Свифт замолчал. Покосился на меховое манто. Оно уже почти потеряло прежнюю форму, растянувшись на кровати длинной алой лентой, словно полоска рассвета, брошенная сквозь шторы окна.
— И? — недоумевающе спросил Гулливер. — Дальше-то что?
— Не знаю… я превращаюсь в черт знает кого. Полюбуйся. — Свифт повернулся на стуле и показал длинный хвост. — Место здесь такое. Текучее. Мы все исчезаем…
Утром Гулливер, поддерживая под руку своего друга Свифта, который уже с трудом ходил на двух ногах, перенес тетушку Салли в садик за домом. Она была сочной красной розой, бутон которого сладко благоухал. Пересадив ее под старую вишню, Гулливер посмотрел на друга — добрую, мудрую лошадь, пофыркивающую и жующую мундштук курительной трубки. Он зажег ей табак и погладил пушистую, упавшую набок гриву. Лошадь благодарно фыркнула и, глубоко затянувшись, выдала из зубастой пасти фиолетовый дым в виде кораблика. Гулливер все понял, начистил обувь, отряхнул пиджак и, пока разливалась тяжелая заря, вывел поцокивающую лошадь с дымящимся чубуком из города. Там он заметил, что, за исключением трубки и, пожалуй, чудовищно осмысленного взгляда, в лошади уже не было ничего человеческого. Она, покачивая прекрасными пегими бедрами, беззаботно помахивая хвостом, уходила в туман, исчезая, словно круги на воде. И тогда он, Лэмюэль Гулливер, направился к остановке.
До автобуса было еще несколько длинных, томительных часов, которые он решил провести, блуждая в полях. Диктофон, ожидающе пощелкав многоточием, отключился, не оставив даты. Мысли его парили легко и незаметно, слово перистые облака. Собственный нос его с благородной горбинкой казался выступом далекой-далекой горы. Одна щека, горевшая со вчера легкой болью от удара трамвайной подножки, казалась удрученно заходящей луной. Ветер, недавно проснувшийся, проходил сквозь затылок и подхватывал теплое дыхание. Поэтому покосившаяся крестовина старого пугала обзавелась новенькой столичной тройкой с блестяще-каштановыми туфлями, подвешенными к перекладине на шнурках, а кашляющий «Грейхаунд» проехал мимо, даже когда местный дурачок, улыбаясь, долго-долго-долго махал ему вслед, дивясь сказочному, ни к чему не обязывающему сну про путешествие.
Козлы и кимберлены (Ася Михеева)
Бывают у каждого детектива такие случаи, когда вроде бы ты и заказ выполнил, и в то же время знаешь, что опозорился. Секрет один — не держать их в себе, рассказать, посмеяться, а там, глядишь, позор и становится просто опытом. Вот, слушайте.
У меня выдалась передышка после двух рутинных, но хлопотных дел, одно из которых курировала Служба межпланетной полиции («ты разберись, как там на самом деле, а доказательства мы подберем сами»), а второе — обычная человеческая половая разборка: кто, кого, сколько раз.
Утром я спустился в кабинет, приятно нейтральный, с великолепно отлаженной системой очистки воздуха, и перед тем, как сесть за стол, заказал системе доставки мышонка и одноразовую гильотинку. Вы, люди, по утрам обоняете (и пьете) обработанные жаром зерна или ферментированные листья. Вервольфу, чтобы взбодриться, нужен аромат свежей крови.
Я рассчитывал поработать в кабинете часов шесть, после чего заняться личными делами. Но через пару часов меня отвлекло мерцание входного экрана.
— Потенциальные клиенты, платежеспособность подтверждена, — предупредила дверь.
— Впустить, — согласился я и уселся в кресло. Не для важности. С моей внешностью бывает полезно принять как можно менее угрожающую позу.
Перед клиентами в дверь вошел их запах. Гномы. Гномы-традиционалисты, в аутентичных одеяниях из козлиных шкур. Гномы считают, что тщательная выделка кож уничтожает козлиный запах. Часть людей тоже так думает. Впрочем, запах собственно гнома настолько специфичен (я не говорю — резок или неприятен), что его и за козьей шкурой не потеряешь.
Гномов было трое: седобородый, толстый, увешанный иридиевыми украшениями и двое покомпактней и поскромнее, на шаг сзади. Я жестом предложил гномам расположиться напротив моего кресла, но они сгрудились у входа.
— Здесь пахнет кровью, — обвиняющим тоном буркнул седобородый.
— Сегодня утром я убил мышь, — как можно любезнее ответил я и указал на блюдце с останками.
Правый из младших гномов пошевелил длинным носом, кивнул и зашептал на ухо седому.
— Понимаю, вредители, — ответил тот и прошествовал к дивану.
Дело излагал, поглядывая в обтянутую козлиной замшей папку, левый младший гном.
Скучное семейное дело — сбежал ребенок, семья желает знать, где ребенок находится. Штатный поиск по генсканированию невозможен, так как ребенок сирота, ищут родственники третьего колена — для гномов-то это ближе некуда, а человеческая система правосудия только плечами пожмет. Имеются ношеные вещи. Требуется — увидев искомого ребенка вживую лицом к лицу, активизировать метку (раздавить бусинку размером с булавочную головку). Защитная упаковка метки, мягкая пластиковая фасолина, снабжена цепочкой, чтобы повесить на шею или закрепить на одежде.
