вободы»), ни «капиталистических банков», ни имущественного неравенства («все крупные имения, частные и церковные, упраздняются»), ни торговых ограничений («пошлины в принципе отменяются»), ни ненужных крестьянам университета («ложной высшей школы») и «так называемых средних школ».
Что он нёс?! Как он себе это представлял? Понятное дело, никак. Он был всего лишь краснобаем. Но вот хорваты… Они-то ему верили как себе. Значит, они мечтали о таком государстве, где всё будет общее, а следовательно, все будут нищие; не будет армии, а следовательно, оно будет беззащитным; не будет школ, а следовательно, все будут тупые и безграмотные. Вот кому мой муж всё время развязывал руки! Вот кому он хотел отдать власть в Королевстве!
В октябре 1926 года на загребском вокзале встречали официальную делегацию Чехословакии. Пьяный Радич каким-то образом прорвался в первые ряды и стал прерывать речи выступающих с приветственными словами, с криками о том, что визит одобрили хорваты, а не сербы, и, дескать, именно им чехи должны быть благодарны за оказанное гостеприимство. Когда его попросили успокоиться, он ответил: «Кто меня может остановить? Я сам здесь хозяин!»
Понятно, что так дальше продолжаться не могло. Сербы стали сплочаться под очередной угрозой наступления врага, на сей раз — внутреннего. Александр понял, что если и сейчас ничего не предпримет, то потеряет власть окончательно и бесповоротно. Он оказал протекцию Демократической партии, которая была представлена в Скупщине довольно многочисленным блоком, который возглавлял Пашич. Вечно старый и вечно живой Пашич, которого большевик Троцкий назвал «бессменным властителем Сербии». Он всегда был объединительной силой сербов в трудные времена.
Из представителей партии Александр сформировал новый кабинет, который и слышать не желал ни о каких уступках хорватам, и Радичу в том числе. Казалось, проблема близится к закономерному решению силами государства, но… Опять перегиб — на сей раз сербы выказали свою дурную черту: шовинизм, присущий им от рождения. Они стали упорно саботировать законопроекты Скупщины, и тем самым фактически парализовали принятие новых законов, в то время как законотворчество — основная функция государства в современном мире. Центральное правительство скандальным образом оставило без внимания необходимость установления отношений между составными частями королевства. За десять лет это привело к пониманию того, что ничто, кроме коренной ревизии этих отношений, не может спасти страну от распада… Считается, что только король может найти выход из сложившегося тупика… Вся администрация настолько коррумпирована, что мы задаёмся вопросом, не пришло ли время ещё одного Пилсудского, который бы с ней разобрался… и поставил бы государство на здоровые основания.
Да, пожалуй, иного выхода и нет… Особенно это стало ясно сегодня, когда Александр сообщил мне о том, что в результате потасовки в Скупщине убит Радич… Теперь хорваты снова поднимут голову, и на сей раз минутными уступками их не утихомиришь. Нужно принимать радикальное решение, которое раз и навсегда сравняет все нации, коль скоро мирного сосуществования у нас не вышло — а это стало сегодня для всех очевидным.
25 сентября 1928 года.
Русские. Почему я так часто думаю о трагедии России и народа, который её населяет? Может быть, потому, что по материнской линии я являюсь внучкой Александра II. Может быть, потому, что народ Сербии — славянские братья русских — стал мне родным после замужества. Может быть, потому, что Россия вообще играет огромную роль в мировой истории. Одним словом, причин может быть множество, и трудно понять, какая из них является главной. Важно, что мысли о России и русских не покидают меня. И главная из них — я долго и никак не могу смириться с мыслью, высказанной много лет назад Александром о том, что русские подчас ведут себя абсолютно нелогично и при этом в последствиях своих безрассудств обвиняют себя же, неистово проливая свою кровь. Нет, я решительно никогда не смогу разделить этих убеждений.
Так случилось, что первые две волны эмиграции, пришедшей в Югославию из России, я не застала — тогда я жила с отцом в Румынии и не была ещё королевой Югославии. Я стала очевидцем и непосредственной участницей обустройства судеб именно третьей волны, что пришла в нашу страну после того, как осенью 1920 года все остатки Русской императорской армии с семьями эвакуировались из охваченного большевистским огнём Крыма. И первое, что я увидела, приехав в одно из поселений, разбитых в Томашевце, это то неподдельное, искреннее чувство уважения, которое простые сербские крестьяне испытывали к русским беженцам. Последние все были хорошо образованы, душевно открыты и производили волей-неволей приятное впечатление на, в целом, малограмотного сербского землепашца. Ту же картину увидела я в Бачке, Панчево, Суботице.
В Сремских Карловцах был расквартирован тогда штаб генерала Врангеля, куда я и отправилась, когда навестила русских казаков, душевно принятых местным населением.
