— Мирко? Да ты с ума сошёл! Никогда и никому такого не говори! Наш народ веками добивался независимости, столько жертв мы понесли, столько слёз пролили, а ты сейчас в угоду какой-то блудной бабе решаешь отдать страну в руки правителя другого государства, обречь сербов снова тащить на себе хомут рабства?!
— Не смей оскорблять моей жены! Повторяю ещё раз, я — король и никому не позволю критиковать свои решения, которые принимаю не только сердцем, но и умом. И если завтра я решу пожертвовать престолом, то так тому и быть — так сделал мой отец в своё время, и я, если ты и такие как ты станут чересчур на меня давить — тоже могу поддаться этому соблазну!
— Твой отец уступил трон тебе, а не князю Черногории!
— Это наше, королевское дело.
Фразу эту он произнёс с каким-то холодным оттенком — так, что мне стало не по себе находиться в его обществе. Я поспешила окончить аудиенцию, но не успокоилась.
Выйдя от Александра, я стала мысленно проклинать Милана на чём свет стоит. Удовлетворяя свои властные амбиции, он возвёл его на престол при отсутствии какой бы то ни было его готовности к этому. И сейчас этот незрелый до конца юноша закатывает на глазах всего народа представления, которые могут очень дорого стоить всему роду Обреновичей.
Недовольство народа — категория широкая, и была бы совсем необъятной, если бы я не знала, кто и что в действительности управляет государством. Началось усиление власти масонской ложи, «Чёрной руки» — в состав её входило крупное офицерство, и где-то там состоял и Александр Петрович, потомок Карагеоргиевичей. Ложа постепенно проникала в разные сферы общественной жизни и занималась тем, чем обычно занимаются такие организации — за взятки расставляли всюду своих людей, чтобы те покрывали их чёрные делишки, связанные с воровством из казны и торговлей оружием. Вроде бы ничего опасного для государства, но сам факт пребывания потомка Карагеоргия в их рядах уже настораживал. Конечно, всякой масонской ложе выгодно, чтобы власть, при которой она вольготно себя чувствует, продержалась как можно дольше — кто знает, что завтрашний правитель выкинет в её отношении? Но здесь грань была очень тонка. Как знать — вдруг та же ложа захочет выйти из традиционных канонов политической подковёрной борьбы и заполучить собственного монарха? Смахнуть с трона последнего Обреновича в таком случае не составит труда…
В страхе за судьбу сына я призвала придворного доктора Протича.
— Скажите, — спросила я, как только он появился на пороге моего кабинета, — правда ли, что названная супруга моего сына ждёт от него ребёнка?
Я, видимо, говорила столь громко, что доктор поспешил прикрыть дверь, и поднёс палец к губам.
— Ваше Величество, — памятуя былую должность, обратился ко мне старик-доктор. — Если бы вы не вызвали меня сегодня, я бы пришёл сам… Видите ли, я обследовал нашу будущую королеву не так давно.
— И что же вы обнаружили?
— Что она слишком много ест и пьёт. Дело в том, что после нескольких лет пищевого воздержания госпожа Луневица, только заступив на престол, а вернее, даже не заступив на него, стала так обильно питаться, что внутри неё в кишечнике образовался жировик. Жировое наслоение вместе с желчью, что вырабатывает внутренняя секреция. Этот жировик растёт по мере того, как наша будущая королева-консорт употребляет острую, жирную пищу, а также крепкие напитки, да ещё и в ночное время суток. Этот жировик поворачивается, и его повороты госпожа Луневица ошибочно принимает за шевеление плода. В действительности её женское здоровье вряд ли позволит в её возрасте иметь детей…
— Говорили ли вы об этом Его Величеству?
— Да, но, кажется, он со мной не согласен.
— Что? Не согласен с врачом? Как сие понимать?
— Нет, как с врачом он не может быть не согласен. Он не согласен с мнением относительно того, что правду надо объявить, иначе потом выйдет грандиозный скандал. Что подумают люди? И потом… кто же будет наследовать престол? Неужели..?
— Замолчите, доктор. Я всё поняла.
Я поспешила к Милану, чтобы рассказать обо всём этом.
— Что?! — бывший король не скрывал своего негодования. — Ты мне не говорила…
— Я и сама не знала. И как ты смотришь на всё это?
— Разумеется, отрицательно. Он сошёл с ума! Обрекать Обреновичей на вымирание, этого нельзя допустить! — патриархальные чувства были сильны в Милане, выросшем без отца, потому в этот раз я не ошиблась, надавив ему на самую больную мозоль.
— Что же ты намерен предпринять?
— Хоть ты и обвиняешь меня в излишней увлечённости государственными делами, пока я намерен заняться ими. Во-первых, назначение Христича сейчас важнее, а во-вторых, если сразу после вашего разговора я явлюсь к нему с теми же претензиями, он заподозрит неладное. Для него мы, как ни печально, не единое целое — меня он больше рассматривает как опытного наставника в государственных вопросах, — сказал человек, ещё вчера рыдавший у меня на груди, продавая Сербию австриякам, — потому больше и прислушивается. Нужно подобрать подходящий повод и поговорить с ним по душам.
