– Я могу тебе подарить. – Захар протянул Тае звездную карту. – Посмотришь потом сама свое созвездие.
– Ну спасибо.
Тая увяла плечами и головой. Ей вдруг резко захотелось спать. Время как-никак шло к рассвету.
Говорить ли Люсе обо всем этом?
Это же ее парень.
Но ведь ничего такого не было. Просто поболтали.
Они с Захаром продолжали стоять очень близко; точнее, предельно близко для людей, не собирающихся прикасаться друг к другу.
И вдруг он сделал нечто странное.
– У… тебя… тут… – произнес Захар бессвязные слова, руки его вспорхнули – эта внезапность ввергла Таю в ступор. Едва ощутимо он коснулся пальцами ее висков – всего на миг! – бог знает что он мог означать, такой жест – слишком быстрый и слишком робкий, чтобы поддаваться истолкованию.
«Может, соринка в волосах? Если он ее заметил, то, значит, смотрел. Смотрел. На тебя!»
«Не смей. Не смей думать об этом. Не смей надеяться. Это хуже всего. Иллюзорная надежда крадет у человека самое ценное – время».
«Он никогда раньше не пытался к тебе прикоснуться, а теперь…»
«Не смей. Моргни и забудь. Показалось».
– Спокойной ночи, – Тая решительно повернулась и направилась в сторону садоводства.
Люсе она решила ничего не говорить.
Ноябрь
– Ты хочешь вылечиться?
– Вылечиться – да. Толстеть – нет, – повторила в который уже раз Тая.
– А если одно невозможно без другого, – не унималась доктор О. – Твоя цель – победить страх. Твой страх перед нормальной жизнью. Именно он делает тебя больной. А не еда. Еда не может быть врагом. Она – жизнь. Обещай мне подумать об этом.
Тая кивнула.
– И еще вот над чем. В книге Лобсанга Рампы «Третий глаз» описан случай: герой, поступивший учеником в монастырь, получив на десерт маринованные орехи, которые любил с детства, выпросил у товарища дополнительную порцию в обмен на предмет одежды и был за это строго наказан. В чем состоял его проступок с точки зрения наставника-монаха? Во время завтрашней беседы мне хотелось бы услышать твою версию.
Доктор О. Олицетворение полноты, округлости, мягкости.
Женщина, которая хочет, чтобы Тая растолстела.
Чтобы Тая лишилась своего оригами-тела.
Тая против доктора О.
Их разговор – всегда поединок.
Противостояние острого и круглого… Твердого и мягкого.
«…Как облака и камни играют в го».[8]
Решить загадку доктора О. для Таи – дело чести.
Сквозь проем в стене, где могла бы быть дверь, но ее нет, слышно, как живет Корнева.
Настроение у нее хорошее.
– Бэм! Бэм! Бэ-э-э-э-э-э-э-эм!
Катя не ищет бабушку – она спит после укола. Нянька сегодня злая, достал ее Катин режим non-stop search, умертвили Катю на два часа тишины.
Тая лежит на кровати. За ней наблюдает белый мутный глаз плафона. Наташка читает в смартфоне что-то про беременность и роды. Она всегда читает только про это. Готовится.
Иногда она отрывается от чтения, кладет ладонь на живот, смотрит куда-то за стену, за территорию больницы, за линию горизонта. Лицо у нее мечтательное, светлое.
Внутри нее – ребенок.
Она уже видит его своим вневременным материнским оком.
Вот он бежит нагишом по пляжу.
Пяточки-яблочки, прыгающие кудряшки, крылышки-лопатки.
Наташка уже любит его.
Тая не должна пасовать перед загадкой.
Тебя стали бы ругать, вздумай ты поменяться с подругой?
(Мамин голос, с ужасом) «Что ты сделала с новым платьем? Это же не отстирывается!!!», «Опять забыла кеды в школе?», «Все на тебе горит, не напасешься…» – со вздохом.
Паниковать твою маму учили девяностые.
Помнишь историю, которую она к месту и не к месту рассказывает? Как ей дали в институте талоны, она пришла в магазин, но ничего не смогла купить, потому что талоны оказались на товары, которых в магазине не было. Мама говорит, тогда жили будто на реке в ледоход: каждый спасался на своей льдине, отколовшейся от страны, от стабильности, от будущего, только кому-то льдина досталась площадью с футбольное поле, а кому-то – с башмак.
Что было бы тебе, вздумай ты выменять у подруги «Сникерс» за кофту?
Лучше об этом не думать – правда?
Но вопросы от доктора О. – всегда с подковыркой.
Ответ не может лежать на поверхности.
Дело тут явно не в том, что одежда дороже порции орехов.
Тая взяла блокнот и принялась рисовать. Так ей легче думалось. Переживалось.
Линии-мысли. Линии-чувства. Линии вместо слов.
На белом листе начало проступать – будто всплывать из молока – лицо мальчика с раскосыми тибетскими глазами.
– А ты уверена, что этому парню, Захару, было на тебя плевать? – Светка сидела на кровати и расчесывала волосы. У нее был деревянный толстозубый гребень с надписью: From Siberia with love. Светка расчесывалась постоянно, если не ела и не спала.
Больше тут нечем было занять руки.