Сам барон Врангель произвёл на меня приятное впечатление. Высокого роста, статный, лысая голова, украшающие и без того мужественное лицо усы и по-славянски правильные черты лица — хотя и в них было что-то восточное, тёмное, что, как мне показалось, делало его похожим на Карагеоргия. Завидев меня, генерал поднялся из-за стола, заваленного бумагами, и вытянулся во фрунт. Черкеска сидела на нём безукоризненно.
— Ваше Величество, — учтиво поклонился он.
— Присаживайтесь, генерал. Я вижу, — кивнула я на бумаги на его столе, — что и здесь у вас не убавляется работы.
— Изволите ли видеть, Его Величество, ваш супруг, издал Указ о наделении моих казаков статусом русских беженцев с расширенными правами, за что все мы и вся Россия будем благодарны ему по гроб. Такой статус даёт казакам и солдатам возможность трудоустроиться и получить обеспечение от государства на льготных условиях. Но и мне работы прибавилось — теперь каждому из них я должен выдать удостоверение установленного образца, чтобы исключить попадание в наши ряды всевозможных прохиндеев…
— Думаю, что эта работа вам не в тягость…
— Ну что вы, Ваше Величество, даже в радость. По всему миру мы лишь обычные эмигранты, а Его Величество вошёл в наше положение и наделил таким статусом, какого мы и на Родине-то не имели.
— Скажите, Пётр Николаевич, правда ли, что в Крыму вы и ваши солдаты стали свидетелями ужасной резни, учинённой большевиками?
Генерал побледнел и отвёл глаза.
— Знаете, Ваше Величество, я солдат, и за плечами у меня 30 лет всевозможных кампаний и войн. Я видел всякое, в том числе на полях сражений, где люди губят друг друга во имя эфемерных идеалов почём зря. Но то, что я увидел в мирном уже, в общем-то, Крыме, навело ужас даже на видавшего виды вояку. Местные жители — крестьяне, рыбаки, торговцы — издевались над нашими пленными солдатами в периоды, когда основные части вынуждены были оставлять города и защищать рубежи полуострова, который оказывался во власти красных, так, что кровь стынет в жилах. Пользуясь численным превосходством, их захватывали целыми партиями, пытали… Отрезали уши, носы, губы, отрубали руки и ноги, а потом живыми ещё бросали в Чёрное море, на корм рыбам…
Мне стало нехорошо. Генерал увидел это и подал мне руку.
— Простите, Ваше Величество, я не хотел… Но для меня навечно самым ярким воспоминанием осталось вот что. Когда мы уходили оттуда, поскольку оставшимися в моём распоряжении частями дальше не представлялось возможным удерживать рубежи, главком красных Фрунзе пообещал моим солдатам жизнь в обмен на пленение. Они своими глазами видели всё то же, что видел я — и предпочли сдаться на милость победителя эмиграции. Понимали ли они, что он врёт и что на самом деле их ждёт в действительности? Конечно. Но остались. Почему? Зачем? Любовь к Родине. Они предпочитают умереть там, чем жить здесь… И это — великий подвиг русского солдата…
Я слушала его как заворожённая, а он всё продолжал.
— Так вот, знайте, что не умерла эта любовь и в сердцах тех, кто сегодня, пользуясь милостями, которыми одарил нас ваш августейший супруг, приживается здесь. Я уверен, это ненадолго. Народ не станет терпеть власть коммунистов вечно, и сбросит и это иго со своих плеч — как сбросил когда-то татаро-монгол. Мы терпеливо подождём и будем трудиться всё это время на благо Югославии, как трудились на благо России. Она станет не временным нашим пристанищем, но временной нашей Родиной. А чтобы не разорвать связь с Россией, я решил внедрить одну затею…
Глаза генерала загорелись, он предложил мне стул и стал рассказывать с ещё большим увлечением.
— Видите ли, основная масса казаков в России жила так называемыми куренями, станицами и хуторами — особыми казачьими поселениями, которым свойственно своё местное самоуправление, самобытные обычаи, названия, нравы, даже разговорные особенности. Чтобы не утратить этой самобытности и вернуться в Россию не до конца югославянами, я решил обустроить быт солдат здесь таким же образом. На тех площадях, что выделил нам Его Величество, казаки будут селиться точно так же. Сделают тут свои станицы с привычными им названиями, хутора, будут собирать круги — органы казачьего самоуправления, — выбирать их глав, то есть атаманов, учреждать советы старейшин. Как вам такая затея, Ваше Величество?
— Это великолепно, генерал, — без тени лукавства ответила я. — Русская культура, а в особенности казачья, о которой я до этого только слышала, не перестаёт меня удивлять. Думаю, казаки будут вам благодарны, а мы с мужем сделаем всё, что в наших силах, чтобы оказать всемерное содействие этому вашему начинанию.
— Уверяю вас, сударыня, — на радостях генерал отступил от положенного этикета, — что Россия вас не забудет, и когда мы вернёмся на Родину, то сполна воздадим почестей Югославии и королевской чете в частности.