Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела» — страница 27 из 52

Ещё мы с ним много спорили о роли России в истории Сербии. Наши страны связывала вековая история, а нас с Алексеем, как мне тогда казалось — многолетнее знакомство.

— Бесспорно, — говорил он, — в 1813 году русские оставили Карагеоргия. Но — рассуди опять же с точки зрения множественности исторических факторов — только ли это сыграло роль в его поражении? Достаточно ли была подготовлена историческая почва для кардинальной смены не просто власти в Сербии, а самого исторического пути, по которому должна идти страна? Сами-то сербы были ли в полной мере готовы к такому повороту событий?

— А ты как считаешь?

— Думаю, что нет. История не вершится руками двух, трёх человек, какой бы нравственной или физической силой они ни обладали. Что-то свыше сопровождает каждый значимый исторический процесс. Иное дело — Бог или дьявол в данный конкретный момент покровительствует вершителям судеб, но это участие тут есть. Потому в 1813-м рухнул Карагеоргий. Но потому же и всю оставшуюся жизнь русские протягивали сербам руку помощи. Так было при Милане, при котором русские финансы вытащили страну из долговой ямы Европы, в которую король упорно её заталкивал. Так было в 1914 году, когда только русское вмешательство не позволило Францу-Иосифу сделать из Сербии свою личную ферму. И причём, заметь, какой ценой! Сколько потеряла моя страна в результате этого! Пошатнулась сама система государственной власти, а солдаты не складывали оружия вплоть до 1918 года!

— Ну вот только сербов в крушении вашего престола не обвиняй! Сам же говоришь — такие процессы просто так не осуществляются, тут нужно куда более весомое волеизъявление, чем желание даже всей Сербии, вместе взятой.

— И в мыслях не было. Я лишь хочу сказать, что помощь, которую русские оказывали сербам на протяжении едва ли не всей вашей истории, была искренна и потому сильна и практически незаменима!..

Ерунда, должна вам сказать, что противоположности притягиваются. Не верьте. Во всяком случае, в отношениях между людьми. Похожее притягивает похожее. Потому мы и сошлись с Алексеем так близко. В чём-то мы смотрели на вещи одинаково — как смотрят брат с сестрой. В чём-то я даже ощущала себя его ученицей — знаете, то непередаваемое, свойственное только женщинам чувство подчинения, чувство пребывания рядом с умным и сильным мужчиной, который во всём и всегда хоть на шаг, а впереди тебя. Приятное чувство подчинения.

Несмотря на юные годы, я встретила на пути много мужчин. Кому-то я искренне симпатизировала, кто-то вызывал у меня улыбку, с кем-то мне просто нужно было находиться некоторое время в материальных, корыстных интересах, а кого-то я предпочитала покупать — на ночь, две, даже месяц. Но ни про кого я не могла сказать, чтобы мне было с ним так же комфортно, как с Алексеем. Конечно, Лукас Хебранг был не менее умным и образованным, но разговаривать с ним можно было только об одном, и всякий разговор заканчивался одним и тем же — нравоучительным рефреном столетнего аксакала. Про Алексея я не могла этого сказать — любая тема, и сколько ни поднимай, всё время будешь узнавать что-то новое. Он был неиссякаем как кладезь новых и мудрых мыслей, как вечно бьющий источник свежей, чистой воды, к которому хотелось припадать по утрам и перед закатом. Внешне он был сказочно красив — как русский богатырь из былин и сказок, но в минуты бесед с ним я не могла смотреть на его лицо, ведь целиком и полностью была поглощена его словами. Смотрела я на него только по ночам, когда он засыпал рядом со мной как дитя. Такой умный и сильный днём, вечером он становился таким беззащитным, что во мне просыпались материнские чувства — хотя детей у меня не было, а видимо, всё же есть в женской природе что-то такое, что отвечает за покровительственное отношение матери к своему ребёнку. И вот в эти-то минуты я и брала своё — гладила его по голове, обнимала, прижимала к себе и давала ему то, в чём он так нуждался, в обмен на свежесть той воды, которой этот источник поил меня без устали. Тогда я поняла две вещи — что искренне полюбила и что настоящая любовь предполагает взаимную отдачу. Отдачу без ожидания встречного подарка, но с чётким осознанием того, что он обязательно будет вскоре получен.

Мы проводили вместе целые дни, гуляли, фотографировались, осматривали памятники бывшей немецкой столицы — к моему удивлению, их оказалось куда больше, чем планировалось. Я, прожившая в Германии больше десяти лет, не знала того, что знал мой спутник. Вечерами мы ходили в рестораны и на дискотеки, и мне было так хорошо, что я даже забыла обо всём, что происходило со мной в Сербии — настолько мне удалось раствориться в этом человеке. Пока в один прекрасный день не позвонил Драган. Бывает такое — появление в твоей жизни призрака прошлого заставляет тебя встрепенуться, какой-то неприятный холодок пробегает изнутри. Он словно бы напоминает о том, о чём хочется забыть.

— Слушаю, — ответила я в трубку, готовясь отвергнуть малоприятное предложение, которое он наверняка изречёт.

— Привет.

— Привет. Что-то случилось?

— Нет, а я, что, не могу позвонить тебе просто так, как другу?

