— Да здравствует Сталин!
Дедиер нашёл и свою жену, которая пыталась улыбнуться, а затем сказала:
— Ты не бойся, но рана серьёзная.
Подошёл Тито с перевязанной рукой и спросил её:
— Как ты, Ольга? Сильно тебя ранили?
Ещё более десяти дней партизаны двигались вперёд быстро, насколько это было возможно, на север Боснии под непрекращающиеся атаки врага. Времени для хирургической операции не было, и Тито сделали перевязку только один раз. Однажды ночью я увидела, как тот с высокой температурой диктует радиограмму в Москву, сообщая о ходе сражения. Всё, что я видела с самой первой нашей встречи, включая этот самый момент, было для меня определяющим в понимании того, кто Тито и для страны, и для меня лично…
Мы все двигались колонной — иногда верхом, иногда пешком, до тех пор, пока на девятый день у Ольги не развилась газовая гангрена, и ей пришлось ампутировать руку. Во время операции немецкие пули впивались в деревянные стены импровизированной операционной. Придя в сознание, Ольга сказала мужу:
— Не волнуйся, хирургом мне уже не стать, но я буду детским врачом.
Великая женщина, достойная даже не своего мужа, который после войны стал биографом Тито и личным секретарём, но и статуса первой леди государства! Глядя на таких, как она, я решила для себя, что хочу быть на неё похожей. Как же молода я была!
На секунду отойдя от жены, чтобы сразу вернуться в бой, Дедиер получил сильный удар в висок и свалился в окоп.
На следующий день, с температурой и сочащейся из раны кровью, Дедиер уже шагал рядом с носилками, на которых несли его жену. Женщина-врач, Ольгина подруга, хотела сделать ей укол камфары, чтобы хоть немного облегчить страдания.
— Станокья, не трать драгоценное лекарство, — сказала Ольга, — прибереги его, чтобы спасти жизнь товарищей.
Те из нас, кто нёс носилки, положили их на землю, чтобы немного передохнуть. Ольга позвала меня:
— Позаботься о Милице. Проследи за тем, чтобы она получила хорошее воспитание, и пусть она станет военным врачом.
После войны мы с Тито много внимания уделяли оставшейся у них дочери. Милица иногда даже называла меня матерью — пока Дедиер не женился второй раз и необходимость в опеке для нас отпала…
Через несколько минут она издала свой последний вздох. Было темно, в кронах гигантских елей гудел ветер. Ножами и голыми руками мы вырыли Ольге могилу — лопат у нас не было. Немцы уже заняли находившуюся на равнине деревню — там можно было бы попросить лопаты. Партизан-подрывник Лазо руками выгребал из могилы землю.
— Владо, мы добрались до камня, — сказал он.
Мы опустили Ольгу в эту неглубокую могилу, прикрыли её дёрном и сверху завалили камнями. Мы сняли шапки, грянул четырёхкратный ружейный салют, и партизан Лазо воскликнул:
— Да освятится её память!
…Большая часть партизанской армии дошла до Кладаня, что на северо-востоке Боснии, где 3 июля 1943 года соединилась с арьергардом Джиласа. Тито снял руки с перевязи и старался не замечать своего ранения, сказав, что это всего лишь царапина. Собака Тито погибла, пытаясь защитить своего хозяина. Я не видела, как именно это случилось, но тогда мы все бурно обсуждали эту историю. Как бы то ни было, Тито настолько похудел, что купленное в Москве кольцо соскальзывало у него с пальца и, в конце концов, потерялось. Для меня это стало знаком — это было началом конца их истории с нелюбимой Зденкой.
Это же было и переломом в ходе войны — Италия, раздираемая внутриполитическими конфликтами, капитулировала, и у Гитлера стало меньше ресурсов, чтобы поддерживать в составе монополии Югославию. Вступление в войну Англии и США сделало своё дело — вскоре вермахт стал сдавать позиции на территории всей страны. И тут Тито — простой хорватский крестьянин — проявил, не без помощи тогда ещё верного Джиласа, чудеса политической прозорливости. Он вступил в открытые переговоры с лидерами тройки и пообещал каждому — втайне от остальных двоих — золотые горы на территории Югославии. Пользуясь шовинизмом Михайловича и его строптивостью, той сложностью, с которой он вступал, в какие бы то ни было, переговоры, он перетянул союзников на свою сторону. А потом произвёл в моего бывшего командира контрольный выстрел, которого не ожидал никто.
Мы все помнили слова Михайловича, сказанные 6 мая 1941 года в Равна-Горе о том, что рано четникам вступать в открытые бои с вермахтом, пока отряды их не усеяли Сербию как лоскутный ковёр. В этих словах Тито усмотрел крамолу, намёк на предательство, и тут же сделал их достоянием гласности. В борьбе с политическим оппонентом он пошёл на всё — и уже в 1946 году Михайлович был пленён, а в июле предан суду, чей суровый приговор был буквально предрешён.
Мировое сообщество, да и меня саму, это решение Тито буквально всколыхнуло. Не было человека, который не отговаривал бы его от такого демарша, но он был непреклонен — шла борьба за первенство при послевоенном разделе европейского пирога, о чём некогда предупреждал Джилас, и уступить в ней означало подписать смертный приговор уже самому себе. Он откровенно объяснил мне это. Я уже любила его, но всё же не могла смириться до конца с принятым им решением.
