Все, что мы послали с неба и из-под земли, оставило лишь темную тень на коже и сияние в глазах. Невозможно. Камень был пуст, камера заблокирована, значит, все оказалось в ней. Больше просто негде. И тогда… В памяти всплывали числа, расчеты — разум пытался найти утешение в невозможности того, что видели глаза.
Посланник оправился первым — ему не надо было сравнивать мою Пчелку с… этим. А назначение ритуальной комнаты он не мог не понять, едва ее увидев. Посол шагнул вперед, снимая с пояса короткий кривой меч.
— Именно потому мы и следим за вами! Неужели просто мира — мало? Мало не умирать?! Вас, — он махнул рукой, не оглядываясь, — я заберу наверх. Вечность в камерах. Я не слышал, чтобы кто-то выдерживал там дольше года. А эту двуличную самку я просто раздавлю, как…
Я хотел его остановить — и не мог. Только смотрел в глаза Пчелки, которые чуть двинулись, на уголки ее губ, поднявшиеся в улыбке. На миг пришла безумная надежда — теперь она совсем такая же, как я! Будет со мной, вечность.
Посланник легко вспрыгнул на край плиты, потянулся к Пчелке. Я так и не узнал, что он собирался сделать: погладить или нанести удар. В зеленоватом полумраке что-то сверкнуло — так быстро, что я едва заметил, — и кисть посланника упала на плиту. Следом — рука до локтя, плечо.
Пчелка проводила падающее тело взглядом мутно-зеленых, как болотная ряска, глаз, а затем посмотрела на меня.
— Знаешь, папочка, я так боялась, что ты поступишь со мной, как с мамой. Потом, когда появятся морщины. Ведь стареют и опускаются под землю все, верно? Все, кроме вас.
Ее голос — почти прежний, но она сама… Кто передо мной? Ровные срезы на теле посланника чернели, гнили, плоть растекалась по впадинам камня. Невозможно. Бессмертные не умирают так, словно их выпили досуха.
— Убьем ее! — Шепот Иш-Чель едва коснулся слуха. — Прикрой. Как бывало.
Пчелка нахмурилась, приложила пальчик к губам. Наклонила голову, глядя на меня, на Иш-Чель.
— Я всего лишь хотела не бояться. Хотела силы. Хотела быть, как вы. Но теперь… теперь мне хочется чего-то другого. Странного.
Мои руки горели даром, который рвался на волю. Убедить, солгать так, чтобы никто, даже я сам не почувствовал лжи. Жить! Но я не чувствовал Пчелку. Вообще. Передо мной стояла пустота, которая была — мир, и крылья бабочек осыпались пеплом. А Иш-Чель не стала ждать. Иш-Чель так и не поняла.
Черная, гудящая от силы плеть рассекла воздух, лизнула кожу на шее девушки, обвилась, готовая душить и рвать, — и застыла.
«Ну! Давай же!»
Пчелка, не замечая плеть, спрыгнула с камня. Посмотрела в лицо Иш-Чель снизу вверх.
— Ты мне никогда не нравилась. Всегда была против нас. Хотела, чтобы я умерла. Но сейчас в тебе есть что-то… приятное?
Я сделал шаг назад, проклиная свой бесполезный дар. В сознание били чувства бессмертной: изумление, недоверие, гнев на предательство тела, отказывающегося подчиниться. Просьба. Мольба. Как у людей. Еще шаг.
Пчелка провела язычком по предплечью Иш-Чель, и меня передернуло. Дар хлопнул, сводя пространство в кокон из крыльев. Меня нет. Иллюзия. На самом деле я — был и чувствовал вместе с Иш-Чель первый укус, жгучий, почти приятный. Чувствовал утекающую жизнь, по крупице и капле. Шаг.
И когда Пчелка с легкой улыбкой привычным жестом аккуратно вытерла губы, я повернулся и побежал, оставляя за спиной смех и новый, созданными нами мир. Знакомый до камня коридор изгибался плавной дугой. Выход у коллектора, и где-то там посланник оставил небесную машину. Смогу ли я обмануть ее, прикинувшись хозяином? Нет. Другой вопрос был важнее.
«Смогу ли улететь достаточно далеко?»
Пол под ногами подрагивал, и я знал, что это значит, видел пылающие крепости, падающие на землю, чувствовал слишком много ужаса, слишком много смерти. А еще — обреченность. Все менялось слишком сильно — и менялось не так, как я хотел. Никакой свободы, никакого развития не будет. Не будет вообще ничего.
Миг — передо мной лежали пирамиды и трупы небесных птиц. Миг — и я снова стою перед базальтовым кругом. Как?
За спиной вдруг раздался смешок. Меня обняли маленькие руки, заползли под накидку, тронули золотое ожерелье.
— Не убегай, папочка, нет. Ты останешься со мной, в моем новом мире. Навсегда.
И я понял, что пятая эпоха воистину закончилась.
Баланс (Сергей Петров)
Медленно, большими хлопьями падающий снег тихо и безмятежно ложился на пожелтевшие от осени и давно опавшие листья деревьев, на темно-зеленую хвою редких елок и на круглые камни по берегу небольшой горной реки. Журчание воды в реке скрадывало тот тихий, практически неуловимый шелест, с которым падали огромные снежинки. Стоя по колено в ледяной речной воде, Фу Чжоу не замечал ничего вокруг. Он был поглощен созерцанием новой скульптуры. Причудливое нагромождение речных камней, неведомой силой собранное в удивительную по красоте композицию. Стоя друг на друге, камни балансировали на грани устойчивости. Кто и зачем их собрал в эту удивительную скульптуру, Фу Чжоу не знал. Он просто смотрел на них, ощущая свою причастность к чему-то гораздо более глубокому и возвышенному, нежели простой деревенский труд, от которого он сегодня утром в очередной раз сбежал.
