нить. Я схвачу ее — я успею, у меня нет ни единого шанса не успеть. Хотя бы потому, что я чувствую, как на другом конце одинокая девочка в форменной одежде поет посреди безбрежного, тающего в пустоте песка. Поет, подыгрывая себе на смешной пластиковой гитаре, пока космос стирает ее следы:
Поманит миражом,
Который желаешь ты.
К ней в руки упадешь,
Что разбили твои мечты.
Лаская, сломает скорлупу
твоей крови,
Чтобы послать тебя
Сквозь древо вечности.
Я выпущу тебя. Даже если это невозможно — я сделаю вероятность равной единице, просто потому, что без твоих песен мои краски потеряют смысл. Теперь я знаю это.
Я не оставлю тебя тонуть.
Вся долбаная жизнь (Александра Шулепова)
Вам никогда не понять друг друга.
Ты можешь касаться ее пальцев своими, когда передаешь кружку с чаем. Ты знаешь, какую она любит зубную пасту — обязательно травы, с зеленой полоской — и как она дышит, засыпая, рассыпав волосы по простыне. Она спит без подушки — вот что ты знаешь о ней.
Она спит без подушки. Она любит бежевые костюмы (нюд), она бьет себя по щеке — тонко и коротко, — когда больно и страшно (а так часто бывает). Она смеется — и от уголков глаз проходит сетка морщин. Ты можешь часами говорить о ней, кажется, ты знаешь о ней все.
Но понять ее — нет, это тебе не дано. Ты даже пытаться перестал, еще в тех призрачных двадцатых, когда ваши дороги перестали сливаться в одну общую и пошли параллельно — очень близко, но все-таки врозь. И ей не дано понять тебя.
Так бывает, даже когда люди мыслят общими категориями. Когда разными — это вообще неизбежно.
Вам никогда не понять друг друга.
Ты убеждаешь себя в этом, третий раз подогревая ужин. Ставя на плиту остывший чайник, скользя взглядом по часам, стрелки которых вот-вот встретятся на пиковой верхней точке. Когда раздается щелчок замка, твои ладони немного влажные и лоб, кажется, тоже. Но это все потому, что в этом году слишком рано начали топить. С чего бы еще?