О, я многое потерял. Я не видел, как падшие звездочки формировали душу. А когда пробудился, в колонне трепетало, переливалось миниатюрное солнышко, мягонькое, неяркое. И Козетта застыла на коврике, вздернув кверху мокрое личико, потрясенная, зачарованная. В этот день все картины с мадоннами потускнели пред чувствами женщины, захлебнувшейся материнством.
И еще я вдруг понял… Но доктор велел идти на прогулку. Под предлогом: им надо заняться вычищением кармы младенца от грехов Эддингтонов-Ротвеллеров. Что не сложно. Новопроявленная, не рождавшаяся душа отторгает черные сгустки, спрессованные в веках. Остается «стерилизация» пространство внутри колонны, чтобы этапы материализации не внедрили в юное тело кармическую зависимость. Чтобы дочка не отвечала болезнями и трагедиями за бездумные судьбы отцов.
Осенний парк вокруг клиники удивлял обилием дорожек. Параллельных, через два метра разделенных цветущим кустарником. Подтверждающих подозрение «не меня одного поднакрыло». Влюбленные здесь прогуливались как будто бы парой, но выбрав комфортное расстояние.
Разглядев голубое пальто у затейливого фонтана, я бросился за супругой, но совсем опустил из виду правила этикета. Наши с ней железные правила. В результате застыл перед вспыхнувшей от смущения недотрогой и никак не мог объясниться в распирающей благодарности. И она не могла, краснела, взволнованный взгляд то вспыхивал, то прятался за ресницами. Вероятно, в такие минуты нормальные люди целуются. Мои сбивчивые признания запинались за пару рядов бересклета и лагестремии, однако, пришлая мысль, что теперь мы как будто бы связаны общей дочерью, общей любовью, уже не казалась мне странной, отвратительной или пугающей. И Козетта тихо поддакивала. А когда я сказал, что внесу в брачный договор изменения, что она сможет сколько угодно жить с нами после развода и сколько угодно общаться с взрослеющей Альбертиной… Что ребенок будет её по самому настоящему… Бедняжка стиснула пальцы:
— Я хотела просить… Но боялась…
И мы разбежались, растроганные, переживать небывалое намеченное единение в благостном одиночестве.
Сотворенье человека требует многих усилий. Чтобы наши тела непрестанно транслировали энергии, чтобы солнышко собирало из распыленных в тумбе паров воды и десятков химических элементов кожу, кости, мышцы и прочее, приходилось крутиться-вертеться. Я с удвоенным энтузиазмом осваивал тренажеры. А Козетта… Вы не поверите. Оказалось, Козетта — гимнастка, отсюда определенные особенности фигуры. Но когда она вышла в купальнике особым, пружинистым шагом, когда прыгнула и полетела… Когда закрутилась в сальто-шпагатах-переворотах, легкая и стремительная… Я забыл про громоздкие гири, зависшие над головой, и побил свои достижения по удержанию тяжестей.
О, Козетта была потрясающа! Куда делась моя близорукость? Я впервые понял, что вижу ее фигурку и личико (не размазанное пятно!), к тому же не первый день. Я постиг — она специально надевала двубортный костюм, чтоб скрывать сексапильность и грацию. Что ее упругие ножки вовсе даже не укороченные. Они очень и очень… достойные для невысокого роста.
Открытия приводили в непонятное замешательство. Даже хуже того. Выступления честолюбивой гимнастки, получившей в юности травму, пробуждали в моем естестве… Я вспомнил колледж и рыженькую двухметровую Сьюзи Бинч, и ночные томления от скомканных… полагаю, возвышенных чувств. И стыда мужского влечения.
Шли недели. Я отводил от миссис Ротвеллер глаза. И со все возрастающим страхом следил за происходящим в животворящей тумбе. Распыленный туман элементов все сильней и сильней обволакивал наше гаснущее светило, густел по центру, и я каждый день начинал с напряженного поиска бледного лучика. Как будто хотел убедиться в биении сердца ребенка. Затем белая масса оформилась в бесполого человечка, толстого и неуклюжего, как рисуют наивные дети. Не прекращая вращение, человечек начал расти, тянулся ручками, ножками… И вот уже тонкая шейка с обозначенной головой… И вот уже будто бы талия…
— Непонятно! Так не бывает! — терзал я терпение ученых. — Где клетки? Где эмбрион?
— Не массовое сотворение, индивидуальный подход! — отзывалась профессор за стенкой. — Разве боги разных народов создавали первых людей беспомощными младенцами? Вроде, все начинали со взрослых?
Я думал. И вспоминал хулиганистого Амура. Но он так и остался мелким. Второй аргумент: «Вы — не боги!» — представлялся неубедительным.
А однажды открыл ночью дверь (привычка следить за процессом уже превратилась в навязчивую), а там! Бесполая кукла превращалась в юную девушку! Я ахнул, зажмурил глаза и отчаянно закричал:
— Да что ж вы такие бесстыжие? Разве может отец это видеть?
За стеной что-то грохнулось об пол, и голос Шмидта промямлил:
— Извините нас, сэр Альберт. Сейчас мы поставим ширму.
Извините… А я не заснул, проворочался до утра. Разве можно кому объяснить: Альбертина — не девка для массового всестороннего употребления. Экстраординарный проект, в единственном экземпляре, в играх, в грезах Ротвеллера-младшего. Я никогда не видел ЭТУ ЖЕНЩИНУ обнаженной. Я никогда не стремился к последней степени близости.