Ему было всего шестнадцать, и жажда приключений, поиск чего-то нового и разгадки старых тайн манили его гораздо больше, нежели процесс укладывания на ледник запасов на зиму или плетение корзин из ивовых веток. Еще весной, долгие полгода назад, он впервые ушел вверх по реке, которая питает его деревню.
На этой реке стоит водяное колесо, на котором мельник мелет муку, там же стоят ловушки для рыбы, которой всегда была богата река, которой хватало не только на пропитание, но и на продажу, несколько небольших каналов, прорытых от реки, орошали рисовые поля деревни. По словам стариков, деревня стоит здесь очень давно, и жители ее, помня уклад, заведенный предками, и свято чтя традиции, никогда не ходили далеко вверх по реке. Они добирались до водопада, до первых порогов реки и всегда возвращались обратно. Да и нечего там было делать, выше-то: река становилась мелкой, камней и перекатов там было гораздо больше, чем рыбы, поэтому постепенно у местных рыбаков полностью отпал интерес к тем местам. Однажды, несколько поколений назад, кто-то из молодых отважился прогуляться вверх по реке. Но среди местного населения поднялась такая буря, что несчастному пришлось уйти из деревни, лишь бы не навлекать на себя еще больший гнев односельчан.
Так рассказывали Фу Чжоу старики, которые учили его и его сверстников. Они учили их правильно выращивать рис, следить за состоянием полей и оросительных канав, учили ловить рыбу и присматривать за свиньями… Кого-то из них, таких же любознательных, как Фу Чжоу, старый Лин Вэньцзэ выучил нескольким иероглифам. Он-то и рассказал им историю о том, как однажды чуть не погибла их деревня из-за озорства одного из юношей, который очень уж хотел узнать, что там, выше по течению.
— Деревня начала умирать, — дребезжащим голосом рассказывал Лин Вэньцзэ, — сперва люди болеть, потом свиньи подохли, потом неурожай. И только потом кто-то заметил, что каждое утро один из мальчишек поднимался ни свет ни заря и тайком уходил куда-то в лес, он огибал первые пороги и шел дальше, в закрытые земли. Ох, что тут началось. Его чуть не убили в ту ночь. Люди ходили по деревне, искали его. Родственники спрятали мальчика у себя в подполе. А на следующее утро он исчез. Ушел из деревни или сгинул, уже не так и важно. Важно только, что с тех пор в деревне все снова наладилось. Люди перестали болеть, а поля стабильно приносят нам урожай и доход.
Обо всем этом думал Фу Чжоу, когда теперь уже казавшейся невероятно далекой весной он впервые ослушался старших и, сказав, что пойдет проверять канавы на рисовых полях, ушел в лес. Сделав большой крюк по лесу, через час он вышел к первому речному порогу, дальше которого ходить запрещалось. Недолго думая, он повернулся спиной к деревне и бодрым шагом любознательного подростка отправился по реке вверх.
В первый день он не нашел ничего. Как и во второй. И в третий. Но с каждым разом, все лучше изучая местность, он уходил все дальше. И вот на четвертый день, обогнув очередной поворот реки, он понял, что нашел то, что так давно искал.
У берега, там, где река была мельче, а течение не такое сильное, в воде стояли камни. Поставленные один на другой, они словно замерли в странный миг равновесия. Будто невидимый творец только что собрал эту причудливую скульптуру и отпустил руки, чтобы оставшееся перед падением мгновение полюбоваться ими. Вот только камни не падали. Они словно забыли о существовании законов природы и просто замерли в воздухе, держась друг за друга.
Фу Чжоу рассматривал скульптуру со всех сторон, пытаясь понять, что, помимо ее странного вида, кажется ему необычным. В ней было что-то такое, что уже заметили его глаза, но что никак не мог осознать он сам. Больше того, фигура казалась ему смутно знакомой, как будто он видел ее где-то раньше, но немного в другом образе. Только в третий раз обходя фигуру кругом, Фу Чжоу понял, что же показалось ему странным. Все камни были мокрыми, как будто их только что вынули из реки, хотя Фу Чжоу находился здесь уже почти полчаса.
Рискнув подойти вплотную, он посмотрел на камни. Это были просто мокрые камни и ничего более. От них ничем не пахло, в местах соприкосновения не было видно капелек прозрачного клея, которыми их бы соединили между собой. Просто камни и вода. Набравшись решимости, Фу Чжоу протянул руку к одному из массивных камней, который, как ему казалось, устойчивее остальных. Он хотел потрогать его, убедиться в том, что тот действительно мокрый. Но едва подушечки его пальцев коснулись тонкого слоя воды, равновесие оказалось нарушено. С треском и бульканьем вся конструкция обрушилась в воду к ногам Фу Чжоу — он едва успел отскочить, чтобы камни не упали ему на ноги. До ужаса испугавшись громкого звука и того, что, быть может, нарушил некое священное равновесие, Фу Чжоу убежал оттуда и всю следующую неделю просидел в деревне, выполняя свои обязанности.