Вот и всё, мой государь.
Доклад почти готов, я лишь требую свое, десерт, халву поверх трудов праведных, прежде чем пуститься дальше в путь… Правда, когда Везалий уже трепещет под одним из своих же ножей, меня смущает лишь — какую роль во всем этом играл художник? Он дал мне важную подсказку в первую ночь — случайность то или совпадение?
…Предательство их или мое сладострастие?..
— Умирая и хрипя бесконечное «Силин… Силин…», ты даже не задумаешься, что ждет тебя впереди. Мои наблюдения, мои — консультанта его величества — подтверждают, что, только умирая, ты истинно переживаешь «здесь и сейчас»…
Кровавая слеза скатилась по щеке Везалия — синхронно с движением ножа от пупка до горла; сипел он всё: Силин, Силин…
— Я знаю, как ты порвал конников своего господина — и по его же приказу, верно? Чтобы я потом расправился по ложному навету с деревней под холмом, так? Всё дело в кишках. Это инструменты, что бесперебойно десятилетиями переваривают пищу. А еще в легких! Что бесперебойно насыщают воздухом твоё тело. А еще в сердце, что бьется, бьется, бьется с небытием. Это огромная энергия, заключенная в нутре. Ее выпустить надо наружу, разом гореть, не изживая до старости…
Шлеп-шлеп… мокрые ошметки падают из брюшины…
— И пока ты жив — ты видишь, видишь! — вспыхивают свечи! — ты знаешь, что ты в моем вкусе. Что я освобожу…
Глядя в последнюю вспышку его глаз — я ухватился за сердце и вспорол. Из сгустка мяса вырвалось призрачное пламя, неописуемое словами. Оно разлилось в воздухе, замерцало, гудя, не решаясь куда-либо ринуться, ибо было заперто — не в теле, но в комнате.
Тогда я стиснул чужое сердце, и сила пробила дыру в стене, и стена рассыпалась. Глыбы падали в темноту упруго, неслышно, словно кубы бархатной мебели. Везалий перестал меня интересовать.
Я вошел в темноту, окровавленный, свободный, с чувством выполненного долга.
А каменная кладка крепости и вправду оказалась декоративной.
Мой государь, так же как повествование мое лишено чего бы то ни было напоминающего об искре таланта — лишь исполнительским мастерством готов я доказать преданность! — так и Гиона Густаф плутал во мраке неведения. Ибо в темном проломе узрел жестокий обман.
Я будто бы в очередной раз проснулся и отодвинул занавес.
Люди за стеной были в униформе цвета хаки.
На меня направили с десяток стволов. Слепила троица прожекторов. Трещали рации — вот что за треск непрестанно меня волновал! Гиона Густаф растерянно моргнул. Я вспомнил меч, что прячется в рукоять, угольную таблетку из уха «вампира», и страховочную «нить» от его лодыжки до лебедки, и отломанный пластиковый зуб, что в кармане моем стал подлинным клыком, и отточенный перфоманс деревни-оборотня.
На сломанном полигоне заводилась суматоха.
Вторым человеком, оцепеневшим от развязки, оказался человек в костюме. У него был черный костюм и галстук.
«Силин», — понял я.
Не надо быть волшебником, чтоб увидеть за ним орла, кричащего на запад и восток, и вспомнить его в государственных палатах. Точнее, в больничной палате, откуда я ехал на карете без лошадей.
— Жак — мой сокамерник-актер, да? — спросил я.
И тут же увидал «Жака» с пластиковым стаканом кофе и сигаретой. Оказывается, старый плут носил линзы.
Обман они наводили в гримерке. Тушевали кавычки, полировали курсивом…
— Кажется, — прошептал я, попятившись обратно к разлому, услышав, как десятикратно отдается эхом, вылетает мой голос из динамиков, — до художника я не дошел, верно?.. По сценарию я еще должен с ним переговорить? А Мария? У меня на глазах она «выбросится» из окна, а потом я увижу ее «призрак» — и он станет призраком, так?.. Вы моей психикой чудовищ оживляете? Вы из них оружие готовите?..
Непрестанно бормоча, я рванул обратно — в наведенные декорации.
Не знаю, что ужаснее: сладострастие мое, роковой выбор моего вкуса — или их предательство?
Я бежал в покои художника, вспоминая дорогу по памяти, я оттолкнул гримера, и оператора, и даже какого-то атлетичного мужика в черной футболке — это ведь он оттаскивал случайных актеров, забредших в переулок и увидевших реальную смерть, и вампира, который действительно хочет крови и искрит на солнце? Господи… В какой крепости я нахожусь? Это Копорье? Это Закарпатье? Съемочный павильон в Москве? — а я ехал через огороженный парк из своей психушки?!
Меня валило в забытье и галлюцинации от надушенного платка?!
Дверь в покои юного мастера я выбил с ноги, а в спину мне кричал тот, кто и был Силиным, и он же был ответственным за операцию лицом. О да, теперь я помню: его режиссерское лицо сливалось с лицом и лечащего врача, и моего родственника, и моего работодателя, и даже с солнцем…
Предатель бежал за любителем.
В покоях художника горела сотня свечей и расставлены были сотни картин и гравюр, больших и малых, всё те же, что я наблюдал в первую ночь. Проснувшись, я узнал их, пелена отпустила избитые нейролептиками извилины. Блейк, Ван Гог, Босх, Дюрер, Доре… — очень разные, но в этом эксперименте — по сути представляющие один вид безумия.