А тут… ЕЕ унижение сразу стало моим унижением. Захотелось устроить скандал. Кричать, не вставая с постели, рвать на тряпки подушки и простыни. Чтобы прыгали, чтоб успокаивали. Скандал для шизика — лучший, проверенный способ разрядки. Но я вспомнил Козетту — она дежурила ночью у тумбы и, конечно, переживала. Ее надо сменить. Что ж, поднялся. И скоро услышал вкрадчивый баритон психолога Ленца:
— Сэр Альберт, мне хотелось бы с вами обсудить очень важный вопрос.
— Давайте.
— Насколько я понял, вы видите Альбертину в будущем вашей дочерью?
— Не уверен.
Прекрасная женщина из мира воображения лукаво склонила головку — она тоже была не уверена. Как может она зарекаться, пока не глотнула ЖИЗНИ?
— Сэр Альберт, мы отстали от графика почти на четыре дня. Созидание замедляется. К сожалению, нам не хватает вашей мужской энергии.
— Понял, буду крутиться быстрее. У меня есть потенциал.
— Но это не самое главное. Доктор Шмидт просил передать, что видит серьезные признаки усталости вашего сердца. Вам нельзя наращивать темп. Вам следует отдыхать как можно дольше и чаще.
— Мое сердце в порядке!
— Нет, сэр. В сложившейся ситуации предлагаем два варианта. Либо вы отдаете дочери информацию о геноме, что приведёт к естественному резонансу парных энергий и сразу решит все проблемы. Либо ищите для воспитанницы дополнительного отца, что сохранит в дальнейшем свободу взаимного выбора.
— А… если ни то, ни другое?
— Боюсь, сэр, никак невозможно. Вы рискуете заболеть, а девушка не родиться.
Не родиться! Я заморгал. Королева Грез побледнела и спряталась под вуалью. Не желала она признать, что, пожалуй, переживет появление второго мужчины. Лишь бы жить! Ее славный герой обязан отдать ей обещанное.
— Доктор Ленц, я согласен терпеть постороннего на площадке. Прошу сообщить сэру Герберту. Пусть найдет подходящего парня и посадит на договор.
— Это ваше решение? Так скоро? — в голосе душеведа послышалось удивление.
Я ответил простой откровенностью:
— Так хочет моя Альбертина. Воображаемый образ все время передо мной. Иногда диктует условия. Это признаки деградации?
Эскулап на секунду задумался:
— В вашем случае, нет, сэр Альберт. Я наблюдаю за вами и вижу многие явные признаки выздоровления. Вы разделяете четко реальное от нереального. Полагаю, «приказ Альбертины» был не ее, а вашим неочевидным желанием. Иногда наш разум выкидывает и не такие коленца. Вы боретесь в подлинном мире. Вы поступились многими привычками и удобствами ради будущего человека, с характером, с плотью и кровью. Вы стремитесь только вперед. Вы уже отказались от игр и прощаетесь с Королевой.
Прощаюсь?.. Да… Это больно. Чем ярче девушка в тумбе, тем слабее мое поклонение солнцеподобному образу… Я надеялся… Мне обещали, что однажды образ сольется с ПРЕКРАСНОЙ НОВОРОЖДЕННОЙ. Но так ли? Свободная доченька рассмеется и убежит. Чтобы я шел вперед, мне нужна… необходима супруга. Чтоб вела меня за собой. Чтобы не позволяла вернуться в окруженный грезами дом. Потому я предпочитаю донора биоэнергий. Эгоистично, но правильно.
Напоследок Ленц объяснил: установленное прикрытие заслоняет фигурку девушки, оставляя отцу для контроля голову, шею и плечики, и ноги чуть выше коленок. Я увидел и содрогнулся. Зубы стиснул, чтобы в запале не назвать свою дочь безобразной резиновой заготовкой. Сверху — лысый шар головы, в разрезах глазниц копошится жутковатый белый туман. Ниже свесились две колбаски, без выделения стоп, без пальчиков, без ногтей.
— Увы, человек некрасив, пока прячется в лоне матери, — прокомментировал Шмидт. — За месяц мы с вами наполним кожу необходимым. Изящный скелет и мускулы придадут фигуре воспитанницы желаемое совершенство. Уверяю вас, сэр Альберт, если б начали со скелета, с утрамбовки внутренних органов, это смотрелось бы…
«Гаже», — понял я и скорей закивал. До контрольной встречи с родителями оставалось одиннадцать дней. Это срок, чтоб придать «заготовке» человеческое подобие, способное спровоцировать отца на последнюю выплату.
Доктор Шмидт посоветовал нам отныне спать в созидательной. И питаться, чтобы ребенок улавливал пищеварение, чтоб как можно скорее притягивал нужные вещества. Услужливые медбратья устроили леди Зу открытое ложе за степпером. Измотанная мамаша пожелала мне доброго утра, нацепила ворох присосок и стеснительно вжалась в стенку.
Я взбирался на климбер, сменивший вершину горы Аргамург, и думал, что столбик с педальками «маскирует» кровать не случайно. Что Козетта под простыней волнует меня хлеще Сьюзи. И что это влечение схватывают-обрабатывают приборы.
А иначе ребенку не быть. Прослойки Биовселенной пропитаны волнами секса. Дуализм — извечна тема разнообразных учений, предстает здесь первоосновой, беспокойными Силами Жизни, стремящимися к единению, к сотворению нового, третьего.