— А как быть с санкциями? Евросоюз признал независимость Хорватии, но не признал Краину… Вот, посмотри, что пишет ИТАР-ТАСС, — я развернула свежую газету и зачитала ему: — «Белград и Сербия в шоке. Республиканские власти, похоже, не знают, что предпринять. Ибо завтра пленарное заседание мирной конференции по Югославии в Гааге намерено потребовать от них подписания очередного текста плана ЕС о будущем устройстве Югославии, где сербские Краины остаются в составе Хорватии. Если этот план Сербией не будет подписан, европейские сообщества грозят введением жёстких экономических санкций против этой республики».
— Я тоже всё время об этом думаю…
— И что надумал?
— Я дал приказ солдатам ЮНА, что сейчас пытаются хоть как-то защитить Краину, не стрелять.
— Хорошенькое дело! — я всплеснула руками. — Да ты с ума сошёл! В них стреляют, а они должны сидеть сложа руки? Они ведь гибнут, Слобо!
— Как мне кажется, мы должны решать эти вопросы не силовым путём, — произнёс Слобо, пряча глаза и глядя куда-то под ноги.
— А как? Как? — закипела я. — Сербы всю жизнь с оружием в руках сражались за свою свободу. Никто никогда ничего просто так нам не давал, никакие увещевания тут не помогут.
— Ты предлагаешь развязать в канун XXI века мировую войну? Ты же понимаешь, что все силы цивилизации, случись что, станут на сторону хорватов?
— Почему ты в этом уверен?
— Потому что независимость Хорватии признал весь мир, а независимость Краины — никто… Пойми — сейчас другие времена. Им проще удавить одну маленькую Сербию, чем допустить, чтобы все Балканы, а вслед за ними и славянские страны вообще втянулись в мировой конфликт!
— Времена всегда одинаковые. Ты оглядываешься на мир и запрещаешь солдатам ЮНА стрелять, когда в них стреляют далеко не из рогаток, а из боевого оружия. А твоё нынешнее предложение куда абсурднее моего — ты предлагаешь ждать и дальше терять людей? Это лучше?
— Нет, я предлагаю привлечь к решению вопроса международные миротворческие организации.
Я рассмеялась ему в лицо.
— И ты всерьёз считаешь, что наши проблемы для кого-то будут важнее, чем для нас? Что кто-то придёт и всех помирит, коль скоро мы сами не сумели этого сделать?
— А ты считаешь по-другому?
— Нет, с точки зрения дипломатии ты, конечно, прав. Но ответ на свой вопрос ты дал сам — весь мир признал Хорватию, тем самым противопоставив себя Краине и сербам. Они ждут не дождутся, когда им откроются сюда ворота. А ты предлагаешь добровольно их пустить, чтобы они силой объяснили несчастным сербам, что те на своей земле не дома, а в гостях!
Слободан смотрел на меня как на умалишённую. Выросший как политик в обстановке парламентаризма и переговоров, он представить себе не мог, что международным организациям куда важнее утвердить свой собственный авторитет и собственную значимость, чем сохранить чьи-то жизни, пусть даже и целого народа. Если они, даже по глупости, хоть что-то официально провозгласили, задекларировали, то скорее костьми лягут, чем откажутся от своих слов или признают их неправоту. Миллионы человеческих жизней ничего не стоят, будучи положенными на равновесные чаши с престижем мирового уровня.
Слободан решил проверить это на себе — и, в конечном итоге, это и погубило его. Открыв ворота миротворцам один раз, он подписал себе смертный приговор с отсрочкой на 10 лет. Как говорят русские, вход — рубль, выход — два. Они приходят и не уходят.
И ладно бы себя одного! Своей эскападой он погубил миллионы жизней… Конечно, несправедливо его в этом обвинять, но первое время после принятия решения я ещё очень обижалась на то, что он меня не послушал. Он думал — бабий эгоизм. Я знала — так будет лучше.
9 ноября 1991 года Слободан обратился в ООН с просьбой выслать миротворцев. Они не заставили себя долго ждать и явились. Но не изменилось ничего — разве что хорваты, в том числе и хорватская армия, стали чувствовать себя более свободно и вольготно. Сербы защищались где и как могли и уповали на миротворцев, которые сложа руки наблюдали за тем, как хорваты вырезали целые сербские деревни! Они не делали ничего! Ну, в прямом смысле — ничего. Просто стояли и смотрели, как гибнут сербы.
