Наташка слушала внимательно: казалось, она понимала.
А если и не понимала: чужая голова – камера-обскура – она хотя бы слушала. Уважительно, не перебивая, не кривясь. Тая смутилась:
– Не обращай внимания, чушь несу.
– Возьми, я их не ем, ты знаешь…
В руках у Наташки сиял вожделенный и недоступный «Сникерс». Здесь и сейчас. Это было почти невозможно. Это было чудо.
– Скоро?
– Что? – не догадалась Наташка.
– Ребенок родится?
Будущая мать пожала плечами и будто бы испугалась. Тае показалось это странным, но она ничего не сказала.
– Давай, ешь уже, – пробубнила в пол Наташка и заспешила к своей кровати.
– На этой фотографии ты толстая? – спрашивает доктор О.
Ольга. Круглое имя. Коса-бублик. Катящаяся походка.
Округлость и мягкость формы раздражали. Потому что шли вразрез с содержанием.
Доктор О.
О. говорила острое, угловатое, крепкое. Оно врезалось в Таю, царапало, рвало тонкую кожу, которой только начинала рубцеваться обнаженная боль.
О. показывает Тае прошлогодний снимок.
– Отвечай же. Толстая?
– Нет, – отвечает Тая.
– Ты хочешь похудеть?
– Я не хочу толстеть.
– Почему? Что такого страшного случится, если ты наберешь пару килограммов?
Докторша подкупающе улыбается. Нужно ей сейчас сказать то, что она хочет услышать. Нужно улыбнуться и сказать: «Ничего страшного». Она сделает пометку в карте. Она скажет: «Вот и славно, ты идешь на поправку».
Тая напрягается, будто бы при ней водят гвоздем по стеклу. Она не хочет отвечать. Ей становится душно.
– Я не знаю, что случится. Я просто не хочу. Я не хочу толстеть!
Самое неприятное в разговоре с психиатром – он растравливает твою мозоль. В этом, должно быть, и состоит лечение.
Твоя боль прячется в сундук. И каждый раз во время разговора доктор ее достает, оглядывает, примеряет – проверяет, больно ли тебе все еще. И если больно – значит, ты псих. Делается пометка в карте. И боль опять убирается в сундучок. До следующего раза. Сколько же их будет?
– Ну подумай. По улицам ходит много полных женщин. Они страдают? Вот нянечка страдает? Она в теле у вас. Погляди.
– Это не мое дело.
– Представь, ты прибавила три килограмма. Что изменится, кроме цифры на весах? Тебе станет труднее общаться с людьми? Ты станешь хуже учиться? У тебя пропадут разом твои художественные способности? Ты так прекрасно рисуешь.
Тая чувствует внутри колючий комок злости.
При чем тут учеба? И рисование? Эти психиатры сами сумасшедшие.
Путают и Фому с Еремой, и божий дар с яичницей.
– Не пропадут.
– Вот видишь! Твои килограммы – это не ты. Твоя личность ничего не потеряет, если ты прибавишь в весе. Может, она даже разовьется, сумев принять этот опыт.
– Мне не нужно принимать такой опыт. Почему вы хотите, чтобы я растолстела? Зачем нянька следит, чтобы я доела все эти ваши макароны, от которых тошнит? Манку с комочками? Суп из воды, перловки и лука?
Нет! Не злись. Пожалуйста! Ты ведь знаешь, что за этим последует.
У Таи учащается дыхание. Начинает гореть лицо.
– Мне кажется, тема пищи по-прежнему волнует тебя слишком сильно, – говорит докторша. – Мы поговорим завтра, а сейчас тебе сделают укольчик, и ты отдохнешь.
– Не надо укольчик, – просит Тая, – я не волнуюсь. Я поем и полежу, как вы хотите. Только не надо укольчик.
Не плакать. Не плакать! Не дай бог! Тогда точно будет кубик. И три часа смерти.
Докторша делает пометку в карте.
– До завтра, Таисия.
– Постойте! Минутку… Вы разрешите родителям принести мне блокнот? Я очень хочу рисовать.
– Ты будешь мне его показывать?
Помедлив, Тая кивает.
Выбор-то не ахти: либо делишься с докторшей, либо не творишь совсем.
В тот же вечер Тая нарисовала то, что давно щипалось электричеством на кончиках пальцев, болело внутри, просилось на бумагу.
Две девушки, одна – ниже и полнее, сарафан аппетитно натягивают крепкие груди, похожа лицом на Люсю, она улыбается, смотрит прямо и весело; вторая – чрезмерно худая, видно: свитер и джинсы на ней мешком – напоминает Таю, глядит отчаянно, дико и страстно; в руке у полненькой бублик, у худой – яблоко.
Доктор Ольга на следующем обходе внимательно разглядывает рисунок.
Долго, очень долго молчит.
Тая даже успевает посмотреть в окно. Хотя обычно она не отвлекается: отслеживает выражение лица Ольги-докторши. Без этого не выиграть поединка.
– Как она называется?
Тая задумалась.
– Дать тебе время до завтра?
– А я должна ее назвать?
– Хотелось бы.
– Я придумала.
Тая взяла у докторши ручку и подписала.
«Плоть и душа».
Август
Каждый день Тая под разными предлогами, которые придумывала в первую очередь для себя самой, проходила мимо дома Люси.
Она не скучала, нет.
