Народ же, вышедший снова на улицы, не думал ни о передачах, ни о сроках.
Народ ничего Гитлеру не отдавал и не собирался отдавать. Правительство нарушило самую основную статью конституции: уступило территорию! Правительство изменило народу. Поэтому оно должно уйти!
Народ требовал: «Мы хотим новое правительство, народное, военное! Конец переговорам о нас без нас!»
«Годжа подал в отставку!»
«Слава! Слава! Да здравствует правительство национальной обороны!»
Перед дворцом «Звезда» выступал оратор:
— Совесть англичан пробуждается. Лейбористы идут с нами. Во время отъезда в Годесберг простые люди кричали Чемберлену: «Стойте на стороне чехов!» Раздавались выкрики: «Долой Чемберлена!» Франция начала мобилизацию. Будем же стоять твердо, все изменится к лучшему!
— Только не сдаваться!
— К парламенту! К парламенту!
Народ собрался перед парламентом, украшенном флагами. В нем заседал Постоянный комитет. Проходили совещания во фракциях депутатов. К ним шли и шли делегации от собравшихся на площади.
Сотни тысяч людей стояли и терпеливо ждали, твердо веря в то, что нет на свете такой силы, которая могла бы им, непобежденным, навязать четвертование страны, сдачу укреплений и расторжение союзнических договоров.
— Только через наши трупы! Они не пройдут! К нам они не пройдут! — кричал народ, вспоминая Мадрид.
— Испанцы воюют! Абиссинцы воевали. И мы будем воевать!
— Для чего у нас армия? Зачем же производили винтовки, пушки, самолеты, танки? Мы их делали до мозолей на руках! Они принадлежат нам! Надо их пустить в дело!
— Гуситы! Врагов не пугайтесь, число их не считайте!
— Да здравствует Советский Союз!
— Слава! Слава! Слава!
Такие призывы гремели над площадью, пока народ ожидал ответов на свои требования в этот солнечный исторический день.
Вот на балкон вышли депутаты. Стоя между двумя государственными флагами, они начали произносить речи на чешском и словацком языках. Говорили социал-демократы, социалисты, легионеры, коммунисты.
Слово взял Клемент Готвальд.
Он сказал то, что люди давно ждали:
— Лозунг, под которым мы вышли на улицы, стал действительностью. Правительство подало в отставку. Создается новое правительство решительной защиты республики. Создается новое правительство, которое будет опираться на народ, на армию, на честных демократов из числа всех политических партий… Народ позаботится о том, чтобы не отдать республику захватчику!
Сколько было восторга! Национальные и красные знамена развевались на ветру в честь нового правительства. Красных знамен было немало…
— Да здравствует коммунистическая партия! Слава! Слава!
— Слава Советскому Союзу!
— Народ Лондона и Парижа, как и Красная Армия Советского Союза, с нами, и весь демократический мир нам говорит: «Держитесь и не сдавайтесь!» — закончил свою речь Клемент Готвальд.
Сотни тысяч сжатых кулаков взметнулись над головами.
62
Перед Табором начало светать. Из окна вагона Ян Мартину увидел, как из тумана вынырнули очертания хотовинского костела. Ян был еще не в форме, хотя его уже призвали. В кармане пиджака лежал конверт, присланный еще в редакцию три недели назад. Внутри конверта находился еще один конверт меньшего размера с надписью: «Вскрыть при объявлении мобилизации!»
Мобилизация была объявлена накануне вечером. По радио был передан приказ президента на всех языках республики. Еще не успело радио закончить передачу, как призванные уже бежали на пражские вокзалы с черными чемоданчиками. Бежали словно на свадьбу.
По приказу на службу призывались все офицеры, ротмистры, сержанты и солдаты запаса в возрасте до 40 лет включительно. Яну Мартину было больше 40 лет. Его демобилизовали тринадцать лет назад, и с тех пор никто из военных им не интересовался, даже на сборы не вызывали. Но во внутреннем конверте лежало приказание, предписывающее через шесть часов после объявления мобилизации явиться на сборный пункт в городе Йиндржихув-Градец. В приказании Ян именовался поручиком запаса.
Решение о мобилизации приняло вчера вечером правительство генерала Яна Сыровы, назначенное в то время, когда собравшийся перед парламентом народ принимал присягу верности. Требование народа было выполнено.
Все это вызвало в стране радостный подъем.
Когда Ян прощался с Таней в санатории, в Праге выключили свет. Все были уверены, что Гитлер распорядится сбросить ночью на Прагу первые бомбы, чтобы воспрепятствовать отъезду мобилизованных. Расчеты постов противовоздушной обороны заступили на дежурство.
Таня простилась с ним с серьезной, но гордой улыбкой. После этого он отправился домой, где распрощался с Еничеком и родителями. Мать собрала ему чемодан. Все делалось в большой спешке. Даже некогда было всплакнуть, хотя ей этого и хотелось. У Еничека были большие удивленные глаза, и он на прощание долго обнимал отца за шею. Наконец Ян выбежал на остановку трамвая, который, не зажигая огней, шел со стороны Ольшанского кладбища. Сотни мужчин буквально сбегались к вокзалу Вильсона. Такой мобилизации Прага не помнила.
