21 августа 1919 года.
Александр уехал, а я всё не могу до конца переварить в уме наш с ним диалог. Так много событий, о которых я слышала, ещё будучи совсем девочкой от своего отца — короля Румынии, — вдруг пронеслось в моей голове стремительным потоком, как несётся свет в солнечном луче, причём с совершенно непривычной для меня окраской. Те события, которые я представляла себе сложными политическими явлениями, оказалось, расшифровываются так просто и объясняются элементарными человеческими чертами, причём, к сожалению, низменными — национализмом, шовинизмом, кровожадностью. Война имеет звериное лицо, кто бы её ни начинал и какими бы благими намерениями зачинщик ни руководствовался. Она пробуждает в людях самое мерзкое.
Для девушки 18 лет тяжело было правильно воспринять всё сказанное, а потому я решила развеяться и прокатиться на авто. Мама говорит мне, что принцессе не подобает ездить за рулём, всё это дурно, а папу, кажется, это только веселит. А значит, и меня тоже. Только и слышно:
— Миньон! Перестань вести себя как мужчина! Миньон! Выйди из-за руля.
В семье меня все зовут Миньон — Милый, по-французски, — чтобы не путать с мамой, которую тоже зовут Мария.
На самом деле я редко сажусь за руль одна, в основном со мной ездит Николае — наш дворецкий. Он лихо водит, он и обучил меня этой премудрости. Во время нашей сегодняшней прогулки он заговорил об Александре.
— Стар он для тебя, дочка. Он ведь старше почти на 15 лет.
— О ком ты? — я сделала удивлённое лицо, хотя прекрасно понимала, о чём речь.
— Об Александре. Ведь ваш брак, кажется, уже предопределён.
— Вот ещё, — я даже обиделась таким словам. — С чего это ты решил?
— Ты же понимаешь, что ты принцесса, и должна выйти замуж также за августейшую особу.
— Но почему именно за него?
— А за кого ещё? Кто из европейских принцев наведывается к тебе столь же часто, как и Александр?..
Глубокая мудрость была в его словах. Я обдумывала их до самого вечера, когда мы уже вернулись во дворец.
Не могу сказать, чтобы я влюбилась в Александра или он понравился мне настолько, что я готова бы была связать с ним судьбу… Да и что значит «понравился настолько»… Насколько? Когда связывают судьбу? Вот maman говорит, что любовь в отношениях двух особ королевской крови вовсе не обязательна, важно, чтобы было понимание и уважение. Мне кажется, я понимаю и уважаю Александра, но я не хочу за него замуж! Не хочу оставлять Румынию, не хочу уезжать от родителей, тем более в другую страну! Нельзя ли как-то это преодолеть?
Вот отец сегодня рассказал про одного английского короля, который полюбил простолюдинку и отрёкся от престола, чтобы быть с ней. Я тоже так поступлю. Не нужна мне навязанная любовь даже во имя интересов государства. В конце концов я просто к этому не готова! Отец всё смеётся при этих моих словах, мама всерьёз их не воспринимает. Но почему? Почему они так? Неужели мне никто не верит?
30 июня 1921 года.
Александр снова приехал к нам — на этот раз с отцом. Пётр Карагеоргиевич производит впечатление умного и тактичного пожилого человека. Они долго беседовали с моими родителями при закрытых дверях. Мы же с Александром обсуждали новости его Королевства. Он торжественно сообщил мне, что народное представительство два дня назад приняло Конституцию.
— Чему же ты радуешься? — искренне недоумевала я. — Ведь конституция по определению ограничивает власть монарха!
Он покровительственно улыбнулся мне.
— Такая юная, а так много знаешь.
— Потому что, в отличие от сверстниц, я всё время провожу за книгами, — хвастливо ответила я. — И всё-таки?
— Понимаешь, Конституция нужна там, где есть внутринациональные противоречия. Не забывай, что население Королевства состоит из разных наций и этносов, и между ними ещё есть конфликты. Урегулировать их одним только властным волеизъявлением не всегда возможно, учитывая, что само создание государства — есть заслуга именно народов, а не королевской семьи. Мы не можем уже управлять ими так, как если бы государство было унитарным или как если бы на дворе был 19 век. Нужны демократические преобразования, и если король не может даровать конституцию своему народу, то народ придумает её сам — и уж тогда королю придётся ей подчиниться. Пока же принятие всенародным голосованием Конституции в той редакции, в которой её изложил король, наиболее отвечает нашим интересам и устремлениям.
Нашу беседу прервал мой отец. От него я узнала, что Александр и Пётр приехали меня сватать. Я обескуражена. Старик Николае был прав. Не знаю, что писать дальше. Я буду думать над предложением, но мне кажется, что от меня уже мало что зависит.
8 августа 1928 года.