Арест Драголюба вызвал сильную негативную реакцию в США. В Государственный департамент поступила петиция в защиту обвиняемого, подписанная более 600 лётчиками, которых спасли четники. А члены эмигрантского югославского правительства потребовали передать дело Михайловича на рассмотрение международного трибунала. Наконец Вашингтон вмешался официально. 30 марта 1946 года Госдеп США направил МИД ФНРЮ ноту, в которой перечислял заслуги Михайловича в деле борьбы против немцев (в том числе упоминал спасение четниками американских лётчиков) и предлагал властям Югославии принять меры для того, чтобы были допрошены американские свидетели по его делу. 5 апреля последовал официальный югославский ответ, в котором было сказано, что правительство ФНРЮ «сожалеет, что оно не может удовлетворить желание Правительства США, чтобы офицеры американской армии, которые находились при штабе Драже Михайловича, выступили свидетелями следствия и дали показания по делу предателя Михайловича». Основанием отказа была названа независимость военного суда, который один может «вызвать свидетеля, которого сочтёт необходимым», а власти ФНРЮ не могут давить на суд. Также югославские власти выразили уверенность, что факт предательства Михайловича доказан в ходе процессов над его офицерами и подтверждается словами самого обвиняемого, а также многочисленных свидетелей. Завершался ответ жёсткими словами: «Преступления предателя Дражи Михайловича против народа Югославии являются слишком большими и ужасными, чтобы можно было обсуждать, виновен он или нет». 19 апреля 1946 года президент Трумэн объявил о приостановке дипломатического признания ФНРЮ.
Не успокаивалась американская общественность. В конце апреля Национальный комитет американских лётчиков отправил делегацию к Трумэну с просьбой добиться того, чтобы их допросили в качестве свидетелей. 14 мая Госдеп повторил свою просьбу о допросе лётчиков, но опять получил отказ. Тогда США попробовали надавить экономически. В середине июня 1946 года, когда суд начался, американцы прекратили еженедельные рейсы в Белград. Ранее в мае был создан в Нью-Йорке «Комитет справедливого суда по делу генерала Михайловича», секретарь которого М. Дэвис допросил целый ряд свидетелей, один из которых, Макдауэлл, показал, что обвиняемый вёл борьбу с немцами и отверг предложенное ему сотрудничество.
Но отступать Тито, как видно, было некуда — 15 июля 1946 года Дражу Михайловича приговорили к смертной казни, а 17 июля расстреляли в Белграде, в районе острова Ада Циганлия.
Эта смерть потрясла меня, я готова была положить Тито рядом, но он знал, чем меня подкупить — он развёлся со Зденкой и предложил быть с ним всюду рядом. Проклинаю себя за это, но я женщина. И всё же надеюсь, что когда-то заслуги Дражи Михайловича перед Сербией по достоинству оценит весь мир, и главное — сами сербы!
Мюнхэ
Звонки Драгана почему-то всегда заставляли меня содрогаться. Всякий раз понятно было, о чём пойдёт разговор — сама человеческая природа будто бы противилась всему тому, чем мы с ним занимались. И хотя потом я, конечно, убеждала себя в том, что делаю благое дело, так как восстановление исторической справедливости — сколько бы Алексей ни убеждал меня в обратном, я-то знала, что права («Ну где ему меня понять») — зависело, как я думала, от меня, но всё же некоторое неприятное чувство я испытывала всякий раз, увидев фамилию Чолича на дисплее телефона.
— Слушаю.
— Привет. Как отдыхается?
Я поднялась с постели и вышла в ванную, чтобы не разбудить Алексея. По дороге посмотрела на него — меня так умиляло, когда он спал. То же, что и вечером — он походил на ребёнка в такие минуты, и вновь врождённый материнский инстинкт заставлял меня улыбаться.
— Спасибо, отвлекаюсь, как могу.
— Догадываюсь, судя по голосу, — хохотнул Драган. — Извини, если отвлекаю от любовной идиллии, но, по моим подсчётам, у тебя должны были кончиться деньги…
— Хочешь оказать мне финансовую помощь?
— Всегда. Но не хочу терять друга.
— Что это значит?
— Знаешь, как говорят? «Хочешь потерять друга — дай ему взаймы».
— Есть работа?
— А то.
— Кто нужен на этот раз?
— Немец.
— Возраст, пол, вес, внешние данные?
— Не имеет значения. Кроме пола, пожалуй. Не припоминаю, чтобы тебя когда-либо интересовали женщины…
— Хорошо. Когда нужно?
— Как можно скорее. Сегодня, с твоего позволения, мои люди упадут тебе на хвост. Дашь понять, кто такой, как ты обычно умеешь, а потом, как всегда, пригласишь в Сербию. Порядок такой или что-то изменилось?
— Нет, всё по-прежнему.
— Отлично. В таком случае у меня тоже всё по-прежнему. Будь здорова.
Я поняла — подарок Чолича был далеко не случайным. Первая мировая, хоть и развязанная сербами, но активно поддержанная именно немцами, так рьяно разваливавшими инфраструктуру всех стран-участниц, должна была стать для меня некоей отправной точкой в формировании представления о немецкой нации. Что ж, спасибо за подарок, подумала я, но он несколько мимо в данной части. Королева Мария Румынская в окопах не сражалась и ружья в руках не держала, не отходила на Корфу вместе с беглыми сербскими отрядами и не распевала с ними «Тамо далеко». Однако именно следствием немецкой экспансии стало то яркое и в то же время мрачное впечатление, что оставила у н