– Кстати, – добавил Захар, жуя, – худения эти ты зря затеяла. Раньше лучше было. В бабе должно быть за что подержаться.
Тая сделала вид, что ничего не произошло, но внутри у нее все обрушилось.
Тайная надежда привлечь его внимание своим новым оригами-телом, несмотря ни на что, жила в ней, пусть в явном виде она не допускала такую мысль.
И теперь надежда эта погибла.
– Я не худею. И я могу сожрать кусок торта, даже не один. Просто я ненавижу торты с фундуком! Я ненавижу фундук! А тут, вот видишь, – Тая в свою очередь грубо сунула в лицо Захару коробку от торта, – тут написано: начинка – лесной орех! Думаешь, я бы стала предлагать тебе то, что сама люблю? Дудки. Я бы это в одно жало съела.
Захар пожал плечами.
Уткнулся взглядом в чай, снова просканировал стены – за что бы зацепиться, чтобы перевести тему?
– Красивая баба, – сказал он, указывая на стену.
По соседству с лысым квадратом выцветших обоев на месте сорванного портрета висела нарисованная Таей купальщица, собравшаяся повернуть голову, та самая, чей размер бедер некогда Люся приняла на свой счет.
– Покажешь?
Тая встрепенулась.
Внимание к своему творчеству она ценила выше прочих проявлений симпатии. Мигом прощено было Захару невежественное непризнание оригами-тела, ведь своим художественным дарованием в глубине души Тая гордилась сильнее.
– Конечно! – воскликнула она, снова запрыгивая на диван прямо в кедах.
Захар не понимал ни в композиции, ни в перспективе ровным счетом ничего; положа руку на сердце, он мало в чем понимал вообще, кроме, пожалуй, «Доты», но он умело напускал на себя вид понимающего, чем легко привлекал не особо вдумчивых девчонок.
– Ты рисуешь вот прям… хорошо. Манера у тебя такая… смелая. Один штрих – и фигуре придана жизнь.
Вытянув руку с рисунком вперед, слегка склонив голову набок, Захар разглядывал купальщицу.
– Немного недостает объема. Есть над чем поработать. Но в целом. Неплохо. Может, подаришь?
Это был укол острым грифелем в самое сердце художника.
Да! Да! Да! Он оценил! Ему ПОНРАВИЛОСЬ.
Захару не нужна была картинка. Просто просьба подарить, небрежно добавленная в конце, показалась ему достойным дополнением комплимента. Просто ему хотелось нащупать грань своего могущества. Понять, на что в действительности готова ради него эта девушка. Люся говорила ему между прочим, что просила Таю подарить купальщицу, но получила отказ.
– Она твоя.
У Таи не возникло ни малейшего колебания, отдавать или нет, хотя она дорожила этой своей работой и считала ее лучшей за лето.
Среди его вещей будет что-то от меня. Он будет вспоминать обо мне. Хотя бы иногда.
Захар решил: момент упускать нельзя. Зачем он сюда пришел, в конце концов? Не только же затем, чтобы выполнить Люсину странную просьбу. Он пришел сюда за поводом поднять свое мужское самолюбие на пару десятков пунктов. Раз уж заговорили о Таиных рисунках…
– У тебя есть тут мои портреты? – будто бы в тему спросил он.
– Это с какой радости?!
От неожиданности и смущения голос Таи звучал грубо.
– Ну… Не знаю… – пробормотал Захар, отвернув лицо.
– Нет у меня никаких портретов, – отчеканила Тая, чувствуя, что краснеет.
«Может, показать? Ему будет приятно. Вдруг это что-то изменит».
«Портрет недостаточно хорош – не понравится. И он НЕ ДОЛЖЕН знать! Ни в коем случае!»
– А мне говорили, что есть.
Не уходить же несолоно хлебавши, как журавль от лисы? Захар чувствовал: надо немного нажать.
«Не колись. Пожалеешь».
«Он обрадуется, стоит показать…»
«Глупость! Ты ведь сама знаешь, как плохо ты рисуешь. И как непохоже получилось. Да еще и Захар в сотый раз убедится, что он король твоих мыслей. Стыдно».
«Можно показать».
«Жалкая экзальтированная дура».
– Кто тебе говорил? – спросила Тая строго.
– Да так…
Захар катал носком кеда по половице мелкий камушек.
– Мужик? И сплетни собираешь? – съязвила Тая.
Тая глотала пустой обжигающий чай, глядя в черноту окна, отражавшую, подобно зеркалу, освещенную комнату.
– Правда, что ли, нет никаких портретов? – зримо погрустнев, переспросил Захар.
– А если бы были? Твоя какая печаль?
– Ну… это же… как бы… лицо мое!
Разговор о портрете явно давался Захару туго; он не знал, что сказать, запинался, выдавливал из себя слова, как последние капли зубной пасты из тюбика.
Факт существования портрета смущал его, давно уже привыкшего к девичьему вниманию и даже избалованного им.
– Если бы и рисовала, разрешения, знаешь ли, спрашивать не стала бы. Авторские права на твое лицо принадлежат Господу Богу, между прочим. И вряд ли он в претензии!
– Нет, говоришь, портретов?! – Глаза Захара внезапно блеснули хитринками. – А там что за рисунок?!
Мятая, наспех заправленная девичья постель.
