А что до сербов — то они виноваты сами. Всю жизнь их кто-то обманывает, а они продолжают верить. Вот только что странно — верят охотно в самую что ни на есть неправдоподобную ложь!
Елена (окончание)
Римляне говорили: «Каждому своё». Тот, кто отказывается смириться с этой мыслью, приходит к её правильности опытным путём.
Несколько лет я прожила в Константинополе, окружённая ореолом воспоминаний о прошлой жизни и тяготея к родным местам, с которыми меня вечно что-нибудь разлучало — то буйный нрав покойного мужа, то нашествие врагов, то несправедливость правителей. Наш с Георгием сын, Александр, к тому моменту вырос и вернулся в Белград, чтобы участвовать в политической жизни страны. Я очень устала от всего этого, и если и хотела вернуться назад, то при условии, что борьба за власть — а к тому моменту я поняла, что слова «борьба за свободу Сербии» практически не имеют значения, на деле всё сводится именно к борьбе за власть — останется вне моей жизни. От сына периодически я получала письма, описывающие жестокость и тупость князя Милоша Обреновича. Он по-прежнему обирал народ — только уже не подконтрольные ему срезы и волости, а всю Сербию, милостиво уступленную ему хатти-шерифом 1830 года. Непомерные налоги и грабежи душили население, которое ничего не могло поделать — всё же это было лучше, чем власть султана, которая номинально хоть и имела место, но практически была сведена к нулю.
Всякий раз письма эти угнетали меня ещё и потому, что этот человек лишил жизни моего мужа, а значит, не может спокойно смотреть на пребывание в своей вотчине и моего сына. Я опасалась за судьбу Александра, но, как и его отец, он был непреклонен, хоть практически не помнил его в силу младенческого возраста. Время от времени на меня ещё находили воинственные мысли о том, что борьба за свободу всё же должна иметь место; не может быть, чтобы смысл жизни Карагеоргия оказался лишь химерой, пустым звуком.
Наверное, всколыхнуло во мне эти мысли письмо Любицы, что получила я в один из дней 1834 года.
«Идеалы Карагеоргия совсем ушли в небытие, хотя простые сербы всё время вспоминают о нём и думают. Передо мной — мой муж, хотя я давно перестала узнавать в нём того Милоша Теодоровича, которого когда-то так любила. Приняв на себя чужое имя, он стал другим. Он словно бы принял чужой крест, который нести не должен. Но сделал он это без нашего общего согласия — так почему я должна разделять с ним его ношу? Я не хочу обирать людей, не хочу становиться деспотичкой в их глазах. Потому не хочу больше проживать в нашем доме в Топчидере и уехала в Белград, где буду ближе к простому народу и той Сербии, которая меня родила.
О жизни здесь ты, наверняка, знаешь из писем Александра, но есть кое-что, что тебе не может быть известно. Родной брат Милоша Ефрем бежал в Австрию, гонимый собственным братом. С ним бежал воевода Вучич, кум Карагеоргия… Не говорят здесь о свободе Сербии — она и так уже свободна от внешнего врага. Говорят о спасении жизней от кровавого кнеза, коим, к моему ужасу и сожалению, едва ли не с моей помощью и у меня на глазах, стал мой муж. Целый пригород Белграда Милош сжёг только для того, чтобы выстроить здесь городок для своих потех и развлечений…
Ты спросишь, наверное, почему я ничего не предпринимаю? А что могу я одна? В глазах народа я ассоциируюсь с моим мужем, люди говорят: „Муж и жена — одна сатана“. Как донести до каждого торговца на базаре, до каждого сапожника, до каждого крестьянина, что я и он — давно разные и даже чужие люди? И тяжелее всего, что не просто донести это до народа, а и поделиться-то этим мне не с кем, не нажила я за свою жизнь подруг таких, которые знали бы, что такое полевая жизнь, которые понимали бы меня так, как мы понимали друг друга в бытность твою в Белграде. Потому прошу тебя — приезжай. Как знать, может быть, от нас сейчас зависит будущее страны? И если не хочешь ввязываться в борьбу или помочь мне, то приезжай ради памяти Георгия, которую здесь чтут как святыню…»
Конечно, все эти годы меня очень тянуло на родину. Странным выглядело другое — то, как жена отзывается в письме практически чужому человеку о собственном муже. Отправляя письмо, она никак не могла предвидеть моей на него реакции — а слова там содержались куда как провокационные. Пусть Георгий был не идеальным человеком, а всё же я бы о нём так не написала. Ведь он мой муж! Что ж, это были её слова, какими бы странными они мне ни казались…
Мне же было нечего терять — если Милош хочет моей смерти (что вряд ли; я перед ним ни в чём не повинна), то так тому и быть, лишь бы было это на родине. Устала я за всю свою жизнь от вечной беготни непонятно от каких сил. Да ещё и вечное женское проклятие — какое-то глупое, хоть и вполне себе патриотическое любопытство овладело мной. Я решила лично увидеть всё, что творилось в моей стране, чтобы по возможности всё же вмешаться в её судьбу сейчас, когда внешний враг практически остался для нас в прошлом — впервые за много даже не лет, а веков. Слова и мысли Георгия, которые он не раз высказывал при жизни, не давали мне покоя. Да и справедливость стала не последним моментом при принятии решения… Хотя Александру я о нём сказать не решилась, зная, что он будет против вмешательства женщин в мужские дела — как-никак, он по-прежнему был для меня ребёнком, и по-настоящему ответственное дело я ещё не могла ему доверить.