То, что случилось сегодня, будет началом чего-то очень драматического и страшного. Хотя и само произошедшее событие представляется достаточно мрачным пятном на Югославию и её историю…
Когда Корфская декларация положила конец войне и объединила Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, Александр, помня об участи Николая II, решил предоставить народу чуть больше прав в управлении страной, чем обычно это делают монархи. Тогда я ещё не понимала и не могла донести до моего будущего мужа, что беда русского императора, видимо, в том и состояла, что он проявил в феврале 1917 года чересчур много лояльности и демократии, что всегда вело славянские страны к катастрофе. Да и общались мы хоть и плотно, но достаточно редко. Так или иначе, Александр учредил некое подобие парламента возле себя — Временное народное представительство. Ох, как же его шатало! Хорваты, которые ещё вчера были инициаторами сецессии из Австро-Венгрии и, по сути, похоронили её, всё время требовали для себя всё новых и новых привилегий, что раздражало сербов. Выход был только один — принятие Конституции.
Она и была принята накануне нашего бракосочетания, в Видовдан 1921 года. Был образован постоянный парламент — скупщина — и правительство, которое не всегда назначалось из числа членов правящей партии. Тут король оставил преимущество за собой.
Но хорватам этого постоянно было мало. Они провоцировали митинги, народные выступления за отсоединение от Королевства, саботировали призыв на военную службу. Александр нипочём не хотел уступать, но и силу применить не решался — слишком велика была их роль во вновь образованном государстве.
— Я понимаю, — говорил он мне в те дни, — что именно сербская нация является основной и определяющей в Королевстве. Но всё-таки Королевство образовано союзное, и волей стран-участниц я объявлен его королём. Моя главная задача — сохранить целостность этого государства, чего бы мне это ни стоило. Я знаю, что такое война, в том числе и гражданская, и развязать её сейчас — означает погубить миллионы, в том числе и сербов, к которым я принадлежу по сердцу и по крови. Сегодня это недопустимо, и потому надо подчиниться силе. Если хорваты просят больше привилегий — мы им их дадим.
В тот день он освободил из тюрьмы Степана Радича. Этот хорватский общественник был знаменит своими демагогическими высказываниями, заводящими толпу, и абсолютной неспособностью хоть что-нибудь делать. Омерзительный даже внешне, толстый, небритый, вечно пьяный, он вызывал в сербах столько же отвращения, сколько уважения и искренней любви вызывал в хорватах — в пику. Он сотрудничал с коммунистами, постоянно сношался с Москвой, был замечен в контактах с криминальными элементами и потому большую часть своей жизни провёл за решёткой. Александр рассчитывал, что, когда он проявит монаршую милость к столь любимой хорватами особе, те, наконец, немного успокоятся. И где-то он был прав.
Но на сей раз взбунтовались сербы. Скупщина, в которой партия Радича на первых же выборах 1925 года одержала разгромную победу, ещё как-то усмирялась его сторонниками, хотя драки, склоки, ругань царили там постоянно. А вот правительство, которое Александр лично формировал без учёта результатов выборов и воли правящей партии, преимущественно из сербов, решило устроить своему королю бойкот и то и дело провоцировало неповиновение и шатание в своих рядах в отместку за освобождение Радича и предоставление в его лице хорватам широких привилегий внутри исконно сербского государства. Наконец Александр не выдержал и прямо заявил тогдашнему главе кабинета Милосавлевичу:
— Постоянно говорится, что стране нужен демократический парламентский режим. А этот режим навязывает нам не только выборы и агитацию, но, как мы видим, и другие трудности и негативные явления. Вам бы следовало объяснить вашим коллегам в правительстве и всем другим нашим выдающимся политикам, что их деятельность, в конце концов, ведёт страну к хаосу и развалу.
Сербов можно было понять — слишком они настрадались за военные годы, да и вообще. Никому они не были нужны, в отличие от хорватов — в Сербии ведь нет выхода к морю, зато крови своей они пролили за это объединение больше остальных. Ради чего? Ради того, чтобы хорваты всем своим видом подчёркивали собственную значимость, а король, вместо того чтобы усмирить их, давал им всё больше прав и полномочий всё в той же скупщине? Я пыталась давать Александру советы, но он был непреклонен — потомок Карагеоргия не мог позволить какой-нибудь Драге Машин управлять государством, это было и понятно.
Кто же такие хорваты и их представители, я поняла ещё в 1925 году, когда прочла интервью Радича в одной из белградских газет. Не скрывая грязной демагогии, он говорил буквально следующее:
«Пред народом мы явились с республиканским „шлягером“, потому что это выглядело чем-то новым и казалось великим».
Он обещал хорватам в каждом своём выступлении буквально рай на земле — «нейтральную крестьянскую республику Хорватия», в которой не будет ни ненавистной регулярной армии (по его словам, она «разрушает основы морали, хозяйства, культуры и с