Поражение Австро — Венгрии в Первой мировой войне и ее распад осенью 1918 г. привели к вхождению исторических земель Угорской Руси, ранее являвшихся частью Венгрии, в состав новорожденной Чехословакии под названием Подкарпатской Руси, что было закреплено в Сен — Жерменском мирном договоре 1919 г. Исторически сложившейся этнокультурной особенностью карпатских русинов, ставших в 1919 г. частью Чехословакии, было доминирование среди местной русинской интеллигенции общерусской идентичности, отличительной чертой которой являлась трактовка карпатских русинов как составной части единого русского народа «от Карпат до Камчатки» в составе великороссов, малороссов и белорусов. Убежденными сторонниками и пропагандистами концепции триединого русского народа были крупнейшие карпато — русские «будители» XIX в. Александр Духнович и Адольф Добрянский, которые, являясь принципиальными противниками украинского движения в Галиции, предопределили вектор последующего этнокультурного развития карпатских русинов. Примечательно, что первые проявления политической активности карпатских русинов в ходе Первой мировой войны были ориентированы на вхождение русинских земель Угорской Руси и Галиции в состав России. Карпато — русская пресса Северной Америки в ходе Первой мировой войны активно выступала за воссоединение земель «Подъяремной Руси» с Россией, трактуя это как восстановление исторической спра- ведливости[409]. Однако революционные потрясения и Гражданская война в России, а также геополитические интересы Антанты предопределили чехословацкий сценарий решения вопроса о политической судьбе Карпатской Руси.
Русинское население Подкарпатской Руси сочло целесообразным послать президенту Чехословакии Томашу Гарригу Масарику 10 февраля 1920 г. пространный меморандум, четко обозначив цивилизационные и культурные приоритеты карпатских русинов. «Наш русский народ, окруженный чужими, большей частью враждебно относящимися к нему народами, жил у подножия Карпат. русской культурой и христианской верой, поддерживаемый непоколебимой верой в лучшее будущее, ожидаемое им с Востока, от его брата, Русского великана, — говорилось в меморандуме депутации крестьянского сословия Подкарпатской Руси. — Наш народ не переставал надеяться, что рано или поздно он непременно должен слиться хотя бы культурно со своим могучим братом, родным ему по языку и вере. Эта чистосердечная мысль культурного единства с великим русским народом спасала нас до начала войны от полного народного ослабления»[410].
Однако национальная политика Праги вскоре вызвала разочарование карпато — русской интеллигенции и населения. Во — первых, официальные власти Чехословакии под различными предлогами затягивали выполнение своего обещания о предоставлении русинам широкой автономии, нарушая тем самым положения не только Сен — Жерменского мирного договора, но и Конституции Чехословакии 1920 г. Во — вторых, на протяжении 1920‑х гг. чехословацкие власти энергично способствовали политике «мягкой украинизации» карпатских русинов, поддерживая в силу различных политических соображений украинизаторскую деятельность в Подкарпатском регионе эмигрантов из Галиции в сфере культуры и образования.
Популярный в Подкарпатской Руси журнал «Карпатский свет», орган русофильского Общества имени Духновича, указывая на решающую роль чехословацких правительственных структур в развитии украинского движения в регионе, отмечал в 1931 г., что украинское движение было создано на Подкарпатской Руси искусственно, благодаря широкой моральной и материальной его поддержке со стороны некоторых высших инстанций. Симптоматично в этой связи, что один из главных проводников проукраинской политики Праги в Подкарпатском регионе в начале 1920‑х гг. Петр Эренфельд после своей отставки с поста вице — губернатора Подкарпатской Руси в ноябре 1923 г., отвечая на упреки своих оппонентов в исключительной поддержке только украинского направления в крае, ссылался на получение от чехословацкого правительства «прямого приказа» в этом вопросе, который он последовательно претворял в жизнь.
Русофильская пресса Подкарпатской Руси часто упрекала чехословацкие власти в щедрой финансовой поддержке украинских культурно — просветительских и образовательных проектов и в проукраинской кадровой политике в сфере образования на территории Подкарпатья, высказывая мысль о том, что без подобного содействия украинское движение в этом регионе не имело бы шансов на успешное развитие. «На Подкарпатской Руси голод, а правительство вместо того, чтобы побольше заботиться о голодающих, миллионы выбрасывает на украинизацию Подкарпатской Руси. “Просвита” уже третий миллион получает, а голодающий русский народ с отчаянием просит помощи»[411], — писал в августе 1932 г. ужгородский «Карпаторусский голос», критикуя щедрую финансовую поддержку украинского культурно — просветительского общества «Просвита» со стороны правительства.