Практически все, чем можно развлечься в четырех стенах: вязание, вышивка, плетение из ниток или резинок, – подпадало под запрет. Опасные предметы же.
– Плевать, конечно.
– А как же странное прикосновение в тот вечер, когда вы на звезды смотрели? Вспомни, не было ли еще чего-нибудь такого.
Светка обожает достраивать свои и чужие любовные истории до хеппи-энда. Даже если эти истории уже кончились, причем плохо.
Прекрати вспоминать. Это просто совпадения. Ничтожные совпадения. Если бы ты ему хоть чуть-чуть нравилась, он бы не удалял твои картинки со своей стены вконтакте. Он бы садился рядом, а не подальше. Он бы, передавая тебе чашку, не старался поставить пальцы так, чтобы они НЕ соприкоснулись с твоими.
Хватит вспоминать!
Это пытка!
Пытка надеждой…
Август
Конец дачного сезона – все вокруг пропитывается особым неописуемым настроением прощания: скоро уезжать, каждому со своим, увозить собранные за лето камушки, печали, поцелуи – кому что выпало под соснами на берегу. Портится погода, пустеют дощатые домики огородников, лысеют разродившиеся урожаем грядки.
Соседка срезает свои божественные георгины, пышные, с оборочками по краям, будто юбки старинных дам, – внукам же в школу.
На крыльце у Люси скучают не успевшие разъехаться ребята.
Тая помогает подруге спасать поздние яблоки – срезать побитые бока, выковыривать темные пятнышки.
Парни, вытянув длинные ноги, развалились в пластиковых креслах. Они тупят в телефонах и лениво переговариваются.
– Тай, а Тай! Есть у тебя в телефоне что-нибудь прикольное? Посмотреть, там, или послушать, – спросил Серега.
Тонкая панелька в розовом чехле, поблескивая погасшим экраном в свете тусклого дня, как маленькая лужица, лежала на ближайшем к нему углу стола. Серега бесцеремонно ее сцапал.
Тая не успела и рта раскрыть: у ее личного пространства обнаружился неожиданный защитник, причем рьяный.
– Ну-ка положи, где взял! – отчеканил Захар.
– Это еще почему? Твой, что ли, девайс? – обиделся Серега.
– Положи, я сказал, – был ответ.
Тая хотела возразить. И правда, с какого перепугу этот странный человек распоряжается ее вещами? Ну и наглость! Хочется Сереге посмотреть, пусть смотрит, у нее много музыки накачано, картинок смешных…
И тут ее точно подбросило.
Селфи.
Ведь так и не удалила. Голова садовая!
Почему-то Захар помнил о них, в отличие от нее самой.
– Вот видишь, он не хотел, чтобы другие парни смотрели на тебя полуголую, – раздался с небес ноябрьский голос Светки.
Перед тем как выплыть к ней наверх из своего воспоминания, Тая в последний раз огляделась. Раскатившиеся яблоки на газетах. Сумки и корзины, упакованные в город. Банки с огурцами. Усердная счастливица Люся с аккуратным пробором в волосах. Захар, прислонившийся к столбику веранды. Их взгляды соединились, будто протянутые вперед невидимые руки, взглядами они держатся друг за друга – крепко, еще крепче! – не отпускают.
И боль – тупая теперь, медлительная, как жаба, – проснулась где-то под сердцем.
– Может, еще что-то вспомнишь? – не унималась Светка.
Тая качалась на поверхности минувшего. Ее больничная кровать дрейфовала в открытом океане, как обломок корабля, потерпевшего крушение.
Нечего терять.
Олег.
Олег-«Шурик».
Ботан.
Куда ему до Захара.
У Захара даже сердце справа.
И сигарета за ухом.
Тае всегда нравились плохие парни. Никаких пай-мальчиков. Они такие скучные! Олег-«Шурик», например.
Зачем-то он старался сесть рядом с Таей. Когда пили чай. Когда смотрели кино. И всегда выходило это у него – волшебно невзначай. Являлась срочная необходимость кому-то уступить, чтобы было лучше видно/слышно. Кому-то становилось неудобно/тесно. Все другие места оказывались занятыми. Как-то вдруг…
Но Олег-«Шурик» не решался дотронуться до Таи, хотя другие ребята преспокойно обнимали в полумраке своих соседок.
Лишь однажды…
Что на него нашло? Кто распылил в воздухе афродизиаки?
Набравшись смелости, Олег положил руку на коленку Таи, невесомо, как кисточкой из пудреницы, провел ладонью по ее бедру. Экран в это время загорелся ярко, там что-то взорвалось, запылало – белесое пятно света застало робкую руку на месте преступления.
– Олежек у нас жжет, – произнес Захар с уничтожающей интонацией.
В пульсирующей темноте угадывалась его фирменная саркастическая ухмылочка одним уголком рта. Нацеленная превратить человеческое достоинство оппонента в дрожащий холодец.
Вздрогнув, Олег отдернул руку. Как от горячего.
Тая не испытала особенно сильной досады. Но насторожилась: продолжение следует?
И ничего.
Попытки своей Олег не повторил, хотя фильм после шел еще полтора часа.
– Ботан – он и в Африке ботан, – вздохнула Тая.