Обязанный своим возвеличиванием Королю Милану, которому в то время нужно было заручиться содействием духовенства, возведённый им в сан митрополита Иннокентий на следующий день после того, как военный бунт снёс с лица земли последнего представителя облагоденствовавшей его Династии, цинично заявлял в Храме, что сам Бог уничтожил Род Обреновичей!»
Неделю я держала траур — казалось, умру. Жаль, что не умерла.
Вскоре после этого на троне восстановились Карагеоргиевичи — не без помощи русских к власти пришёл король Пётр I, являвшийся потомком великого борца за независимость Сербии. Была ли в этом историческая справедливость? Несомненно. Обреновичи заполучили трон хитростью, обманом, предательством. Всё их царствование стало для народа Сербии тяжким испытанием, испытанием на прочность. Никогда, и, наверное, никто из них — за исключением, может быть, князя Михаила — не думал о стране, ставя свои личные потребности выше государственных, в итоге даже поставив народ на грань рабства перед австрияками. Но последние тоже хороши — мирных и измученных сербов они сделали своими волами, вытягивали из них все жилы, хотя сами имели под собой богатейшую империю. Именно здесь, в Сербии предпочли они скрестить ружья с давним своим врагом и соперником — Россией, прячась за спинами народа, который, хоть не был для меня родным по крови, стал родным по духу. Их подлость, коварство, низость в итоге не только лишили мою семью права на продолжение рода, но и очень скоро привели к самой кровавой войне за всю историю человечества, в которой сербам, снова благодаря им, была отведена роль пушечного мяса. Достойно ли это прощения? Не знаю, а только я буду молиться отныне и до скончания века за них, за своих покойных мужа и сына и за весь сербский народ.
Мюнхэ
Потомок Обреновичей принёс нам с Драганом неплохую прибыль — как видно, старый шакал изменил своим принципам и тоже неплохо нажился. Все эти приключения меня порядком утомили, да и в университете выдались каникулы, которые я решила на заработанные деньги провести с пользой для дела. Я поехала в Германию — с тем чтобы навестить бабушку и маму, но не только. Я решила объехать исторические места, и в первую очередь посмотреть в Берлине на обломки знаменитой стены. Сколько лет там жила, а никогда не доводилось побывать в этом сакральном месте. Погостив с недельку у предков, я вырвалась в Берлин. Разместилась там по высшему разряду — в «Четырёх сезонах», по моему мнению, не должно было быть никого и ничего, что отвлекало бы меня от изучения истории Сербии, которое я не прекращала ни на минуту, даже в отпуске. Всё-таки ценовая категория отеля не предполагала наличия «хвостов» и приставучих студентов.
Велико же было моё удивление, когда спустя три дня на одном из завтраков я встретила его. Пребывание моё в Берлине уже заканчивалось, я хотела отправиться в Бонн и Франкфурт, осмотреть как следует тамошние достопримечательности, когда произошла судьбоносная встреча. За столом со мной оказался студент из России — понятное дело, что не бедный, согласно уровню отеля, да ещё и умный вдобавок.
Из разговора с ним выяснилось, что звали его Алексеем. Сюда он приехал также на каникулы, чтобы приобщиться к истории, как и я. Его дед погиб здесь при взятии Берлина советскими войсками в мае 1945 года. Историческая память вела его сюда. Я рассказала ему о себе и о своём хобби — истории Сербии. Тогда он спросил, зачем мне это. Хочу ли я, мол, стать историком или политиком. Я ответила, что больше меня занимает восстановление исторической справедливости, что мою страну много обижали, что не может оставлять меня равнодушной. Сказать ему о большем, о Драгане, я, понятное дело, не могла…
— Вообще историческая справедливость очень сложная вещь, — стал парировать Алексей. — Восстанавливая её на каком-то определённом историческом участке, мы так или иначе не можем быть уверенными в своей объективности и в том, что то, что мы понимаем под исторической справедливостью, и есть та самая историческая справедливость. Течение реки под названием Лета очень витиевато и исполнено загибов и поворотов, а сама река никогда не бывает статична — каждую минуту воды её уже не те, что раньше. Человек растёт, доходит до определённого периода, как ему кажется, взросления и состоятельности, возвышаясь до него словно до башни, с которой, как опять же ему кажется, ему хорошо видны все её петли, устья и уступы. И он решает повернуть эту реку вспять — что ж, это его право. Но там, за дальними холмами, которых ему не видно в силу хотя бы человеческого статуса — человек ведь не Бог, он слаб, имеет склонность к ошибкам, да и зрение у него не идеальное, — эта река имеет такую географию, о которой он не может и предположить. И получается, что, выравнивая реку на этом участке, он глобально делает её ещё более кривой и нерациональной, чем она была.
— Ты хочешь сказать, что за восстановление исторической справедливости можно браться, только идеально изучив историю страны? — уточнила я.