Любопытно, что «Просвита» стала объектом особой опеки и поддержки чехословацкого руководства буквально с момента своего создания. В роли всемогущего лоббиста «Просвиты» иногда выступал сам президент Масарик. Так, в своих заметках о положении в Подкарпатской Руси в мае 1921 г. Масарик в числе требуемых мер в данном регионе специально упоминал о необходимости более весомой финансовой поддержки «Просвиты», констатируя, что правительство выделило ему 25 000 [чехословацких крон], но «им необходимо 200 000»[412].
Проукраинские позиции занимали такие влиятельные в межвоенной Чехословакии политические силы, как социал — демократы и католическая народная партия; при этом более консервативная часть политического спектра Чехословакии симпатизировала русофилам[413].
Некоторые чехословацкие политики обращали внимание официальной Праги на потенциальную опасность украинского движения для Чехословакии. В письме президенту Масарику 29 января 1931 г. лидер национальных социалистов и заместитель председателя сената ЧСР Вацлав Клофач указывал на традиционное германофильство украинского движения и его растущий ирредентизм. В качестве иллюстрации своих опасений он прилагал к своему письму популярную среди украинской диаспоры в Чехословакии открытку с картой будущей Украины. Изображенная на открытке карта будущей Украины отражала изрядные территориальные аппетиты украинских идеологов, охватывая всю Подкарпатскую Русь, восточную Словакию и простираясь от городов Кошице и Перемышль на Западе до Волги и отрогов Северного Кавказа на востоке и юго — востоке[414].
В 1930‑х гг. после прихода к власти в Германии нацистов, когда украинское движение стало заметно радикальнее, обнаружив тесные связи с Берлином, чехословацкие власти пересмотрели свою политику в Подкарпатской Руси, сделав ряд уступок представителям русофильского движения и русинофильской ориентации, трактовавшей местных русинов как отдельный восточнославянский народ. Однако украинское движение к этому времени уже пустило довольно глубокие корни в Подкарпатской Руси, что проявилось в ходе трагических событий 1938–1939 гг.
Общее резкое обострение ситуации в Чехословакии в сентябре 1938 г. в связи с судето — немецким кризисом коснулось и самой восточной чехословацкой провинции. Соперничество между традиционным карпа- то — русским направлением среди местных русинов и украинским движением в Подкарпатской Руси стало приобретать все более конфликтные формы. Представители чехословацкой администрации в Подкарпатской Руси стремились по возможности разрядить обстановку в регионе. Выступая на съезде студентов в Мукачево 10 сентября вице — губернатор Подкарпатской Руси Ярослав Мезник заявил, что противоречия между русским и украинским направлениями «не являются проблемой только подкарпатских русинов, это старая проблема огромного стомиллионного русского национального организма… Данная проблема представляется не племенной или расовой, но чисто идеологической. Подкарпатские русины относятся к малорусской этнической группе. Можно дискутировать об идеологической основе как русской, так украинской и так называемой местной национально — культурной ориентации.»[415].
Характеризуя современное ему положение в Подкарпатской Руси, Мезник подчеркивал, что противоречия между русским и украинским движением в подкарпатском регионе «приобрели острые и нежелательные формы. Возникла борьба, в которой обе стороны обвиняют друг друга в некорректности, нелояльности и насилиях»[416].
По мнению высокопоставленного чехословацкого чиновника, подкарпатским русинам поможет «лояльность и терпимость», которые будут способствовать нахождению «модус вивенди при решении национальной, языковой и политической проблемы, означающей раскол вашего народа, столь слабого как в численном отношении, так и в отношении хозяйственном и культурном»[417].
Однако представители местного карпато — русского движения не согласились с аргументами Мезника, вступив с ним в полемику. По словам одного из лидеров подкарпатских русофилов Стефана Фенцика, к моменту вхождения Подкарпатья в состав Чехословакии там «не было никакого украинского вопроса. Этот вопрос возник позже в результате недобросовестной политики определенных деятелей, которые были в этом заинтересованы, дабы разделить подкарпаторусский народ и задержать введение автономии. Нам и сейчас неизвестен украинский вопрос, ибо особого украинского народа де факто не существует»[418].
Мюнхенское соглашение до основания потрясло политические основы существования чехословацкой республики, резко активизировав борьбу словаков и русинов за автономию. В результате него, а также последовавшего вслед за ним Венского арбитража Германия, Венгрия и Польша оккупировали почти треть территории Чехословакии, лишив ее наиболее важных в военно — стратегическом и экономическом отношении регионов. В откровенной беседе с полпредом СССР в Праге Александровским министр иностранных дел Чехословакии Камиль Крофта сказал 3 октября 1938 г., что в результате Мюнхенского сговора «Чехословакия превращена в фикцию, государство без всякого значения, без собственной линии поведения. Недалеко то время, когда она превратится в безвольный придаток Германии»