— Но почему? Разве нельзя было дать нескольким полкам австрийских войск некоторое время погулять по территории Сербии? Не думал же твой отец, что они смогут захватить власть в государстве?
— Конечно, нет, об этом и речи быть не могло. Но ты плохо знаешь сербов. Свободолюбивая нация, взрывная, эгоцентричная в чём-то. Они очень трепетно относятся к вопросам своей свободы и независимости. Даже минимальное присутствие чужих вооружённых сил на своей территории воспринимают как перчатку в лицо.
Поначалу всё шло хорошо. Сербские войска теснили австрийцев от собственной границы. У отца приподнялось настроение, он уже строил планы относительно присоединения к Сербии Хорватии и далматинских областей. Ему — как руководителю государства — это нужно было, чтобы обеспечить Сербии выход к морю и больше уже не зависеть от Вены. Но сам бы он никогда не решился развязать такой конфликт. В это же время на те же области стала претендовать Италия, которую неожиданно поддержали союзники, включая Россию. К такому повороту событий мы явно были не готовы. Италия представляла больший интерес для всех с геополитических позиций. Да и узы дружбы давно связывали Антанту с ней. В такой обстановке нас просто могли отдать на съедение Австро-Венгрии. Конечно, война бы кончилась усилиями союзников, но Австро-Венгрия продолжила бы своё существование, да ещё и с претензиями на наши, исконно сербские земли, в качестве сатисфакции.
Я же, в отличие от отца, уже тогда видел действительный исход войны в другом. Нам — всеми правдами и неправдами, любой ценой — надо было добиться раскола Австро-Венгрии на части. Конечно, по национальному признаку. Только так гегемона, веками объединявшего страны и народы, можно было победить, только разложением и ударом изнутри. В такой обстановке поддержка союзниками Италии могла обернуться для нас серьёзными последствиями — пути назад уже не было.
Когда в войсках пошли слухи о том, что русские перестали нас поддерживать, боевой дух солдат упал. Отец в Нише вовсю вёл переговоры с представителями хорватов и словенцев о вступлении в будущее единое государство на принципах единоначалия власти, а в это время Белград остался практически голым в плане обороны перед лицом неприятеля. Австрияки взяли Белград в первый раз. Оставшись наедине с противником, я принял неординарное решение. Я дезинформировал Москву о том, что принял решение сдаться на милость победителя. В этом случае перелом в ходе войны был гарантирован — дальше удар пришёлся бы по союзникам, и по Италии в том числе. Разыграл слабака. Мол, ничего не понимаю, сложная военная ситуация, мне остаётся только сдаться или начать переговоры о сепаратном мире… Отец оставался в Нише всё это время, и власть фактически перешла в мои руки… Депеша дошла до адресата — наши войска получили от русских сверхмощное подкрепление, что позволило им выбить неприятеля из столицы.
Отец возвращался в Белград победителем — ему удалось не только оттеснить войска Франца-Иосифа, но и принять Нишскую декларацию. Теперь все народы южных славян были согласны вступить в единое королевство под его — то есть уже моим началом. Русский император вручил мне орден. Всё, казалось, пошло своим чередом, как вдруг очередной неожиданный удар свалился на нашу голову. Наша вечная соперница — Болгария — тоже решила откусить от нас кусок под «шумок войны», и вступила в боевые действия на стороне Австро-Венгрии. Уж не знаю, что старый монарх пообещал болгарам, но они нанесли нам такой удар, от которого мы долго не могли оправиться. Видя всё это, союзники словно бы списали нас со счетов.
— Что это значит?
— Это значит, что нет смысла помогать тому, кто вот-вот падёт. Помогать в военном отношении надо тому, кто хоть как-то сможет оправдать эту помощь, сможет подняться. Удар Болгарии был силён, но не смертелен — и всё же, в атмосфере войны, и его последствия были восприняты союзниками как наше поражение. В ответ на это, чтобы нас окончательно добить, Антанта заключила с Италией договор, по которому Нишская декларация нивелировалась, а Хорватия и Далмация присоединялись после окончания войны к Италии.
— Что же это? Предательство?
— Не знаю, но не думаю так. Твой дед, император Александр II, был человеком щедрым и добрым в высшей степени. Он освободил крепостных крестьян от непосильного бремени, наделил их земельными наделами и дал вольную, а они в знак благодарности убили его. Это черта русских. Их поведение подчас непредсказуемо. Где-то они сверхдальновидны и прозорливы, а где-то как будто сознательно допускают ошибки, которые приводят к гибельным последствиям для других. Это вроде ребёнка, играющегося с ножом или вилкой. Он тычет им в другого, словно желая посмотреть, что будет дальше, из баловства. Россия бы никогда не оказала нам никакой помощи, если бы не мой тактический ход по имитации переговоров с Веной. Она давно поддерживала Италию, хотя общие геополитические интересы связывали с ней именно сербов, а никак не итальянцев. Я обучался в Пажеском корпусе в Петербурге, наши страны веками дружили и вместе боролись против общих врагов, и вдруг в тот самый момент, когда мы так нуждались в них, русские отвернулись от нас, как от прокажённых… Никогда никто не сможет объяснить их поведения. Даже их собственный поэт про них же написал: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…» И ладно бы это было просто их национальной особенностью, если бы не наносило ущерба другим.