Конечно, Густав Доре. Божественная комедия, последний круг — и как я не признал?
Когда этот человек, облеченный властью, вбежит в комнату, последним ему представится, как я погружаюсь в свой грех до предела. Никогда-никогда Силин боле не услышит крика моего, смеха моего, порочной моей души, искажающей реальность, моей больной психики, делающей из «вампира» — вампира, из актера — некроманта, бедного Гиону Густафа он не увидит…
Ад — чертов ты предатель — это когда знающие люди подыгрывают сумасшедшему. А еще — когда они не справляются. И я могу что-то сделать сам, сделать вне. Я выбрал тот холст, что люблю, тот сорт ужаса, что за гранью любого узнаваемого, и погрузился в него.
В замерзшем аду я буду с тобой. Вершина услады, рай для Гионы Густафа. Сатана — свет моей службы, зудящая краснота слизистой. Са-та-на — кончик языка трижды тычется в зубы, восходя к нёбу.
Полюбуйся, что они со мной сотворили.
Чтобы было сладко, чтобы было больно (Яков Будницкий)
Славный городок Аргест, назначенный Артурчиком новой базой, радовал глаз — аккуратные двухэтажные коттеджи, крашенные в синие и желтые тона, стояли по обе стороны дороги вперемешку с рослыми вязами. Погода расщедрилась на чистое голубое небо и яркое солнце.
— Какой из них наш?
Штурманом Артур сегодня выбрал Афину, рассудив, что к имени должен прилагаться интеллект. В Афины же он определил Седьмую, а мог бы любую другую, разницы между богинями не было никакой.
Афина сверилась с картой, существовавшей только у нее в голове, и указала изящным пальчиком:
— Третий по правую руку, босс.
— Ну, здравствуй, Аргест, я прибыл!
Тут стоило бы демонически захохотать, но с театральными эффектами у Артура не сложилось, не дал бог артистизма.
Он притормозил, Афина выскочила из кабины и открыла ворота, Артурчик аккуратно въехал задом во двор, что было не так уж просто под слепящим солнцем. Дорожка вела прямиком в подземный гараж, не такой уж и широкий для фургона. Артур, посовещавшись с собой минутку, решил не ломиться в открытые двери на арендованной машине, подъехал к гаражу как можно ближе и разблокировал кузов. Афина начала вытаскивать гробы. Носила она их не на хрупких женских плечах, конечно же, это бы выглядело совсем уж нелепо, тут же в кузове своего часа ждала гидравлическая тележка.
Можно было бы упростить разгрузку, выпустив богинь «пешком», но Артуру хотелось поиграть в таинственность до поры до времени, в тихом омуте любопытных глаз немеряно, а держать интригу полезно для бизнеса.
Конспирация требовала заехать внутрь, но солнце, узкий въезд, и так сойдет. Афина бы справилась с этой непростой задачей, но это было бы неспортивно.
Ящики, заполнявшие фургон, напоминали гробы разве что габаритами, а так обычные деревянные контейнеры, в каких могло перевозиться что угодно от одежды до боеприпасов. Тем и были хороши, что внимания не привлекали. И это было особо ценно при переезде, более напоминавшем побег.
Афина выгрузила ящики на пол гаража и начала вскрывать их фомкой. Из гробов вставали богини, одна за другой: Гера, Артемида, Минерва, Фемида и любимица Афродита.
Артур представил, как сексуально выглядело бы это «воскрешение», если бы богини оставались в фирменной униформе — коротких туниках. Но он не рискнул перевозить их при полном параде, нарядив в кэжуал — фланелевые рубашки и джинсы.
«Ничего, в фильм вставлю», — успокоил себя Артур.
— Так, девочки, — сказал он вслух, — быстренько выгружаем вещи и за уборку. Форма одежды — рабочие халаты. Я на площадку, будьте готовы к моему возвращению, если повезет, сразу и приступим. И сообразите что-нибудь перекусить. Разберитесь тут, что с посудой, есть ли вообще в этой халупе кухня. На фотографии была. Но эти провинциалы какие-то мутные. Словом, осваивайте территорию, нам тут жить.
***
Бизнес-центр расположился к югу от городка. Артур только раз глянул на карту в планшете, прикинул стороны света и пошел вверх по улочке, условно ведущей куда надо. Скоро, слишком быстро для мужчины в полном расцвете сил, он запыхался, пожалев, что ранее отдал Саймону машину. «Здоровый образ жизни меня в могилу сведет», — проворчал он себе под нос.
Впрочем, обстановка умиротворяла. Городок оказался зеленым и симпатичным, за каждой оградой клумба, еще одна, огромная, виднелась слева на площади, но ее Артур обошел стороной, рано было знакомиться со сливками общества. К тому же ему померещился среди домов полицейский участок, Артур же с некоторых пор страдал аллергией на стражей порядка. Нет, он понимал, что придется встретиться с властью, но не прямо же сейчас.
Коттеджи очень быстро кончились, природы за городской чертой прибавилось, Артур миновал рощицу, прошел мимо бензоколонки и неожиданно для себя уперся в искомый центр. Ни одного человека во время вояжа он не встретил, на стоянке перед центром сиротливо стояла пара машин, какого-то шевеления народа не наблюдалось.