Мюнхэ
Я лежала на кровати и думала о том, что понимаю теперь, почему в детстве, увидев выступление Милошевича в Белграде, отождествила себя с кем-то из его домашних. Я была слишком маленькой, чтобы провести параллель между собой и Мирой Маркович (да и не знала тогда о её существовании). Но тогда уже поняла — я, видимо, слишком сербка, чтобы остаться равнодушным к нему и его словам. Настолько, что чувствовать его дыхание и биение сердца вскоре буду лично.
Я чувствовала дыхание Елены Петрович, читала мысли Натальи Кешко, побывала в шкуре Марии Румынской. Но когда я стала на место Миры Маркович, всё будто бы перевернулось внутри меня. Может быть, потому что те события, свидетельницей которых стала Мира, прошли и через мою жизнь. А может быть потому, что обе мы слишком патриотичны для женщин.
События недавнего прошлого моей страны, очевидцем которых я стала только благодаря особому устройству моей психики, ворочались в голове и не давали покоя. Я налила вина и подошла к окну.
Белград покрылся первым снегом. Новые асфальтированные улицы пришли на смену красивым мостовым с брусчаткой, разрушенной сначала гитлеровцами, а потом — натовцами, и сейчас они прячутся от холодов наступающей зимы под тонким покрывалом первого зимнего проявления. Завтра всё растает, и осень вновь вступит в свои права, напомнив о себе проливным дождём, а сегодня Белград спит под покровом белых пушистых хлопьев и словно говорит всем своим жителям, что и им пора отправиться в объятия Морфея.
Алексей подошёл ко мне сзади и обнял.
— Красиво, — прошептал он.
— «Зима тревоги нашей позади, к нам солнцем Йорка лето возвратилось…» — сказала я.
— Почему Шекспир?
— Не знаю, вспомнилось вдруг.
— Мне кажется, или тебе грустно?
— Грустно. Жизнь проходит. Так много хочется сказать, сделать, оставить после себя, а время течёт неумолимо и не оставляет нам никакой возможности сказать: стой, я ещё только начинаю жить…
— Какой пессимизм в такую минуту… Я в такие моменты обычно сплю…
— Да, пожалуй, это лучший выход. Только сделаю один звонок.
Я вышла в соседнюю комнату и набрала номер Драгана.
— Не спишь?
— Ну что ты! Мюнхэ, девочка моя! Я так рад тебя слышать. Как ты?
— Твоё предложение ещё в силе?
— Всегда. Работать с тобой, видеть тебя — одно удовольствие! Я, если честно, соскучился…
— Это понятно, — нетерпеливо прервала его я. — Скажи, когда следующий… кхм… заезд?
— У нас ещё неделя.
— Отлично. Я согласна, но при одном условии…
— Вознаграждение твоё я, разумеется, увеличу…
— Условие другое.
— Какое же?
— Не могу пока сказать. Ограничусь лишь тем, что исполнить его — вполне в твоих силах.
— Что ж, тогда всё принято.
— В таком случае, я согласна.
Он ещё что-то хотел спросить, но я уже положила трубку. Он не перезвонил — он знал, что я всегда выполню данные обещания.
Его звали Джастин Госснел. Мы учились вместе в Университете в Лейпциге, и я точно знала, что он сейчас там. Он заканчивал аспирантуру, и до рождественских каникул ещё было время. Наутро я сказала Алексею, что мне надо срочно проведать больную мать и что вернусь я не позднее, чем через три дня. Он обещал дождаться меня в Белграде. Я же вечером следующего дня была в Лейпциге и беседовала за чашкой кофе с Джастином обо всём на свете.
— Я так рад, что ты приехала. Но что случилось, почему ты здесь, а не в Белграде? Ты ведь, кажется, теперь там учишься и живёшь?
— Да, но у меня здесь осталась мать. Тянет всё-таки. Взяла отпуск в университете и решила проведать её.
— Ты молодец.
— А ты-то как? Не скучно тебе?
— Есть немного. Все, с кем учились, разъехались, остались только студенты, к которым я пока не до конца привык. Потому твой внезапный приезд для меня как праздник…
— Я тоже очень рада тебя видеть. Проведём пару дней вместе?
— Конечно, с радостью!
— Послушай, а как у тебя с гражданством? Не надумал получать немецкое?
— Нет. Здесь не лучше, чем в США, так что это даже не смена шила на мыло.
— О как. И ты, конечно, как и все американцы, думаешь, что ваша нация — самая что ни на есть крутая в мире и вообще чем-то напоминающая сверхлюдей? — скептически спросила я.
— Во-первых, я так не думаю. А, во-вторых, в каждой нации есть те, кто разделяет описанную тобой точку зрения, а есть остальные, нормальные. Вас, сербов, тоже можно в этом обвинить. Есть много таких и среди русских — как правило, в средах обитания наций, населяющих большие территории, шовинизм развит как нигде более. Оно и понятно — обладание большой территорией требует и её защиты, так как же быть, когда у тебя в распоряжении такая армия? Волей-неволей закрадываются мысли о мировом господстве…
Джастин говорил с некоторой иронией, словно высмеивая недостатки своей нации. Я к такому не привыкла — надо же мне было кому-то оппонировать!