— Странно, обычно наши разговоры не носили просто дружеского оттенка…

— А вот мне всегда казалось иначе… Ну да ладно, коль скоро ты не настроена на длительную беседу, скажу тебе кратко. Ко мне тут приехал приятель, он историк, откопал где-то какие-то архивы какой-то там королевы Сербии… Чёрт его знает, я и сам не знаю толком, кто она такая и когда жила, у меня, прямо скажем, пробелы в знаниях в этой части. А вот тебе, учитывая твой интерес, думаю, будет любопытно.

— А что за архивы?

— Вроде дневники.

— И как бы мне их увидеть?

— Потому и звоню. Скажи свой берлинский адрес, я завтра же отправлю их тебе курьером.

— Так это оригиналы?

— В том-то и дело! Потому и звоню тебе. Если бы это был учебник истории, я бы не стал тебя беспокоить.

— А имя? Имя королевы?

— Мария.

Я онемела от счастья — я как раз приступила к изучению начала XX века, на которое приходилось её правление.

— Ты язык проглотила?

— Почти. А откуда ты знаешь, что я в Берлине?

— Видимо, ты забыла, что моя работа — всё знать. Диктуй адрес, а то мне некогда, и роуминг съедает огромные деньги.

Я диктовала адрес и внутренне ликовала. Казалось, в моей жизни наступила даже не белая, а розовая полоса — у меня не было всего, что я любила, но я любила всё, что имела. В моей жизни была моя страна, мой любимый и любимое же занятие. О чём ещё можно мечтать?..

Мария (страницы из дневника)

19 августа 1919 года.


Сегодня мы разговаривали с сербским принцем-регентом Александром о Великой Войне. Он часто навещал меня последнее время, и немалое значение во время наших встреч уделял моему государственному воспитанию.

— Цареубийство, — говорил он, — это всегда омерзительно. Какой бы жестокий и деспотичный ни был правитель, необходимо помнить, что он не избран народом, который в любой момент может отозвать или изменить своё решение. Ему право на престол принадлежит от рождения, просто потому, что оно не принадлежит никому другому. Когда у подданных возникает желание убить своего правителя, это дурной признак. Значит, очень скоро их самих ждёт кровавая бойня. И дело даже не в мести и не в справедливости. Дело в попрании принципов. Так жили вы, ваши отцы и деды. И тут вы решаете кое-что изменить. Не всё, целиком и полностью, а кое-что. В целом, повиноваться воле Божьей, но в какой-то части заменить её на волю людскую. Так не бывает. Или всё, или ничего.

Апис это знал. Он знал это, когда сознательно подговаривал Принципа — хорвата по рождению, а значит, подданного Франца-Фердинанда — убить своего кронпринца. Правда, перед этим он долго уговаривал отца развязать войну. Когда получил отказ, решил пойти ва-банк и поставить Сербию перед фактом…

— Апис? Кто это? — спросила я.

— Глава «Чёрной руки», или, как её официально называли, «Единство или смерть». Это — масонская ложа, состоявшая, в основном, из военных, которые и убили в мае 1903 года короля Александра и сделали моего отца правителем Сербии. Потому я и говорю, что цареубийство — всегда богомерзкое явление. Я понимаю, что Обреновичи порядком досадили Сербии и сербам, и всё же убивать их потомка — значило претить Божьей воле. Тогда бы уж совсем отказались от власти королей и кнезов и жили бы как республика. Если Господом дарована власть короля, люди должны её чтить и уважать и ни в коем случае не равнять себя ни с её носителями, ни с Тем, кто её послал. Отец был благодарен Апису за восстановление справедливости, сербы ликовали. Наконец-то на престоле снова толерантные и либеральные Карагеоргиевичи… Но никто тогда не знал, какую цену Апис попросит за свои действия.

— Но зачем ему нужна была война? Зачем он предлагал её твоему отцу?

— Апис был честолюбивым человеком. Ему всё время было мало власти и величия. Он хотел командовать не сербской армией — а югославянской армией. Всех этнических славян нынешнего Королевства хотел объединить. И потому ему, во что бы то ни стало, нужно было вывести хорватов и Далмацию из-под владения Австро-Венгрии…

— Но разве это плохо? Разве сейчас, когда существует Королевство, которое ты имеешь честь возглавлять, когда все нации южных славян равны между собой, это не идеал государственности? Не так?

— Да, не так. Я позже объясню тебе… Пока ты просишь рассказать о войне — изволь.

28 июня 1914 года, в Видовдан, Апис организовал убийство кронпринца. Таким образом, он втянул нас в войну принудительно, без нашей воли и участия. Была ещё надежда на то, что убийц задержат и повесят, и на том гнев старого Франца-Иосифа успокоится, но не тут-то было. Министр внутренних дел Йованович был членом «Чёрной руки». Пашич отдал приказ задержать убийц ещё до покушения — информация поступила где-то за день до того, — но тот его проигнорировал. Как только на границе появились «наблюдатели» из Австро-Венгрии, стало понятно — войны не избежать. Отец болел, здоровье его становилось всё хуже и хуже. Мой брат Георгий не в состоянии был управлять страной, хотя по старшинству престол должен был занять именно он. Он отказался, отрекшись в мою пользу. Что ж, скажу тебе, что на тот момент это был весьма сомнительный подарок. «Наблюдатели» же не довольствовались теми мерами, которые двор предпринял по отношению к убийцам — им захотелось обеспечить в Сербии собственное военное присутствие. Это и означало объявление войны.