Вскоре я вернулась в Белград. Любица рассказала мне о том, что воевода Вучич — наш с Георгием кум — хоть и уехал под давлением Милоша в Австрию, но её хитростями и трудами вскоре планирует возвращаться. На мой вопрос, зачем, она ответила, что так дальше жить нельзя и необходимо силой лишить Милоша его власти или хотя бы ограничить её. Зная его мстительность и жестокость, я вынуждена была отговорить её от первого варианта — иначе мы всю оставшуюся жизнь будем только мстить друг другу да догонять друг друга, а жизнь Сербии как была скорбной, так и останется. Тогда Любица ознакомила меня с текстом Устава, который они написали тайком от Милоша с Вучичем и который призван был ограничить поборы и наглость Милоша в общении с подданными. Я, хоть и не умела толком вникать в содержание таких вещей, всё же прочла его и одобрила.
Вучич должен был вернуться спустя несколько дней — видно было, что Любица всё как следует приготовила. Зная его популярность в армии, она заранее попросила его организовать моё перед солдатами выступление. Именно оно должно было сыграть роль бомбы и сподвигнуть солдат на неповиновение вороватому кнезу. Что ж, я была ещё слишком зла на Милоша, и потому её предложение показалось мне не столь коварным, сколько мудрым. Я приняла его безоговорочно.
Вечером первого же дня, что я у неё гостила, к ней приехал Милош. Мне тяжело было даже не разговаривать с ним, а терпеть рядом с собой его самодовольное лицо, пока он не предложил мне поехать в Смедерев, близ которого был им вероломно убит Карагеоргий.
— Зачем? Чтобы сложить голову там?
— Не говори так. Было такое время, да и решение это принималось не мной… Вернее, не мной одним. Хочу, чтобы ты видела, что я ничего не имею против твоего пребывания в Сербии и горько раскаиваюсь в содеянном, но прощения не прошу — мне за смерть Георгия отвечать перед Высшим Судом!
Я посмотрела на Любицу — она лишь растерянно пожала плечами. Что ж, повинную голову меч не сечёт, подумала я, махнула рукой и мы все вместе отправились в Смедерев.
Я была в этом маленьком, захолустном городишке несколько раз при жизни Георгия — неподалёку от него жил Вучич, у которого мы часто гостили. Никаких достоинств и тем более достопримечательностей там отродясь не было. Кроме, пожалуй, бродящих взад-вперёд грязных и наглых свиней, которые тебя сожрут, только зазеваешься. Сейчас же город было не узнать — огромный красивый собор возвышался в самом его центре, а кругом прихожан было столько, сколько, пожалуй, не было даже жителей во всём срезе. С почётом и уважением смотрели на нас собравшиеся помолиться в этот вечерний час.
— Смотри, — говорил кнез, показывая мне роскошный монастырь. — Это монастырь покаяния моего перед Георгием и его славной судьбой. Я выстроил его в 1818 году, спустя год после его убийства. Как бы странно это ни звучало, совесть и Бог есть во всех нас — и даже во мне.
Мы вошли внутрь. Я прочла молитву перед иконой святого Георгия Победоносца, которого муж считал своим покровителем, и даже немного успокоилась после этого. Время стирало противоречия между врагами и границы между странами. Всё могло случиться тогда, в роковую ночь на 26 июля 1817 года, лишившую Сербию своего героя, а меня — мужа. Я пыталась спросить у Милоша и Любицы об обстоятельствах смерти Георгия, но они упорно отмалчивались — как знать, может, так было и лучше, хоть мне не было так больно…
Всю следующую неделю я спокойно прожила в доме своих родителей. Пока неделю спустя Любица не прислала за мной карету — Вучич прибыл из Австрии и готовился выступить перед войсками. Я должна была помочь ему в этом. Признаться, первое горячее желание сменилось радостью от того, что я, наконец, дома и рядом с сыном, а также покоем — всё же даже Милош повинно склонял передо мной, а значит, и перед народом свою буйную голову. Однако обещание было дороже и важнее. Я отправилась в гарнизон.
Вучич встретил меня, мы горячо обнялись. Его вид снова пробудил во мне ту первозданную злость, с которой я направлялась в Белград в этот раз. Всё-таки нельзя прощать народному избраннику предательства интересов народа, как бы он после ни винился и не каялся — не впервой ему было делать это, и не всем его словам следовало верить. Это я знала и сама. Это не лишний раз повторил Вучич, выводя меня на постамент перед войском гайдуков.
Скрепя сердце, стала я пред солдатами и заговорила пусть нерешительно, но правдиво — слова, что срывались с уст, были отражением моих мыслей.
— Солдаты! Верные и добрые сыновья Карагеоргия! Сколько лет он сражался с вами рука об руку за восстановление свободы Сербии — самого дорогого дара, что ниспослан нам Всевышним! Сколько крови каждый из вас пролил в боях с турецким неприятелем, чтобы наконец вдохнуть полной грудью самый чистый воздух, что только есть на земле… И сейчас, когда цель жизни Карагеоргия почти достигнута и турок уже совсем ушёл с нашей земли, вы своими руками перечёркиваете всё то, что золотыми буквами Карагеоргий вписал в книгу истории Сербии; всё, что он вместе с вами строил таким непосильным трудом; всё то, что в итоге стоило ему жизни. Мало того, что вы возвели на трон человека, который по указке султана убил Георгия Петровича, вы ещё и позволяете ему превратить самих себя в бессловесных рабов, которые только и делают, что пашут на него да выполняют все прихот