По дороге, вымощенной широкими плитами, расположенными в виде лестницы, Мюрат направился прямо в город. Было воскресенье. Богослужение только что началось, и все народонаселение собралось на площади, когда появился Мюрат. Никто его не узнал, и все с удивлением смотрели на этого блестящего полководца. Мюрат заметил среди крестьян бывшего сержанта, служившего когда-то в его гвардии в Неаполе. Подойдя к нему и положив ему на плечо руку, Мюрат сказал:
— Тавелла, ты не узнаешь меня? — и так как тот ничего не ответил, добавил: — Я — Иоахим Мюрат, я твой король, тебе первому выпало счастье крикнуть: «Да здравствует Иоахим!»
Свита Мюрата тотчас подхватила его возглас. Но калабриец оставался безмолвным, молчала и толпа. Скрытое замешательство овладело большинством. Мюрат, предчувствуя бурю, сказал Тавелле:
— Ну, если ты не хочешь крикнуть «Да здравствует Иоахим», пойди, по крайней мере, отыщи для меня лошадь, и из сержанта, которым ты был, я сделаю тебя капитаном.
Тавелла, не ответив, удалился, но не для того, чтобы исполнить волю короля, а для того, чтобы вернуться домой и больше не показываться. Народ, между тем, прибывал, но не выказывал дружественных знаков симпатии, которую ожидал встретить Мюрат. Он понял, что погибнет, если не примет быстрого решения.
— В Монтелеоне! — воскликнул он, бросаясь первым по дороге, ведущей в этот город.
— В Монтелеоне! — повторили, следуя за ним, офицеры и солдаты.
И толпа, продолжавшая молчать, расступилась, чтобы их пропустить.
Но как только они покинули площадь, на ней поднялось волнение. Человек по имени Жорж Пелегрино вышел из своего дома, вооруженный ружьем, и пробежал по площади, крича:
— К оружию! — он знал, что капитан Трента Кацелли, командовавший жандармами Козенцы, был в это время в Пиццо, и шел его предупредить. Возглас «к оружию!» нашел больший отклик в толпе, чем возглас «да здравствует Иоахим». Всякий калабриец имеет ружье, так что тогда, когда Трента Капелли и Пелегрино вернулись на площадь, на ней уже было около двухсот вооруженных людей. Во главе с Капелли они бросились вслед за королем и настигли его через десять минут недалеко от площади, на том месте, где теперь находится мост. Мюрат, увидев их, остановился и стал поджидать.
Трента Капелли с саблей в руке выехал перед королем.
— Сударь, — сказал ему Мюрат, — хотите вы сменить ваши капитанские эполеты на генеральские? Кричите «да здравствует король» и следуйте за мной со своими храбрыми людьми в Монтелеоне.
— Сир, — ответил Трента Капелли, — мы все верноподданные короля Фердинанда, и мы идем, чтобы драться с вами, а не сопровождать вас. Вернитесь, если вы хотите предупредить кровопролитие.
Мюрат смотрел на капитана с выражением, не допускавшим возражения, затем, не удостаивая его ответом, сделал ему знак рукою удалиться, а другую положил на рукоятку пистолета. Жорж Пелегрино это движение заметил.
— Падайте на землю, капитан! — крикнул он. — Падайте на землю!
Капитан упал. А пуля, пущенная кем-то из толпы, просвистела над головой Мюрата и разметала его волосы.
— Пли! — скомандовал Франческетти.
— Не стреляйте! — вскричал Мюрат и, размахивая платком, сделал шаг вперед к крестьянам.
Но в это время началась перестрелка: упали офицер и три солдата. В подобных обстоятельствах, когда кровь начала течь, уже не останавливаются. Мюрат знал эту роковую истину, и потому его решение оказалось быстрым и бесповоротным. Перед ним стояло пятьсот вооруженных человек, позади него была пропасть в тридцать футов глубиной. Он спрыгнул со скалы, на которой находился, упал в песок и поднялся невредимым. Генерал Франческетти и его помощник Кампана спрыгнули так же удачно, как и он, и все трое побежали к морю.
Подбежав к берегу, король заметил, что лодка, которая доставила их на землю, уплыла. Три корабля, составлявшие его флот, не желая оставаться, чтобы поддерживать его высадку, удалялись на всех парусах. Мальтиец Барбара уносил с собой не только счастье Мюрата, но и его надежды, его спасение и жизнь. Все это можно было объяснить только изменой, но король принял это за простой маневр и, увидев на берегу рыбачью лодку, крикнул друзьям своим:
— Лодку в море!
Все трое принялись ее толкать, чтобы спустить на воду. Но вскоре послышались крики: Жорж Пелегрино, Трента Капелли в сопровождении всего населения Пиццо появились в ста шагах от места, где Мюрат, Франческетти и Кампана выбивались из сил, чтобы заставить лодку скользить по песку. За криками последовала перестрелка. Кампана упал: пуля пробила ему грудь. А лодка, между тем, уже качалась на воде. Генерал Франческетти бросился в нее, Мюрат хотел последовать за ним, но не заметил, что шпоры сапог запутались в сетях. Лодка, повинуясь толчку, подалась, а Мюрат упал лицом в море, ногами оставаясь на берегу. Прежде чем он успел подняться, народ ринулся на него. В одно мгновение с него сорвали эполеты, сюртук и разорвали бы, казалось, самого, если бы Жорж Пелегрино и Трента Капелли не спасли его от черни.