Вскоре повод нашёлся — излюбленный Миланом. Очередное инсценированное им же покушение на самого себя в попытке скомпрометировать непотопляемого Пашича с вечной атрибутикой, которую так любил мой муж — неисправные револьверы, пьяный стреляющий полковник, полное отсутствие мотивации и связей с радикалами. Я знала эти уловки Милана, сын же был столь наивен, что верил в чьё-то великое желание стереть моего мужа с лица земли, потому подорвался к нему, только получив известие о случившемся. Застав отца в пребодром расположении духа, он-таки услышал то, что хотел. Я стояла за дверью кабинета Милана и вслушивалась в его жёсткие слова.
— Послушай, мне точно известно, что ты и твоя… кхм… будущая жена решили ввести народ Сербии в заблуждение относительно наследника…
— Но…
— Не перебивай меня! Так вот знай, что правда всё равно всплывёт, хочешь ты этого или нет. Народ не простит тебе такого обмана — нас и так здесь не очень любят, чтобы прощать нам подобные выпады.
Далее Александр слово в слово повторил то же, что говорил мне в тот день — про силу воли и непопулярные решения.
— Согласен, — ответил Милан, — но чтобы их принимать, нужно обладать авторитетом, выработанным годами. Ты им пока что не обладаешь, а потому прошу тебя, повремени! Твоё заявление касательно наследника из числа Негошей абсурдно! Ты бросаешь на жертвенный огонь страсти к бабе то, за что сербы бились веками — независимость и государственность. Они не простят тебе этого!
— Да? А, может быть, ты не простишь? Вот что, отец. Достаточно я тебя слушал. Теперь я король, и в моих руках вся полнота власти. И даже твоё пребывание в Сербии — исключительно моя воля. Так что, будь добр, смирись с тем, что я женюсь на Драге и возведу её на престол. И если Господу не будет угодно даровать нам наследника, один из Негошей станет властвовать в Сербии!
— Ты с ума сошёл! — закричал Милан. — В таком случае я покину Сербию навсегда, и больше ты меня не увидишь!
— Ты так уже делал. Желаю удачи.
Милан ещё что-то кричал, но дальше слушать не имело смысла — таким Александра я ещё не видела. Он был плоть от плоти своего отца, только более жестоким и хладнокровным. Он ранил в самое сердце того, кто привёл его к трону. Я ужаснулась при мысли о том, кого мы вырастили! Мы были слишком заняты собой, чтобы уделить сыну нелишнюю минуту, а когда спохватились, было уже поздно.
Спустя полгода Александр объявил о женитьбе. Милан сдержал слово — и уехал в Вену, где вскоре умер. Правительство в знак протеста ушло в отставку. Пока ещё Александр рассказывал сказку о наследнике, я приняла решение уйти в монастырь. Вернее, приняла я его давно — созрело оно только сейчас. Битва под названием «жизнь» была безнадёжно проиграна.
Пророчество Милана, вкупе с моими догадками относительно «Чёрной руки», сбылось — народ не простил Александру Негоша.
В ночь на 29 мая 1903 года случилось нечто страшное, о чём я узнала из газеты, которую принесли в монастырь.
В газете русский журналист Теплов писал следующее:
«Сербы покрыли себя не только позором цареубийства, — что уже само по себе не допускает двух мнений, — но и своим поистине зверским образом действий по отношению к трупам убитой ими Королевской Четы. После того как Александр и Драга упали, убийцы продолжали стрелять в них и рубить их трупы саблями: они поразили Короля шестью выстрелами из револьвера и 40 ударами сабли, а Королеву 63 ударами сабли и двумя револьверными пулями. Королева почти вся была изрублена, грудь отрезана, живот вскрыт, щёки, руки тоже порезаны, особенно велики разрезы между пальцев, — вероятно, Королева схватилась руками за саблю, когда её убивали, что, по-видимому, опровергает мнение докторов, что она была убита сразу. Кроме того, тело её было покрыто многочисленными кровоподтёками от ударов каблуками топтавших её офицеров. О других надругательствах над трупом Драги я предпочитаю не говорить, до такой степени они чудовищны и омерзительны.
Когда убийцы натешились вдоволь над беззащитными трупами, они выбросили их через окно в дворцовый сад, причём труп Драги был совершенно обнажён.
Затем „наши православные братья“ сербы устроили народные гулянья, и праздник по случаю уничтожения Династии Обреновичей. Убиенный Король и Королева не были даже по-христиански погребены, их трупы ещё несколько дней лежали во дворе Дворца. Сербский Первоиерарх даже по случаю этого преступления произнёс „проповедь“.
„Тысячи голосов утверждают, что сегодня, около полуночи, на востоке было видно небесное сияние, из которого показалась рука, благословляющая столицу Сербии Белград. Эта рука предсказала перемену в судьбе многострадального сербского народа Сербии.“
Казалось бы, что подобное кощунственное вовлечение Бога в совершаемые людьми мерзости могло появиться лишь под пером расходившегося журналиста. Почти то же самое повторил и высший представитель сербской церкви, митрополит Иннокентий.