Иосип тогда не разглядел, что его истинный товарищ хочет помочь ему, спасти от зажравшихся псевдо-партийцев и лжекоммунистов. Я не была столь искушена в политических играх, чтобы помочь мужу правильно расставить точки над i. Результатом этого стало неверное политическое решение — настолько неверное, что, если уж разбираться в причинах, оно и привело меня 20 лет спустя из постели Президента СФРЮ в застенки домашнего ареста. Джиласа сняли со всех постов и на три года посадили за решётку. После он освободился, но уже никогда Иосип не вернул его в ближний круг.
А в ближнем круге, меж тем, начиналось твориться чёрт знает что. Мне тогда сложно было понять истинные причины происходящего, но сейчас я вижу всё словно отражение в воде. Иосип — хорват по национальности — не хотел понять главного. Основной нацией для созданной им Югославии были, конечно, сербы. Они жили под игом всю свою историю — турки, австро-венгры, теперь ещё куча враждебных им народностей, в том числе хорватские и боснийские мусульмане, то и дело норовили поработить их. Они не один век сражались за независимость, а сейчас их не просто её лишили, но и вновь поставили в подчинённое положение. Понятное дело, им это не понравилось. Не понравилось им и то, что вокруг хорвата стала сбиваться кучка его земляков. Сербов во главе нового союзного государства было очень мало. Но был один — который пользовался в народе, в отличие от умного и проницательного Джиласа, таким авторитетом, что мог затмить и главу государства.
Конечно, это был Ранкович. Сменивший Джиласа на посту руководителя Национального банка, старый боевой товарищ Иосипа, вскоре он продвинулся по карьерной лестнице настолько, что возглавил СГБ. Служба государственной безопасности была тогда одна из сильнейших в мире. Никакие албанские сигурими или румынские секуритате не могли сравниться с ней по степени влияния внутри страны и за её пределами. После конфликта со Сталиным Иосип стал много времени уделять обеспечению безопасности государства, которая, как известно, начинается именно изнутри страны. Потому руки у Ранковича здесь были порядочно развязаны. Мог ли он, желая свержения Иосипа, использовать эту силу в своих целях? Конечно, мог. Сербы — а их в СФРЮ жило всё-таки большинство — его обожали. Он пользовался доверием и заслуженным уважением того народа, который защищал и на войне, и после неё. Защищал, как мог — но никогда не претендовал на власть. Чего Иосип, к сожалению, не понимал. Или не хотел понимать.
Сложно сказать, чем он руководствовался при принятии решений. После конфликта с Джиласом его здоровье пошатнулось — я провела полгода у его больничной койки, когда он боролся с воспалением желчного пузыря. Вернулся из больницы он уже другим — мнительным, подозрительным, опасливым. Мы ездили в международные турне, часто бывали в Англии, где жили его друзья, а в 1968-м даже посетили СССР. Отношения между странами тогда заметно потеплели — во многом потому, что Иосип пообещал поддержку Брежневу в «Пражской весне». Но одновременно Иосипа стало мучительно преследовать ощущение присутствия «внутреннего врага».
Тогда он заметно сблизился с Фадилем Ходжей. Несмотря на мнительность, он допустил в своё окружение человека, который, хоть и прошёл с ним бок о бок в рядах партизанского движения всю войну, а всё же являлся двоюродным братом албанского лидера — старого сталиниста и недруга Иосипа. После этого вокруг Иосипа стали появляться представители самых разных югославских национальностей — кто угодно, только не сербы. Он, конечно, охотнее допускал к себе хорватов — гены были в нём очень сильны. И в один голос его окружение говорило ему об опасности Ранковича.
Взрыв произошёл в июне 1966 года. Сложно сказать, что в действительности двигало Ранковичем — опасение за жизнь Иосипа или стремление контролировать движение политической жизни страны при уже весьма престарелом её руководителе. Но одно можно сказать точно — он не думал о том, чтобы захватить власть. Ах, если бы знать это тогда…
В один из дней в начале июня мы встретились с Ходжей за обедом в нашей резиденции на Ужичкой улице.
— До руководства партии доходят сведения о беспрецедентной узурпации власти, — с места в карьер начал Ходжа.
— О чём ты? — не сразу понял Иосип. Я сидела за столом и внимала беседе двух партийных функционеров, совершенно ещё не понимая, к чему всё идёт.
— Ранкович готовит государственный переворот.
— Ты имеешь в виду моё устранение силами СГБ?
— Не только. Тебе должно быть известно о том, что сербы давно чувствуют себя ущемлёнными. В нашей верхушке серб только один, и потому неудивительно, что он пользуется поддержкой населения своей страны. Ещё лучше ты знаешь о том, какие сербы узколобые шовинисты. Они всегда считали себя главными — хотя никто не заставлял их входить в состав союзного государства, решение они приняли добровольно…
— Это как минимум странно. Я знаю Ранковича много лет, со времён войны, и не понимаю, зачем ему потребовалось ждать столько времени после её окончания, чтобы заявить о своих правах на власть?