И неосторожный уголок белого листа, выглянувший из-под подушки: «Кто не спрятался, я не виноват».
Тая не успела ничего ответить.
Бесцеремонно откинув подушку, Захар завладел портретом.
И взглянул на него.
И достался сам себе – ни мертвый, ни живой, ни чужой, ни свой – увиденный влюбленными глазами, странно прекрасный, нечеловечески идеальный.
И замер без возможности сказать хоть слово.
Томные признания, потные ладошки, теплые шеи, уши, пахнущие мылом и пробниками из «Рив Гош», застенчивые поцелуи – весь этот школьный любовный алфавит был пройден.
Но портрет!
Не разумом, сердцем Захар понимал: это – серьезнее, интимнее, глубже самых горячих прикосновений.
Эта диковатая худая девочка на него не вешалась. Не лезла целоваться. Она рисовала его лицо по памяти.
И что с ней теперь делать?
– Отдай!
Кузнечиком длинноногая Тая подскочила и выхватила портрет.
Не успел Захар опомниться – порвала на мелкие кусочки.
Будто он и не видел ничего. Поблазнилось. Пригрезилось перед рассветом.
Белые перья рваной бумаги разлетелись по комнате.
Птица-тайна вырвалась из рук, терзавших ее, порхнула в окно.
– Ну зачем? Это было очень-очень-очень красиво.
Ему понравилось! О, боги… Боги… Понравилось.
Тая повернулась и выбежала из дома.
Стукнула обитая металлом наружная дверь.
Ночь умыла вспыхнувшее лицо прохладой. Как из ручья.
На голову посыпались звезды – конфетти из хлопушки. Яркие, крупные звезды.
Все-таки сегодня – лучший день этого лета! И лучшая ночь!
Ты же наедине с ним! Не теряй ни минуты.
– У меня где-то была звездная карта, – раздался у Таи за спиной голос Захара. – Пойдем к шоссе. Я покажу тебе твое созвездие.
Тая смотрела в небо.
Звезды мерцали нежно, млечно – россыпь пайеток на темно-синем платье в отсветах телефонного экрана.
Этот парень.
Здесь. Со мной.
Не может быть…
Это слишком. Слишком прекрасно!
Карта представляла собою два наложенных друг на друга картонных диска с общей центральной осью; нижний диск был сплошной, с нанесенным рисунком звездного неба, верхний – чуть меньшего диаметра и с круглой прорезью, смещенной относительно центра; карту требовалось расположить на местности так, чтобы север карты глядел на север, а юг на юг; верхний диск следовало вращать относительно нижнего, ориентируясь на отметки по краям – с датой и временем суток. В руках бывалого звездочета или хотя бы человека, не прогуливавшего уроки астрономии, этот заумный блин становился способным на волшебство: небо в прорези превращалось в отражение неба над головой.
Захар, как ни прискорбно, пользоваться картой не умел.
Он вертел ее и так и сяк, точно нетерпеливый гость пустое блюдо, суетился, подсвечивал диски зажигалкой, силясь прочесть мелкие обозначения.
– Погоди, погоди, – повторял он беспомощно.
И Тая покорно «годила» – что же ей оставалось?
Под предлогом – «я помогу» – она тоже склонилась над картой, шалея от возможности придвинуться ближе, еще ближе… дотронуться плечом, выхватить клочок аромата от волос, пока он не истаял на ветру, смаковать ноздрями, не отпускать…
– Ой ты ж, адская сковородка! – в отчаянии лепетал Захар, вращая диск.
Как же Тая была благодарна в этот миг астрономам всего мира, редакторам и верстальщикам, выпустившим эту карту, сделавшим шрифт на ней таким мелким. Ведь ни за что не осмелилась бы она самовольно так сократить расстояние между ними!
Губы Захара заслоняли полнеба.
Чуть привстать на цыпочки и…
«Целоваться с тобой ему было бы удобнее, чем с Люсей. Она меньше ростом. Аргумент, да?»
«О чем ты думаешь, хватит!»
Высокий, субтильный, как большинство быстро вытянувшихся юношей, немного сутулый, в стареньком сером свитере – обычный, в сущности, парень стоял на обочине пустого шоссе с абсолютно бестолковой в его руках астрономической картой, но некий таинственный неумолимый закон природы делал его в этот миг для Таи центром всей пульсирующей, шуршащей, живой Вселенной, средоточием вращающейся звездной воронки.
Она понимала: он парень ее подруги.
Он знала: эти несколько минут – все, что у нее есть.
Она чувствовала.
И ничего не могла с собой поделать.
Счастье.
Безразмерное, концентрированное, сверхплотное. Как материя за мгновение до Большого взрыва.
Все звезды, спрессованные в одной точке.
Тая испытала непреодолимое желание выразить накрывшее ее чувство. Более древнее, чем Захар или она сама. Более важное, чем они оба.
– Представь, прямо сейчас, в эту секунду, мюонное нейтрино пролетает сквозь нас. Сквозь твое сердце сначала и потом сквозь мое.
– Че-че?
– Ну… мюонное нейтрино. Частица такая. Забудь, ладно.
Расквашенную вдребезги, рассыпанную по асфальту романтику не собрать, да и незачем. Из-под горки с низким шмелиным гудением выбрела одинокая поздняя машина.