Она не думала подходить, снова говорить, смеяться, кидаться пеной в бане.
Какое-то странное, огромное, нежное и грустное чувство тянуло ее сюда.
Не говорить, нет.
Постоять рядом.
Просто постоять под защитой густой яблоневой листвы.
Послушать, как стучат по деревянному настилу крыльца шаги, как скрипит на ветру приоткрытая дверь…
Вернулись, – поняла Тая.
Дом и сад звучали теперь по-новому. Знакомое платье мелькнуло на крыльце и исчезло. За густыми ветвями яблонь можно долго оставаться незамеченной. На крыльце кто-то остался. Этот силуэт Тая не могла не узнать. Конечно же, это он. Король треф.
Захар сидел, поигрывая толстой цепью, пропуская ее между пальцев.
Если бы у Таи в глазу была встроенная камера с зумом, она показала бы сама себе его длинные ресницы, блик солнца на загорелом лице, качающуюся тень от пряди, пересекающей лоб.
Яркое пятно Люсиного платья выпорхнуло на крыльцо.
Они вдвоем.
Не стоит им мешать.
Тая повернулась и пошла прочь. Сделав несколько шагов, обернулась. Дрожала яблоневая листва, по крашеной стене дома шныряли тени.
По садовой дорожке, негромко разговаривая, приближались к калитке Люсины сестра и мама. Мама бережно поддерживала дочку на сносях под руку – устойчивый семейный корабль шел медленно, гордо.
Сейчас заметят.
Ну и ладно. Так даже лучше. Больше не надо преодолевать этот, будь он неладен, «потенциальный барьер», отвечая самой себе на гамлетовский вопрос: заходить или не заходить?
– Тая, а ты что тут стоишь? Вчера они приехали. Мы за молоком к соседям сходим, чай будем пить.
Будто бы все как раньше.
Ленивое дачное чаепитие. Сладковатый душный запах парного коровьего молока. Сытные бутерброды с колбасой и с брынзой. Толстые ломти свежего пшеничного хлеба, мягкого, как синтепон.
Тая привыкла: мысли о еде приходили не к месту, не ко времени – постоянно. Как мухи. Не считаясь ни с чем. Пусть хоть ядерная война, проклятый прет, который живет внутри, не откажется от куска торта, толстобокого пирожка или десятка конфет.
В любой непонятной ситуации – сходи поешь.
Если тебе грустно – холодильник тут.
Если тебе страшно – см. выше.
Если тебе больно, одиноко, обидно, если чувствуешь вину, стыд и т. д.
Если не справляешься со стрессом или домашкой по химии.
Если твои картины кажутся тебе бездарными.
Холодильник никуда не уйдет. Ног у него нет.
Холодильник не предаст.
Холодильник добр и безотказен.
Он примет тебя с отверстой дверцей в любое время суток, в любом виде.
Тая кинула быстрый взгляд в сторону крыльца, где сидели Захар и Люся.
«Вот бы написать их так: маслом, на холсте, глядящих друг на друга, осыпанных солнечными бликами, в обрамлении листвы!»
«Твои картины бездарны. Иди готовься к ЕГЭ… или поешь».
За спиной стукнула калитка. Тая вошла под яблоневую арку, направилась к дому.
И тут же пожалела об этом.
С довольным и деловитым видом Захар сидел, придвинувшись к Люсе вплотную и накрыв своими ее лежащие на столе руки. Временами он слегка поглаживал пальцы девушки – в этой почти незаметной ласке Тая сразу углядела некоторое особенное содержание. Глубину, понятную лишь двоим. В походе они сблизились, похоже…
А на что ты надеялась? Глупо было бы предполагать иное.
Тяжелеющими ногами Тая преодолела последние ступеньки крыльца.
Люся сидела потупившись, лишь приближающиеся шаги заставили ее поднять глаза.
Тая смотрела на подругу и будто бы не узнавала ее.
За те недолгие дни, что они не виделись, Люсино лицо обрело новое, чужое выражение.
Несколько бледнее обычного, точно слегка тронутое пудрой, оно таило в себе следы счастливой усталости, нежной покорности, непривычной, притяжательной, захарной женственности.
Это конец.
Тае безумно хотелось уйти. Единственное, что ее останавливало, – боязнь выглядеть странно.
Только пришла ведь. И уходишь? Зачем приходила?
– Мы… это… тебя не съедим, садись, – сказал Захар.
После появления злосчастной надписи на остановке он редко публично проявлял к Тае нечто человеческое, простое, приветливое.
В другое время Тая безумно бы обрадовалась, но именно сейчас…
Это незнакомое Люсино лицо. Эти руки, которыми они держатся друг за друга…
От простого приветствия на Таю повеяло такой невыносимой, пронзительной тоской, что у нее заныло в груди.
Ты для него просто подружка ЕГО девушки. Тебе теперь можно улыбаться. Тебя теперь можно позвать к чаю. Никто ничего не подумает. Потому что НЕЧЕГО думать. Он АБСОЛЮТНО к тебе равнодушен. У него ЕСТЬ девушка. Твоя подруга, между прочим.
Тае мучительно захотелось вдруг отстоять свое место в этой неловкой тройной упряжке. Доказать, что она не лишняя. Не запасная.
Если бы он знал, кому обязан своим счастьем. Кто уговорил Люсю встречаться с ним? Она ведь поначалу не очень-то и хотела.