— А что насчёт исторической ответственности? Не думаешь же ты, что твоя страна всегда всё делала правильно…
— Ответственности американцев? Или их президентов?
— Конечно, американцев. Было бы очень легко, если бы за всё отвечали только руководители государства…
— То есть ты думаешь, что, если Америка провозгласила себя царством свободы и демократии, то каждый гражданин должен нести ответственность за действия политиков?
— Априори.
— Ты глубоко ошибаешься.
— ???
— Провозгласить и декларировать что-либо — это одно, а поступать на самом деле так или иначе — другое. Ни для кого не секрет, что, прежде чем стать страной свободы, Америка была страной рабовладельцев. Капитал всегда задавал тон развитию американской государственности, а это значит, что акулы капитала назначали на крупнейшие государственные должности выгодных им людей. Если быть точным, купленных ими. Но с помощью демократических институтов…
— Как это? Ведь, если выборы честные и справедливые, в них никто не может вмешаться!
— Может быть, в сами процедуры выборов никто и не вмешивается, как это принято, например, в России. Толстосумы диктуют свою волю иначе — они задурманивают головы избирателям грязными предвыборными кампаниями, в которых в ход идёт всё — от традиционной телевизионной лжи до запугивания конгрессменов и Коллегии выборщиков. Именно таким образом американский капитал, что называется, «города берёт».
— И потому народ не должен отвечать за действия правителей? Коль скоро ты так полагаешь, то что же мешает электорату (который, к слову сказать, ты представляешь и который, судя по твоим словам, вовсе не безмозглый, а лишь поддающийся внушению), протрезвев от капиталистического дурмана, нивелировать непопулярное решение неугодного президента или подвергнуть его импичменту?
— Брось. Я тебе уже ответил — импичмент, как и все другие демократические институты, находится в руках бизнеса. К примеру, импичменту подвергли Клинтона — человека, беспрецедентно сократившего безработицу в США, а вместе с ним и Гора, лауреата Нобелевской премии мира. Почему? Потому что переспал с помощницей? Чушь собачья. Чтобы поставить во главу страны не простого паренька из Арканзаса, прошедшего всю социальную вертикаль и познавшего жизнь с низов, а давно ангажированного капиталом представителя семейства Буш. При этом никому не интересно, каким он будет президентом — он должен неукоснительно выполнять требования своих хозяев. Его папа дал маху — кампания на Ближнем Востоке, в которую Трамп и иже с ним порядочно вложились, закончилась ничем. Разозлившись, они отправили его в отставку, но не вечно же этому продолжаться. Не он, так его сын, также хорошо известный представителям бизнес-элиты, должен продолжить его дело…
— То есть по твоим словам следует, что народ вообще не является участником политического процесса?
— Является. Но посредственным. С таким же успехом можно обвинять в агрессивной захватнической политике США всех стран — участниц НАТО. Почему они попустили бардак в твоей родной Сербии? Почему не воспрепятствовали развалу инфраструктуры Ирака и Ливии? Как умудрились проворонить Афганистан, сделав его вместо анклава военной машины рассадником международной преступности? В принятии решений по каждому вопросу участвует целый ряд факторов, и поведение соучастников международных отношений имеет из них наименьшее значение. Решение всё-таки принимают главы государств.
— Кого из них ты бы выделил за всю историю США?
Джастин рассмеялся:
— Это похоже на интервью. Чёрт побери, а с тобой интересно. Что ж, представим, что мы в телестудии… эмм… Клинтона…
— Вот тебе раз! Клинтона, разбомбившего Югославию?
— Я ведь отвечаю как американец. Он разбомбил ТВОЮ Югославию, а МОИ США он спас от безработицы и социального кризиса, ловко преодолев их в самый ответственный момент.
— А Хиллари?
— Нет, ни в коем случае. Хоть муж и жена и одна сатана, всё же ошибочно думать, что она его плоть от плоти и думает как он… Она — женщина, которой втройне сложно управлять государством, и допускать которую к такому ответственному процессу нужно только в крайнем случае…
— Например, в каком? В случае Трампа?
— Они равны. Она не умеет управлять государством по гендерному признаку, а он — по социальному. Управление фирмой и страной — разные вещи. В фирме, даже самой большой и процветающей, каждый маленький клерк имеет свои обязанности, неисполнение которых грозит ему увольнением с последующей моментальной заменой. В государстве всё не так. Здесь никогда ничего не идёт по сценарию, никто ничего не хочет делать, и не существует никаких механизмов принуждения. Как бизнесмен, имеющий сотню помощников, Трамп хорошо знает, что, если помощник или заместитель не хочет выполнять определённую работу или шеф не уверен в её качестве, то можно сделать самому. Как только ты начал претворять эту идею в государстве — всё пропало. Тогда последние министры перестанут чувствовать страх и сядут на шею. И всё, готов президент. Сгорит за полгода.