Александр опустил глаза и словно задумался о чём-то очень горьком. Я поняла — мысленно он перенёсся в то самое время, в те жестокие дни, что поставили его Родину — которой вот-вот предстояло стать и моей Родиной тоже — в крайне незавидное положение. Я положила свою ладонь на его руку. Он посмотрел на меня.
— А что было потом?
— Потом было изгнание — самое унизительное в моей жизни. Враги снова заняли Белград, и оставшимся частям сербской армии, а также двору и правительству пришлось эмигрировать на остров Корфу. Тогда я оценил усилия отца, что он предпринимал все первые дни войны — он занимался переговорами с целью объединения народов. Нам ничего не оставалось, кроме как бросить все силы на завершение этого благого дела — одного из многих, что сделал мой отец для Сербии за те немногие годы, что находился у власти. В противном случае опустить руки, оставшись в изгнании, означало бы для нас отдать на откуп австрийцам миллионы сербов, оставшихся на Родине, для которых не было исхода. Фактически это значило снова ввергнуть их в пучину рабства, засунуть их головы в ярмо, в то самое, в котором они пребывали много столетий, и из которого едва-едва вылезли. Такого бы народ нам точно не простил, да и мы сами не смогли бы жить с этим.
Но и это было задачей не из простых. Вся югославянская эмиграция тогда подразделялась на Югославянский комитет, который ратовал за обезличенное объединение всех славян в единое государство без этнических и национальных различий, и сербиянцев — нас, которые считали главенствующей нацией сербов, и только на них возлагали надежды по возможному объединению и руководству им. Комитет то и дело подтачивали склоки и раздоры — а вдруг завтра союзники выиграют войну, и тогда Хорватия присоединится к Италии на правах автономии, приобретёт более выгодное положение, и необходимость в объединении с ненавистными сербами отпадёт?
Не было бы счастья, да несчастье помогло. Немцы профинансировали революцию в России. Царя свергли, посадили под домашний арест, а власть захватил немецкий наймит Ленин, в перечень задач которого, поставленных кайзером, входило прекращение войны на условиях капитуляции.
В России налицо была очередная иллюстрация алогичного поведения, вновь сопровождавшегося кровопролитием. Эксперимент над собой заключался на сей раз в том, что солдаты, ещё вчера проливавшие кровь и с готовностью отправлявшиеся на войну во имя себя и своих союзников, начали с какой-то невиданной и, главное, необъяснимой скоростью бросать оружие, поворачивать его против своих же офицеров, убивать их, дезертировать, грабить местное население. Капитуляции как таковой не было — воинственный русский народ и слышать о ней не желал. Было массовое дезертирство и зверства, перешедшие в итоге в Гражданскую войну, аналогов которой не было ни в русской, ни, кажется, в мировой истории. Отсутствие логики и много крови — как всегда в России…
— А что случилось с императором?
— Его заставили отречься и посадили под арест — сначала под домашний, а после отправили в ссылку. То, что случилось с ним потом, страшно даже себе представить. Скажу лишь, чтобы не травмировать твою детскую душу, что его убили вместе со всей семьёй. Да, да, те самые солдаты, которые присягали на верность ему и погибали ради него ещё вчера. А также те, кто ненавидел большевиков за капитуляцию. Они. Это стало решающим переломом в ходе войны. Позиции союзников оказались подорваны, но произошло это слишком поздно — по меткому выражению английского военного министра Черчилля, Россия вышла из войны за полдня до победы.
Таким образом, не поддержи нас тогда в нашем подрывном начинании по развалу Австро-Венгрии изнутри союзники, ещё неизвестно, как бы для них закончилась война. У них не осталось выбора — армия Италии не обладала той национально-этнической мощью, которую выставил народ Сербии против австрийцев, протягивая в то же время руку своим славянским братьям, находившихся у них под игом. Мы всегда умели объединять и сплочать людей, следствием чего и стала Корфская декларация.
Хорватские солдаты бросали оружие на полях и братались с сербами, убивали своих австрийских командиров. Началась внутренняя война, разгромившая самую сильную в мире армию — и превратившая в руины самую сильную некогда в мире империю…
— Так разве это плохо? Разве дурны были стремления Аписа, коль скоро он видел такой исход событий?
— Он не видел нашей пирровой победы. Не видел поведения хорватов, которые играли с нами ещё со времён принятой отцом Нишской декларации. Они ведь тоже не сразу хотели объединяться с нами, и не хотят этого в глубине души по сей день. Иное дело, что раньше они рассчитывали на автономию в составе Италии. Но потом увидели действительное положение вещей — итальянцам их территория была нужна не для автономии, а для получения ископаемых, вырубки лесов и выхода к морю. Всё же с братьями-сербами проще договориться, чем с хорватами… А также Апис не видел всего, о чём я расскажу тебе завтра, сейчас уже поздно…