Пленником пошел он по площади, к которой час тому назад подходил королем. Его привели в замок и втолкнули в общую темницу. За ним закрылась дверь, и король оказался среди воров и убийц, которые, не зная, кто он, и думая, что он товарищ их по преступлениям, встретили его проклятиями и насмешками.
Четверть часа спустя дверь темницы открылась. Вошел комендант Маттеи. Мюрат стоял, скрестив руки и гордо вскинув голову. Безграничное величие выражалось в этом человеке, наполовину обнаженном и покрытом грязью и кровью. Маттеи склонился перед ним.
— Комендант, — сказал Мюрат, распознавая его чин по эполетам, — оглянитесь кругом и скажите, в эту ли тюрьму должно сажать короля?
После того, как он сказал, случилась странная вещь: все эти преступники, которые, сочтя Мюрата за собрата, встретили его воплями и смехом, теперь склонились перед королевским достоинством, которого не уважали Пелегрино и Трента Капелли, и отступили в молчании в глубину тюрьмы. Несчастье даровало новое посвящение Иоахиму.
Комендант Маттеи пробормотал что-то в извинение и пригласил Мюрата последовать за ним в приготовленную для него комнату, но перед тем как выйти, Мюрат порылся в карманах, вытащил горсть золотых монет и рассыпал их по полу.
— Возьмите, — сказал он, обернувшись к заключенным, — чтобы вы не говорили, что король, вас посетивший, хотя и пленный и развенчанный, не выказал вам щедрости.
— Да здравствует Иоахим! — закричали узники.
Мюрат горько улыбнулся. Эти же самые слова, будь они повторены таким же числом голосов час тому назад на общественной площади, вместо пленника, сделали бы его королем Неаполитанским. Последствия чрезвычайно важные иногда вытекали из незначительных причин, так что, можно подумать, что Бог и сатана играют в кости на жизнь и смерть людей, на возвеличение и падение империй.
Мюрат последовал за комендантом Маттеи. Тот привел его в маленькую комнатку, принадлежавшую консьержу и уступленную им королю. Маттеи собирался уходить, когда Мюрат позвал его.
— Господин комендант, я желал бы принять душистую ванну, — сказал он.
— Сир, это трудно исполнить.
— Вот тридцать дукатов, пусть скупят весь одеколон, какой найдется. Ах, да, и пусть пришлют ко мне портного.
— Здесь не найдется человека, способного сделать что-нибудь, кроме крестьянской одежды.
— Пусть поедут в Монтелеоне и привезут оттуда то, что найдут.
Комендант поклонился и вышел.
Мюрат сидел в ванне, когда ему доложили о приходе шевалье Алкала, генерала принца Инфантадо и губернатора города, который распорядился, чтобы принесли дамасские одеяла, простыни и кресла. Мюрат был растроган таким вниманием и в нем нашел себе успокоение.
В тот же день прибыл из Санта-Тропеа генерал Нунцианте с тремя тысячами человек. Мюрат увидел с удовольствием старого знакомого, но с первых же слов понял, что он находится перед судьей. Начался форменный допрос. Мюрат ограничился ответом, что он отправился с Корсики в Триест с пропуском императора Австрии, но буря и недостаток в пище заставили его высадиться в Пиццо. На все другие вопросы Мюрат ответил глубоким молчанием. Затем, утомившись, он сказал:
— Генерал, вы не могли бы одолжить мне сюртук, чтобы я мог из ванны выйти?
Генерал понял, что больше ничего не добьется, поклонился королю и вышел. Десять минут спустя Мюрат получил военный костюм, который тотчас же надел, после чего спросил чернила и перо и написал генералу, командиру австрийских полков в Неаполе, чтобы объяснить ему свою задержку в Пиццо. Окончив послание, он поднялся, немного походил в волнении по комнате, затем, нуждаясь в свежем воздухе, распахнул окно, вид из которого открывался на берег, где его арестовали.
Два человека рыли яму в песке у подножия маленького холма. Закончив рыть, они вошли в соседний дом и скоро вышли оттуда, неся на руках труп. Труп был совершенно голый, но по длинным и черным волосам, по молодым формам тела король узнал Кампану. Это был тот из его боевых товарищей, кого любил он больше всех. Сцена погребения, увиденная из окна темницы, тронула Мюрата гораздо сильнее, чем его собственное несчастье. Крупные слезы показались на его глазах и потекли по лицу. В этот момент вошел генерал Нунцианте и поразился смоченным слезами лицом короля. Услышав шум, Мюрат повернулся и, заметив удивление старого солдата, сказал:
— Да, генерал, да, я плачу. Я плачу об этом двадцатичетырехлетнем ребенке, которого доверила мне его семья, причиной смерти которого был я. О, Кампана! Кампана! Если я когда-нибудь взойду на трон, то воздвигну тебе королевскую усыпальницу.
Генерал приказал приготовить обед в комнате, примыкавшей к той, которая служила темницей королю. Мюрат последовал за генералом, сел за стол, но есть не смог. Зрелище, свидетелем которого он стал, разбило ему сердце — ему, человеку, который храбро сражался на полях под Абукиром, Эйлау и Москвой.
После обеда Мюрат вернулся в свою комнату, передал генералу Нунцианте несколько различных писем, написанных им, и попросил оставить его одного. Генерал вышел.