— Пойми, сразу после войны и вплоть до недавнего времени ты был очень силён. Он растолкал всех вокруг тебя — в том числе и Джиласа, окружил тебя своей «заботой и вниманием», а сейчас, когда ты уже немолод, всерьёз сам задумывается о власти… Он ведь младше тебя почти на 20 лет…
— Ерунда какая-то. Он глава государственной безопасности, я доверяю ему как себе…
— В этом-то и ошибка. Проверь сейчас же свои апартаменты и комнату жены. Думаю, что и здесь он нас уже тоже слышит.
Иосип не на шутку встревожился — он немедленно отправил охрану обыскать наши комнаты. Прослушивающие устройства были найдены на удивление быстро. Несколько дней Иосип провёл в молчании и гневе, а на 1 июля назначил на Бриони Пленум ЦК, который отстранил Ранковича от работы и лишил всех постов и наград.
Сейчас, на склоне своих лет, запертая, подобно аббату Фариа, под домашним арестом, когда мой муж давно умер, а страна превратилась из некогда процветающей державы в руины, я понимаю, какую ошибку мы допустили. Захотел бы Ранкович прослушивать нас — никто и никогда не узнал бы об этом. Охрана Иосипа была целиком подчинена ему, да и не такой он наивный мальчик, чтобы разбрасывать подслушивающие устройства, словно мусор по полу, так, чтобы найти их могла любая уборщица. Да и Ходже-то откуда было знать, кого и где слушает Ранкович? Кто он был такой? Кто ему доложил сведения из святая-святых национальной контрразведки?
Но это мы понимаем сейчас. Тогда не понимали — Иосип в силу мнительности, я в силу неопытности. Ходжа тогда представлялся мне настоящим другом моего мужа и радетелем о судьбе Югославии. Я доверяла каждому его слову всецело. Он возымел на меня какое-то магнетическое влияние.
Есть хорошая сербская пословица: «Дорожи новыми дорогами да старыми друзьями». Сейчас я понимаю, что изгнание Ранковича было нужно Ходже и его клике для того, чтобы стать ближе к престарелому Президенту. Что они и были главными заговорщиками. И первое средство достижения цели заговора — целиком и полностью охватить личное пространство главы государства. Отодвинуть всех. Родственников, друзей, товарищей. Контролировать каждый его шаг, но не тайно, а официально и с его одобрения. Удалить Ранковича значило не только сократить степень участия сербов в жизни страны, но и лишить Тито веры в тех, кто много лет доказывал ему свою преданность. Довести его мнительность до превосходной степени. Следующий шаг был до боли предсказуем, если смотреть на ситуацию со стороны. Но вот лицом к лицу лица не увидать…
Пока Ранкович, выйдя на пенсию, ходил по сербским ресторанам и вёл задушевные беседы с простым народом, а тот приветствовал его вставанием, стоило ему показаться в дальнем конце улицы — тогда как появление в любом кафе Джиласа было для них же столь обычным явлением, как подача горячего блюда, Иосип и я под дирижёрские взмахи Ходжи всё глубже погружались в пучину провала.
После отставки Ранковича власть над госбезопасностью, понятное дело, перешла к Ходже — не без моего, признаюсь, участия. Он же, в свою очередь, продолжал делать своё грязное дело. До начала 1970 года он назначил на министерские посты в разных второстепенных ведомствах — лёгкой промышленности, труда, социального развития — нескольких сомнительных людей. Работали они недолго, и все — по одной и той же схеме. Их назначали, Пленум молчаливо голосовал «за», проходило полгода, Ходжа начинал ходить вокруг меня, размахивая папками с компроматом. Конечно, это был цирк, но я всерьёз полагала, что он — великий борец с врагами и шпионами — хочет оградить моего мужа от недругов. Компромат был убедителен — ещё бы, ведь Ходжа обладал им ещё до их назначения, сознательно продвигая неблагонадёжных во власть, а потом ловко изобличая в моих глазах. Я же, в свою очередь, доводила всё это до сведения Тито.
На мой вопрос, почему он сам не возьмёт на себя исполнение государственной функции, Ходжа стыдливо отвечал:
— Вы ведь его супруга. У вас особые взаимоотношения. Вы сумеете донести это до него ласково, аккуратно, так, чтобы уберечь нас всех от лишнего шума и ошибок…
Думала, что доверяет. Купилась. А истина была рядом, и заключалась совершенно в другом…
Когда таким образом, с фактической моей подачи 11 министров оказались в опале, Ходжа напрямую подошёл к Тито и огорошил его в лоб после одного из пленумов:
— Ты не думаешь, что твоя жена очень умело тобой манипулирует? Так умело, что ты уже государственные решения принимаешь под её дудку? Причём не всегда правильные?
— О чём ты? — недопонял Иосип.
— Сколько министров за последние 4 года ты отправил в отставку с позором? 11 человек? Это, по-твоему, нормально?
— Но каждый из них был дискредитирован…
— Это как? Каким образом я, глава государственной безопасности, по-твоему, пропустил в правительство политически неблагонадёжных людей, в том числе ещё и шпионов других государств? Я не Ранкович, и близорукостью не страдаю. А уж в лояльности меня никто обвинить не может, включая тебя самого. Ты хорошо помнишь меня на полях сражений, потому и назначил на эту должность…