В маленьком городке Глина усташи устроили бойню внутри православной церкви, отправив на тот свет тысячу сербов — мужчин, женщин и детей, после чего подожгли церковное здание. В результате в нём заживо сгорела ещё тысяча сербов, включая самого священника. Возле Дрвара усташи завели в горы православного священника, а с ним ещё семьдесят человек, отказавшихся сменить веру. Там несчастным перерезали горло, а тела сбросили в глубокое ущелье. В Осиеке, в Восточной Славонии, по распоряжению одного францисканца был убит православный священник — несчастный попал в лапы к усташам, где ему отрезали нос, уши и язык и, наконец, вспороли живот. Из 577 представителей православного духовенства 131 человек, среди них три епископа, пали от рук безжалостных убийц, а ещё шестьдесят или семьдесят погибли, защищая себя и свою веру. Усташами было сожжено или взорвано около трети православных церквей, нередко вместе с верующими.
Францисканский орден явился виновником кровопролития в Боснии-Герцеговине. Центром всех операций стал монастырь в Широком Бреге — то была альма-матер многих усташских главарей. В мае 1941 года там была устроена массовая резня сербов, жертвой которой стали около четырёх тысяч человек. Один студент, изучавший в Широком Бреге право, вышел победителем в соревновании, перерезав специальным ножом горло 1360 сербам, за что удостоился награды — золотых часов, серебряного сервиза, жареного молочного поросёнка и вина.
Местный усташ, Виктор Гутич, завербовал в свои ряды ещё в годы существования Югославии немало францисканцев, за что в знак благодарности был назначен префектом Западной Боснии. 27 мая, по пути в Баня-Луку, Гутич возмутился, что в Приедоре на виселице не оказалось ни одного серба, в то время как в городке Сански Мост в назидание остальным в петлях болтались двадцать семь тел. По приказу Гутича усташи схватили православного священника Баня-Луки, сбрили ему тупым ножом бороду, выкололи глаза, отрезали нос и уши и, прежде чем окончательно отправить на тот свет, развели на груди огонь. Через несколько дней газета «Hrvatska Krajina» докладывала о церемонии, что состоялась в одной из церквей неподалёку от Баня-Луки: «Освящение первого национального Хорватского знамени в Боснии состоялось в Назаретском монастыре перед бесценной кровью Сестёр Христовых… Хоругвь нёс Виктор Гутич».
В округе Ливно францисканский проповедник обратился к пастве со следующей речью: «Братья хорваты, идите и режьте сербов, и прежде всего зарежьте мою сестру, которая вышла замуж за серба, а затем убивайте всех сербов подряд. Когда вы закончите своё дело, придите ко мне, я выслушаю ваши исповеди и дарую вам отпущение всех ваших грехов». Другой францисканец так укорял свою паству: «Вы все старухи и вам всем следует надеть юбки, ведь вы ещё не убили ни одного серба. У нас нет ни оружия, ни ножей, и мы должны выковать их из кос и серпов для того, чтобы при первой же встрече резать сербам глотки».
Мы чудом спаслись, успев перебраться в Сербию, где тогда всё боеспособное население собралось в отряды четников — защитников местного населения. Нет, таких зверств там не происходило. Конечно, операции возмездия имели место, но никто никогда не производил массовой резни тех хорватов, которые бежали с занятых усташами территорий и были православными или просто не разделяли идеологии головорезов Павелича. Когда меня после войны спрашивали о четниках, я говорила о них так: «Это были сербы, которые хотели защищать самих себя».
И у них это получалось.
Для начала надо сказать о самом вожде четников Драже Михайловиче. Ветеран Первой мировой, видный военный деятель Сербии, полковник, которого уважали и рядовые сербы, и высшее политическое и военное руководство, он производил впечатление даже самой своей фигурой. Высокий, статный, с густой бородой, с иссиня-чёрными глазами, которые, казалось, смотрели в самое твоё сердце из-под тонких стёкол очков, он способен был повести за собой и вёл за собой миллионы тех, войну кому объявили как хорваты с итальянцами, так и пришедшие им вскоре на помощь немцы. Если бы Гитлер тогда не стянул войска к границам Югославии, четники имели все возможности уничтожить усташей и даже присоединить Хорватию. Но поскольку помощь Павеличу оказывал Муссолини, то появление Гитлера было вполне закономерным явлением в таком случае. По прибытии в Сербию (а остановились мы с семьёй в Равна-Горе, где ещё не было боевых действий), я вступила в ряды четников. Я намеревалась воевать и за Сербию, и за Хорватию. Но внезапно открылся второй фронт — на нашу голову свалились войска вермахта…
На дни нашего прибытия пришлось 6 мая, когда четники на вершине Тары отпраздновали «Джурджевдан» — день начала гайдучии, народно-освободительной войны сербов. Этот день считается началом движения четников. В тот день, у костра, за кружкой сливовицы, я впервые разговорилась с полковником Михайловичем.