— Нет, этого я не хотел сказать. Историю, а тем более историю нового и новейшего периодов, ты можешь изучить досконально. Но это не означает, что ты выучишь и историю других стран, в том числе в так называемые «тёмные» периоды, в то время как они тоже могут иметь существенное влияние на те исторические явления, которые ты называешь несправедливыми и с которыми борешься.
— Приведи пример? — я всё не унималась. Напустить туману на меня у него явно не получится!
— Ну, вот смотри. В моей стране революция 1917 года сильно попрала церковь — самоутверждаясь в глазах тёмного и необразованного большинства, власть коммунистов провозгласила отсутствие Бога и наличие у себя самой неких божественных черт. Понятно, что при таком раскладе наличие церкви как государственного института не могло нравиться никому из власть предержащих. Её начали всячески вытеснять, гнобить, священников зверски убивали, бросали в тюремные камеры, саму церковь лишали собственности, которую она наживала веками. После падения коммунистического режима новая власть, как ей казалось, начала восстанавливать историческую справедливость — и не просто восстановила церковь в правах, а наделила её такими, какими она и при самых закоснелых царских режимах не обладала. Патриархи стоят рядом с государственными чиновниками на всех приёмах, ставят подписи под законопроектами, благословляют государственные программы…
— Тебе так неприятны эти перегибы?
— Дело не в них. А в том, что некто, решивший жаловать церкви то, чего у неё отродясь не было, и восстановить тем самым историческую справедливость, не знал или не хотел знать, что ещё в XVII веке патриарх Никон решил приблизиться к вам, балканским, болгарским и греческим славянам, и для этого начал изменять церковный обряд — оттуда и пошло старообрядчество. От тех самых миллионов людей, которые не хотели и боялись подобных изменений, видели в них бесовщину. Чтобы возыметь влияние на Балканах, Никон взял за основу не свойственный русской православной церкви, но свойственный тогда балканским славянам обряд, решив сломать вековые устои церкви своей. Несогласных с его политикой сжигали в печах, травили, изгоняли с занимаемых территорий… И это — всё же видимая, надводная часть айсберга. Ещё же раньше, в конце 10 века, князь Владимир, под влиянием своей жены-хазарки решил принудительно окрестить Русь. Незавидная участь постигла тогда язычников — представителей, как считается, исконно русской веры. Вот и суди после этого, объективна ли история в вопросах лишения церкви прав государственного института или же объективность проявляется при восстановлении её в правах.
— А ты сам как считаешь? — я уже не на шутку увлеклась рассказом Алексея.
— А никак.
— Ну что за пассивность?! Она не красит европейского человека XXI века…
— Это не пассивность. Понимаешь, с годами у нас — да я вижу, что и у вас — начинает крепнуть в сознании народа мысль о том, что каждый должен иметь своё мнение по тому или иному вопросу, носящему сакраментальное, политическое значение. Я понимаю, демократия предполагает власть народа и его прямое, непосредственное участие в решении вопросов, носящих судьбоносный характер для страны. Но это не означает, что, как говорил Ленин, каждая кухарка должна управлять государством. Кухарки должны лишь реализовывать избирательное право — никакого другого участия в управлении её государством демократическая форма правления не предполагает. Она не предполагает, что кухарка должна горланить в Гайд-Парке о роли православной или униатской церкви в делах правительства, комментировать законопроекты о медиации, высказываться о литературе и живописи. Самовыражение хорошо тогда, когда ты — специалист в данной области, и твоё мнение ново и может привнести свежую струю в обсуждение давней темы, а не тогда, когда ты этого хочешь. «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник, а сапоги тачать — пирожник».
— Ты рассуждаешь, как булгаковский герой…
— Я рассуждаю как нормальный человек. И как нормальный человек, которого церковь не касается и который не касается её, говорю — меня не интересует, будет ли патриарх стоять рядом с президентом, мне важно, чтобы он по-прежнему обходил меня стороной, что, к счастью, в условиях демократии вполне возможно. Я лишь критически отношусь к категоричным утверждениям о роли исторической справедливости — слишком много неизвестных в этом уравнении, которое каждый пытается решить, обладая ограниченными знаниями по тому или иному вопросу…
Слова Алексея очень увлекли меня. И даже произвели определённую революцию в сознании. То, что виделось мне очевидным, стало постепенно подвергаться внутренней, интеллектуальной ревизии. Ведь если рассуждать так, как я рассуждала до этого, то едва ли не каждого второго из всех встреченных мною людей можно было смело отдать в лапы Драгана. Не однобоко ли я смотрю на историю своей страны? Не следует ли мне учитывать больше составных элементов сложной исторической конструкции, частью которой я считаю себя, для наиболее полного её видения? Тогда я впервые поймала себя на мысли о том, что я всё-таки шовинистка. То, что присуще всем представителям нации, присуще оказалось и мне.