— Наконец-то! — говорили женщины своим мужьям при расставании. — О нас, отец, не беспокойся!
И мужчины оставляли все заботы позади, чтобы поспеть на поезда. Залы ожидания на вокзалах наполнились гулом голосов. В вагонах раздавались старые военные песни. Никто не опасался бомб, которые Гитлер обязательно сбросит на вокзалы уже этой ночью.
В дороге никто не спал. Доставали еду, завернутую женами в бумагу:
— Все равно нас в казармах накормят!
Массы резервистов валили из поездов на затемненных станциях в Бенешове, Таборе, Собеславе. Их ожидали офицеры и солдаты с красными повязками на рукавах. Отводили в город. По дороге резервисты пели песни. Жители городков дружественно их приветствовали. Такой мобилизации Чехословакия еще не видела! А после девятьсот четырнадцатого года, как утверждали старшие, их было несколько.
— Да здравствует наша армия!
Наступил ясный осенний день. Поезд торопливо шел среди лугов и лесов. Никто бы не сказал, что начиналась война, настолько лучезарным было утро.
В Йиндржихув-Градце из поезда вышла основная масса людей. Через минуту поезд поехал дальше, куда-то в Моравию. На горе раскинулся старинный город. На крышах и на башнях костела развевались флаги. Площадь, на которой, по словам деда, тот останавливался по дороге в Вену, напоминала сейчас встревоженный улей. У колонны святой Троицы лежали кучи астр, львиного зева.
Ян прибыл в казарму. Ротмистр посмотрел документы, сказал:
— Ага… пропагандист!.. Пан поручик, получайте обмундирование и оружие. После этого сразу же явитесь к пану полковнику.
Поручик Ян Мартину переоделся в военную форму и представился пану полковнику. Выслушав доклад, полковник рассмеялся:
— Ты что, не узнаешь меня? — Это был Эвальд, с которым Ян познакомился в Усть-Северске. — Помнишь, как мы на чердаке у тетки Марфы разучивали при свече перестроение взводов?
— Ты говорил, что должен дослужиться до штабс-капитана…
— После перемирия я получил во Франции майора, ну и остался совсем в армии…
— Кагоурек погиб под Бахмачом…
— Слышал… А где ты потерял из виду Горжеца?
— Уже за Байкалом…
— Я читал об этом процессе… Он уже давно генерал. Ну, еще поговорим об этом. Значит, будешь у нас заниматься пропагандистской работой. У писателей и журналистов и в армии будет много работы.
— Я уже не журналист…
— Это не имеет значения. Будешь рассказывать солдатам о России.
— Я хотел бы на фронт.
— Поедешь, дружище, дождешься! Войны еще нет, и в то же время она уже идет. На границах уже стреляют.
— И здесь тоже?
— Да, генлейновцы.
— Хотелось бы это увидеть, Эвальд…
— Сначала расскажи мне, как ты все это расцениваешь. Что делал Чемберлен в Годесберге?
— Пусть делает, что хочет, Гитлер от нас ничего не получит! Мы пришли в себя.
— Хорошо бы, — вздохнул Эвальд. — Видишь ли, друг мой, я стоял против немцев на французском фронте. Тогда познакомился с французами. Но сейчас я их не понимаю. Неужели они не готовы?
— Гитлер их подорвал изнутри. Нас тоже пытается разложить. Однако мы не поддались, как видишь…
— Да, наши люди молодцы, — проговорил полковник. — Мы не должны их разочаровывать.
Ян попросил полковника направить его на границу.
— Сначала познакомься с нашим штабом… Пообедай с нами.
Эвальд не был теперь таким молчуном, как в Усть-Северске. Зато пополнел, лицо его стало красным. Он курил без конца и часто вздыхал.
— Военная служба — это великое дело, но если мы сдадимся, я пущу себе пулю в лоб.
— Этого не потребуется.
— Посмотрим, Ян. А если мобилизация объявлена только затем, чтобы загнать людей в казармы, доты и окопы и держать их таким образом в руках, пока правительство не уступит нажиму Гитлера? Ведь пограничные районы, по сути дела, уже отдали! Ведь идут лишь переговоры о процедуре передачи, как будто речь идет о товаре, а не о святом деле. Не веришь? Тогда я рад, парень. Ну а на фронт я тебя направлю прямо сегодня после обеда.
Ян утешил Эвальда, рассказав ему о клятве народа перед зданием парламента, о походе толпы на Град, о вчерашнем вечере, когда была объявлена мобилизация и народ плясал от радости.
— Более трехсот лет наш народ не проявлял себя таким образом!
— Дай бог, чтобы этот народ не был обманут! — снова сказал полковник.
После обеда Ян Мартину вместе с ротмистром Малеком выехал из Йиндржихув-Градца к границе. Малек с винтовкой за плечом сел за руль мотоцикла, а Ян с пистолетом в руке устроился в коляске.
— Вам придется стрелять первому, пан поручик, если покажется где-нибудь противник, — сказал Малек. — У меня руки заняты.
В деревнях, мимо которых они проезжали, стояли солдаты. Бессчетное число раз пришлось предъявить документы патрулям на перекрестках, у мостов и виадуков. В местах, где дорога была заминирована, стояли часовые и указывали флажком, как можно проехать.