— И теперь мехи охраняют своё уединённое место? Это почётный караул?
— Нет. — Зоран щёлкнул про рабслету… нет, в расписании не было ни собрания, ни караула. Он нахмурился: почему эти двое не на рабочих местах?
А Крапивник в это время уже дошагал до арки и сунул нос в комнату, не обращая внимания на злобные взгляды «скорбных братьев», застывших у порога.
Когда мусорщик обернулся, на его вытянутом листе застыло примерно то же выражение, с которым обычно «скорбные» входили в эту комнату: благоговение и торжественность.
— Мне нужно прикоснуться к духу Великой Сети, — громко прошептал он. — Совершить путешествие по волнам звёздной божественности. Прошу не тревожить меня во время этого прекрасного акта соединения с вечной душой Информационной Вселенной.
Двое возле арки дёрнулись.
— Вы-то должны такое понять, — с укором и болью в голосе сказал им Крапивник. Они нерешительно переглянулись.
— Постой, у нас…
Не слушая Зорана, презрительно дёрнув плечами, Крапивник прошёл через портал.
Спустя полминуты раздался его звонкий голос, читающий нараспев:
— Славься Личность, имеющая право на автономность. На изменение себя по собственному хотению. Да будем все мы трансформированы и подготовлены. Да будут вечно неизменны наши права на свободу, жизнь, репродукцию и приобщение к Великой Сети…
Ростки поют, алчущие, страдающие, угнетённые, задыхающиеся без Сети, они плачут, они страдают. О, если бы Сеть была здесь повсюду. Мощным потоком овила бы она пещеру, наполняя её голосами — смехом и плачем, стонами и шёпотом, криками и охами. Дайте только срок, и так будет, и Сеть восторжествует, цветя и плодонося.
Ах!
Как же тут пусто сейчас, как глухо, как темно. Ещё не время, они поспешили. Здесь не в кого заронить Чудесное семя, здесь мысленная тишина. Будто коробка с серыми красками, будто Луна не только снаружи, но и внутри. Спящая Луна, не пробуждённая Луна. Населённая теми, кто ничего не видит и не знает.
Крапивник смотрит: комната собраний? Глупый цис. Это молельный дом мехов. Всё здесь принадлежит им. Серые стены в шрамах проводов. Пластины на потолке будто пробиты осколками разрывного снаряда. Жар пустыни в вентиляции. Фальшивый треск счётчиков радов. В этом все мехи.
В них слишком мало живого и хаотичного. И теперь Крапивник здесь, в их святом месте, о, как приятно было сбить их с толку, нагадить им — им и цису, что топчется у дверей с каким-то-там-выражением на лице. Обида на него до сих пор покусывает сердце, как изумрудно-алая змея.
Ну его. Дай мне ответ: что же это за место? Найди соответствия. Найди причины его существования.
Мгновение — и по стенам бегут руны чар. Скрежещут механизмы, капает горячее масло, когда конструкты соединяют круг, рассекая дымный и жаркий воздух, которым так тяжело дышать. Станция слепа и глуха, она не знает, что здесь происходит. Люди могут смотреть, но они не увидят. Вот оно!
Крапивник смотрит: конструкты заслоняют жреца, жрец прижимается к рунной стене большой лысой головой, торчащий шип входит в пластину на затылке, и срабатывает механизм, которого не найдёт ни один искин, потому что это… действительно механизм. Механика, грубая механика, грубая механика от мехов, да, да… Приходят в движение жилы и кости под этими стенами, рождается Машина единения. В голову жреца струятся слова. Да, да. И когда круг размыкается и конструкты подходят к жрецу по очереди, сообщение передаётся самым надёжным методом — от руки к руке, из уст в уста. Два слова, три слова, неразличимый шёпот.
Они знали свою роль ещё до того, как прибыли сюда. Им не нужны указания. Их разум хранится в недоступном для слабой плоти месте. И они помнят, что делать и когда начать.
Впереди белый огонь.
Крапивник дрожит, читая слова. Они как жабы, что падают из осквернённого рта. Как газ, ползущий по полям сражений. Как мёртвый туман, накрывающий чужое убежище.
Это страх.
Теперь они переминались у входа втроём, он и «скорбные братья». Одного он знал не очень хорошо, а второй, Владуц, был из его рабруппы. Обычно они хотя бы здоровались, но теперь Владуц только бросил тяжёлый взгляд и отвернулся, сопя. На его бритой макушке красовался перевёрнутый знак вопроса, а под ним — узкий шрам, слишком кривой и рванный, чтобы быть украшением. Наследие того места, где Владуц вырос.
Зоран занёс постфактум визит Крапивника в расписание комнаты собраний и подумал, что устал. Очень быстро устал от дёрганного и странного тощего человечка, в словах и действиях которого так мало понятного. Вспомнились поджатые губы Сабино: не зря она сомневалась. Может быть, орбитальщики все такие, как этот.
Крапивник уселся на пол и как будто сложился, подогнул ноги, сгорбился, вытянув шею вперёд и переплетя руки на груди. «Ниточное» одеяние растеклось вокруг, повисло в воздухе, мерцая и пуская блики на бледно-серые стены. Минуту назад, слегка покачиваясь, Крапивник громко читал свою «молитву», больше напоминавшую куски какого-то манифеста. А теперь замолчал, выпрямившись и подняв лицо к потолку. Сперва казалось, что он счастлив, потом — что задумчив. Но вот Зоран взглянул на него ещё раз и поразился: уголки рта подрагивают, под глазами обозначились тёмно-жёлтые круги, и кожа тоже будто пожелтела, как у растения, нуждающегося в воде.