И так продолжалось до самого 1995 года, когда Краина фактически была уничтожена. Нет, не так, как показывают в кино про войну — руины домов и городов и пожарища со вздымающимся пеплом. А с миллионами трупов вдоль дорог каждого из городов Хорватии, включая Краину. Сербию уничтожали через сербов — главное богатство этой маленькой страны. И за четыре года уничтожили почти целиком — согласитесь, задача ведения боевых действий облегчается, когда вторая сторона не оказывает сопротивления. Маленькие сербы гордо принимали смерть, а грязные, неумытые хорваты рады были стараться их убивать! И пусть Слободан пустил силы ООН в Краину, обеспечил им входной билет и сделал тем самым хорватам подарок, о котором они не могли и мечтать — но кровь сербов всё же не на его руках, и даже не на руках хорватов. Все государства — члены ООН, создавшие и поддерживающие деятельность миротворческих объединений, причастны к этому! Я утверждаю, а история сама вынесет свой приговор…
Примерно то же самое происходило в Боснии и Герцеговине. Сербы потребовали сецессии и независимости. Почему? Тут всё просто. Они хотели жить в составе Югославии, то есть Сербии, потому что терпели невыносимые унижения там, где находились в настоящее время. Особенно это было заметно в Боснии, где, кроме хорватов, как истые звери вели себя местные — мусульмане бошняки, иные по вере, менталитету и системе ценностей.
Я помню, как 24 июня 1981 года шестеро детей в маленьком боснийском городке Меджугорье увидели на рассвете Деву Марию. Она якобы сказала им:
— Великая битва разразится вскоре, битва между Сыном Моим и сатаной. На карту поставлены человеческие души.
Вряд ли дети, тем более столь нежного возраста, могли, даже если и слышали, правильно истолковать услышанное — вернее всего, жаждавшие лёгкого заработка их родители решили поспекулировать на святом имени. Да и откуда воспитанные в коммунистической идеологии дети могли вообще представлять, как выглядит Дева Мария и что она и есть она? Так или иначе, битва и впрямь разразилась — не вскоре после этого, но в обозримом будущем.
Начиналось всё точно так же, как и в Хорватии. 9 ноября 1991 года сербы проводят плебисцит за отделение от Боснии и включение в состав Югославии и Сербии, которые пока ещё юридически были одним государством. Плебисцит голосует за сецессию — это и понятно.
И, конечно, в полном соответствии со старым сценарием, руководство Боснии результаты этого голосования не признаёт. Казалось бы, нет ничего проще, чем пойти по хорватскому пути и попросить помощи у миротворцев, которые, к слову сказать, день в день как прибыли. Но тут что-то идёт не по плану — хорваты стали требовать выхода из состава Боснии и образования на территории бывшей автономии независимого государства — Хорватского содружества Герцег-Босна. Таким образом, бошняки оказываются меж двух огней! Как себя вести — как говорится, время покажет. Но и ждать им было трудно — и сербы, и хорваты требовали сецессии весьма настойчиво. Это значило для бошняков не только потерю территориальной целостности — это значило, что их соотечественники-мусульмане, оказавшиеся на территориях католиков и православных, будут чувствовать себя, мягко говоря, не лучшим образом, и, возможно, даже вынесут всё то, что накануне вынесли от них сербы…
9 января 1992 года Скупщина сербского народа провозгласила образование Республики Сербской Боснии (PC) и Герцеговины как федеративной единицы СФРЮ. Сербы, руководимые Сербской демократической партией, решительно выступили за сохранение Югославии, но на случай неосуществимости этой цели выработали минимальное требование: «Если теряем Югославию, то не отказываемся от собственного государства». Сербы в то время согласны были на конфедерацию, но об автономии уже даже не говорили.
Международное сообщество, как мы и предполагали, признаёт независимость Боснии, вышедшей из состава Югославии, но не признаёт независимости Республики Сербской. Тут надо сказать, что, как и в случае со Слободаном и Туджманом, нашла коса на камень.
Президент Республики Сербской Радован Караджич. Это имя войдёт в историю. Всем своим видом он наводил уважение и страх, заставлял робеть в своём присутствии даже видавших виды политических тяжеловесов со всего мира. Хотя в действительности политиком никогда не был. Этот огромный, рослый, харизматичный серб с густыми седыми волосами и добрыми глазами, скрытыми под иссиня-чёрными бровями, был олицетворением Сербии как таковой. Таким был Дража Михайлович, которому тот, к слову сказать, поклонялся. Врач-психиатр, и в свободное время поэт, далёкий, на первый взгляд, от политики проявил в критическую минуту решимость, какую государственные деятели не проявляют. Последние всё время заботятся о престиже, о внешнем виде, выделяя для себя примат формы над содержанием. Караджич — человек из народа — этого не умел и не хотел уметь. Он в первую очередь думал о людях, а потом уж о себе и своём положении.
Президент Боснии Алия Изетбегович — жестокий, принципиальный, радикальный мусульманин — был более дипломатичен. У него за плечами был солидный политический опыт, он длительное время входил в состав Президиума Боснии и Герцеговины (ещё во времена Тито), а потому умело лавировал между всеми «врагами моего врага». Не представляя из себя реальной силы и стоя во главе смехотворно крошечного народа, он делал ставки то на одних, то на других наших оппонентов и всё время находил в их лице поддержку. Что до его ислама… Пьющий мусульманин — есть нечто, что режет глаз. Больше ничего о нём не скажу.
Хотя нет, скажу. Когда независимость Боснии признали в мире, первым его приказом было разграбление казарм ЮНА, оставшихся на территории страны. Народ понял его приказ буквально — стали не только забирать оружие и грабить склады, но и убивать безоружных офицеров, в первую очередь — сербов.