— Скажите, ведь немцы уже совсем близко? Официальное командование подписало капитуляцию, и сражаться нам теперь будет тяжело…
— Конечно, силы не равны, — отвечал он. — Пока мы не можем вступать в открытую конфронтацию с немцами, ведь, по сути, четники — это всего лишь один отряд. Но если каждый из нас, а также тех солдат, кто не согласился с капитуляцией, отправится на свою малую родину, чтобы сколотить хоть мало-мальский отряд четников — ситуация вскоре переломится.
— Почему вы так думаете? Ведь немецкие войска куда сильнее оснащены, более подготовлены… Да и потом — они меньше чем за неделю сломили сопротивление профессиональной армии… А мы — всего лишь горстка партизан…
— Они сломили сопротивление, которого не было. Говорю тебе это, девочка, как профессиональный военный и чиновник той самой армии, которая сложила оружие и смиренно подставила голову и плечи под плеть. Пойми, что война сербов всегда основывалась не на совершенном вооружении, а на той самой гайдучии, которую мы отмечаем сегодня. Сербы воевали не оружием, а сердцем. Боль сердца, которое столь много времени провело под игом, в плену, в тяготах и лишениях. Именно наша боль рождает ту страсть, с которой мы бросаемся в бой, а после выигрываем его и получаем заслуженную победу!
Эти слова врезались в мою память. Я не мыслила жизни без движения четников, я считала себя воительницей, и до какого-то момента так оно и было.
А меж тем произошли события, которые и заставили вскипеть в наших сердцах ту страсть, о которой так ярко и запальчиво говорил Михайлович. Сербы в Хорватии — те, что не успели убежать и кого всё ещё безжалостно истребляли люди Павелича — подняли восстание. Михайлович отправил несколько отрядов туда, на помощь землякам. Я рвалась присоединиться к гарнизону, но полковник отказал. Тогда я не понимала причин его поведения, но позже мне стало ясно — восстание было обречено на провал, а он слишком трепетно относился к девочке, что годилась ему в дочери, но всё же заступила на службу с автоматом в руках, чтобы отправить её на верную смерть.
Хуже было другое — что немцы, которые пришли на помощь Муссолини, решили отомстить Михайловичу и начали геноцид сербов уже в самой Сербии. Один из четников, попавший к немцам в окружение, рассказал мне историю, которая тронула меня тогда до глубины души. Я и сама чувствовала и понимала, что геноцид сербов внутри самой Сербии — это дикость, которой наш народ не заслуживал и не знал со времён Белградского пашалыка, но эта история дала мне понять — мы не одни. В мире нас слышат, чувствуют нашу боль. И оттого сильнее была ярость, с которой мы стискивали приклады ружей, отправляясь в бой…
Надо сказать, что к лету 1941 года, помимо четников, с немцами стали сражаться и партизаны. Но если четники состояли только из сербов и проповедовали идею восстановления монархии, то партизаны были для нас вроде отщепенцев. Во-первых, там собрался всякий сброд без роду и племени, включая хорватов, словенцев и босанцев. Во-вторых, они были безбожниками и жаждали установления коммунистического режима, от которого никто из сербов не был бы в восторге — тогда ещё мы плохо понимали суть коммунизма, но помнили свою жизнь при Карагеоргиевичах и не желали менять её ни на какую другую. Потому мы их не поддерживали, но и в открытые столкновения не вступали, хотя сражались с немцами они довольно храбро — то ли за страх, то ли за совесть.
В июле 1941 года немецкие войска на горе Градиште близ села Вишевец разбили Паланацкую партизанскую роту. В сербской деревне Смедеревска-Паланка немцы взяли в плен 16 югославских партизан из той же роты и отправили их в тюрьму — в конюшню 5-го кавалерийского полка имени королевы Марии Карагеоргиевич. Военный суд приговорил всех 16 человек к расстрелу, приговор надлежало привести в исполнение вечером 19 июля (по другим данным — 20 июля).
Местом для казни была выбрана та же самая конюшня — пленных поставили спиной к стогу сена, предварительно партизанам были завязаны глаза. Перед самым расстрелом рядовой вермахта Йозеф Шульц, который был включён в состав расстрельной команды, неожиданно бросил винтовку на землю и воскликнул:
— Я не буду стрелять! Эти люди невиновны!
Командир расстрельной команды, услышав эту фразу, застыл в шоке: солдат дивизии отказался выполнять приказ. Решение было принято незамедлительно — Шульца признали бунтовщиком, а за невыполнение приказа он должен быть расстрелян. Приговор привели в исполнение немедленно. Йозеф был захоронен рядом с казнёнными партизанами.
После войны, когда в середине 1960-х мы с Тито оказались в ФРГ с официальным визитом, я первым делом отправилась в государственный архив, чтобы отыскать хоть какую-то информацию об этом человеке. И была удивлена — мало того, что рассказ четника оказался правдой, но и сам Йозеф Шульц, как выяснилось, был порядочным, достойным человеком. Читая характеристики на него от сослуживцев, чудом сохранившиеся в не погибших архивах вермахта, я словно бы увидела этого близорукого, удивительного мальчика, очень тонко чувствующего, воспитанного, ласкового. Он делал репродукции картин голландских художников, был душой компании, играл на пианино. В момент казни ему было всего 19 лет…