— Я хочу свободный допуск в банк вашего клана на… пять раз, — ответил я.
— В смысле — свободный допуск??? — оторопел старший гном.
— В смысле я подхожу к служебному входу, показываю карточку вашей охране, охрана сковывает мне руки за спиной, проводит по хранилищу и служебным помещениям, после чего выводит наружу и отпускает, — пояснил я.
— Пять не могу, — отрезал гном, — да и вообще, какие гарантии вы нам дадите, что не занесете в банк, например, подслушивающее или роющее устройство?
— А какие вы даете гарантии, что метка не причинит вреда ни искомому, ни мне, ни случайным свидетелям?
— Только наше слово, — удивился правый гном, — ну и наверняка же ваш кабинет сможет быть робосвидетелем, если мы вас вдруг обманем.
— Ну вот, — ответил я, — вы сами видите, что я действую исключительно в законном поле. Моя работа предполагает поиск информации. Мало ли, куда мне может понадобиться зайти и понюхать. Закон позволяет мне разыскивать разумных существ и следы их деятельности, пользуясь для этого своими природными данными и согласием сограждан. Если я начну подбрасывать кротов, я тут же лишусь репутации. Ваш банк не стоит того, поверьте.
— Три раза, — отрезал седой.
— Принято, — быстро ответил я. Собственно, я на три и надеялся, да и два было бы неплохо — гномские банки очень туго поддаются обследованию обычными законными методами. Хороший козырь.
— Итак, ношеные вещи?
Правый гном извлек герметичный кристаллический ящичек и передал мне. Носок… Свернутое в комочек… видимо, нижнее белье, нет, просто обрезанный ножницами лоскут — судя по всему, от рубашки или чего-то вроде. Пара использованных ушных палочек.
— Хорошо, — сказал я.
Гномы сдержанно откланялись и ушли. Я включил очиститель воздуха на максимальную мощность. Интересно, одежда гномского беглеца тоже сделана из козлов?
И да, это был трикотаж из тонко спряденной козьей шерсти. Ну-ну. Я бы от такого, может, тоже сбежал. Я долго размышлял с куском ткани в когтях. Если принимать во внимание различия между запахом седобородого и запахом его спутников (и учесть, что я знаю о запахах гномов в целом — а это особей шесть, не более, гномы не часто попадают в поле внимания детектива, разве что тот случай при строительстве правительственного бункера), так вот, если считать эти различия не случайными и не личными особенностями, то в сравнении с ними беглец — действительно совсем еще мальчишка. Эти необычные соли германия выражены более всего у старика; у беглеца почти нет. Сложные соединения, включающие кремний… Назвать гномов органической жизнью углеродного типа, пожалуй, нельзя, хотя и не вполне понятно, как формируются все эти соединения. Очень любопытно.
Наконец я почувствовал, что каждый рецептор в моем большом носу, в нёбе, в глубоких пазухах надбровных дуг (да-да, благодаря которым у нас, вервольфов, такой угрожающий и хмурый вид. А вы попробуйте расположить нюх, вдвое превышающий нюх шотландской гончей, в носу обычного человека. Вы видели морды тех гончих? У меня очень, очень скромный носик по сравнению с ними), каждый обонятельный рецептор запомнил коктейль молекул, испускаемых тонким куском козьей шерсти. Усилием воли я заставил себя вычленить и забыть козью вонь — мало ли, во что мальчишка переоденется.
Ровно через сутки я уже знал, что мой гном где-то с месяц назад покинул Землю со Второго Гималайского старта. Обнюхивать весь терминал каждого порта — нет никакого смысла, если из аэропорта и подземки на верхние террасы везет всего четыре сменных поезда. На первом Гималайском наш юный гном не бывал, а в поезде ко второму сидел с полчаса и, пожалуй что, боялся. Кстати, почему я начал искать с выходов вверх? Это бутылочное горлышко. Не улетел — ищем на Земле, не волнуемся за другие места. Улетел — можно не бегать по континентам и не рыться во всех пещерах Земли, где логично было бы затихариться гному. Но нет. Юноша не шел избитыми путями.
Лунная пересадка задержала меня на четыре недели. Неугомонный гном облазил восемь из десяти причалов, видимо, искал дешевый билет или нанимателя, а вам стоит знать, что только каботажных трамваев на Марс, Антимарс и Антивенеру ходит около тридцати и, чтобы просто постоять на пороге каждого (большего-то мне не нужно), следует дождаться, когда он с той же Антивенеры вернется. В какой-то момент мне показалось, что я мальчишку нашел (и несколько разочаровался в нем), но, оказалось, я нашел этнический секонд-хэнд, а в нем штаны из козьей замши и накидку козьей шерсти. Вип-причал я обнюхал на всякий случай, мало ли в какую компанию мог затесаться наш удалый молодец; подростки изобретательны. Тем не менее гном наследил еще и на седьмом причале, откуда уходят транспорты средней дальности к большим планетам. Отследить, не ушел ли он с Луны оттуда, было без шансов — те корабли возвращаются не за один месяц; но и не понадобилось — гном провел две недели на только что вернувшемся антимарсианском трамвайчике. Я взял билет на него же, быстренько занял ту же ячейку и последовал на Антимарс.