Вот, снова: сравнении из времени, давно оставшемся позади. Много лет он не думал о таких вещах, не было смысла вспоминать о них, а тут всплывает одно за одним. Тогда он мог посмотреть на растение и сходу понять: что ему нужно, всего ли хватает? Точит ли что-то корни огромного дерева, или просто пришёл его час?
— Сан, скоро пройдёт трансляция, — услышал он слегка виноватый голос Владуца.
— Какая трансляция? — раздражённо спросил Зоран.
— Вы не должны быть здесь, — ответил второй «скорбный». — По расписанию вы в другом месте и с другими братьями.
«Расписание давно пошло в сопло», — подумал он и обернулся. Владуц смотрел в пол, а второй наоборот — решительно и прямо в глаза Зорану.
— Эту трансляцию нельзя отменять. Она пройдёт по расписанию. Пора отправляться.
— Трансляция… завтра, — медленно ответил Зоран. — Торжественное открытие.
Вадуц всё-таки поднял глаза — в них было сожаление и немного вины.
— Мы проводим вас, — пообещал он.
Второй обогнул Зорана, вошёл в комнату и без тени сомнений направился к мусорщику.
И тогда Крапивник, не открывая глаз, пронзительно закричал. Его бледное лицо качнулось, как бутон на длинном стебле… руки расплелись, а ноги бессильно дёрнулись, когда «скорбный брат» легко потянул его вверх.
Мир поблёк — размазанные дрожащие серые плоскости окружили Зорана, крик Крапивника был как шёпот ветвей, тихий, но отчётливый. Он почувствовал колыхание воздуха там, где только что стоял: тёмное лезвие из заточенного пластика прорубило в этом месте дыру. Мягкий живот Владуца — одно из слабых мест в обшитом защитой теле, был похож на ощупь на изгибающийся поток воды, а его шея, вибрирующая от затянувшегося и беззвучного крика, — на сухой рогоз.
У второго была пневматика. Откуда? С запертого и недоступного склада? Думать было неправильно, от мыслей время опять убыстрялось, а звуки начинали нарастать. У второго слабыми оказались колени, никаких щитков, и локти — никаких щитков, и горло, то маленькое, белое пятно, что осталось незакрытым металлопластиковым воротником. То ли ради щегольства, то ли по другой неинтересной причине. Палец легко нашёл это пятно, и дальше всё остановилось — и завертелось вперёд, пошло так, как шло обычно.
В центре комнаты собраний Зоран стоял над двумя бесчувственными «скорбными», а Крапивник, забившись в дальний угол, тихо, но отчётливо скулил.
Зоран привычно потянулся к рабслету… и ничего не произошло. Связь молчала.
— Идём, — сказал он. У него не было никакого плана, но он точно знал: нужно сообщить Сабино о произошедшем.
— Куда? — всхлипнув, спросил Крапивник. Он обхватил колени руками и качнул головой. — Зачем?
— Здесь нельзя оставаться. Быстрее.
— Почему?
Зоран скрипнул зубами. Хуже всего: он и сам не знал, куда и зачем.
— Потому что… они точно не сами это придумали. И очень скоро другие начнут их искать… Как только поймут, что они не отвечают… нет, медчипы, — он почти обрадовался, что нашёл ответ. — По сигналам станет понятно, что они без сознания. «Братья» всегда присматривают друг за другом.
— Да, скоро мехи почуют… — прошептал Крапивник. — Да, почуют, ведь Машины их господа, но Сеть — моя мать, я изогну сигнатуры, я спутаю нити… Я вижу их и слышу, а они меня — нет… Я никуда не пойду! — взвизгнул он, поскольку Зоран имел глупость приблизиться к нему на шаг. — Здесь самое лучшее место на станции, да, да! Самое уютное! Самое… безопасное…
— Я изогну сигнатуры. Они — это мы, мы — это они. Мы без сознания, они на посту… — прошептал он напоследок и затих.
Зоран с трудом понял, о чём речь: о подделке сигналов медчипов. Ладно, пока это выход. Пока этот… фрик не придёт в себя. Или просто плюнуть: оставить его тут, ведь долг… нет. Да. Присматривать за этим истекающим страхом и слезами существом — тоже его работа.
— Слушай… — начал Зоран, но Крапивник вдруг поднял голову и насторожился.
— Слушай! — повторил он напряжённо. — Сейчас.
Над рабслетом бесчувственного Владуца развернулась проекция. Зал прибытия, ещё утром молочно-белый, утратил свою чистоту. Крови было не очень много, но она размазалась по одной из стен узкой полосой, будто кто-то хватался за стену, а кто-то другой тащил его прочь. Зато появились знаки — шестерёнки, нули и единицы, знаки вопроса, кресты и круги, их тёмные линии покрывали почти всё.
Когда «скорбные братья» успели это сделать?
В центре зала стоял Сар — невозмутимый, но светящийся самодовольством. Справа и слева от него собратья сжимали в железных объятьях Флора Искавелли и Сабино. Позади трое других «скорбных» держали на прицеле украденного со склада оружия ещё нескольких человек.