Глава шестая, в которой Оливия проводит вечер в мюзик-холле на Гроув-Лейн, а после представления её ждет скромный ужин в пансионе и домашний концерт
В мюзик-холле на Гроув-Лейн представления давались дважды в день: дневное в два часа пополудни и вечернее в шесть.
Днём среди зрителей можно было заметить мелких лавочников, уличных торговок и ремесленников, хозяев ломбардов, меблированных комнат и сдававшихся внаём экипажей; служанок, улизнувших с кухни среди белого дня, пока хозяева отдыхают после обеда, клерков, оставивших конторы под выдуманным предлогом, букмекеров, длинноволосых художников в нарочито заляпанных красками пиджаках и прочую грубоватую, но не слишком взыскательную публику.
Вечером же «Эксельсиор» посещали зрители посолиднее. Принаряженные семейные пары: дамы в шляпках и замшевых перчатках в тон, джентльмены в сюртуках и начищенных до блеска башмаках из воловьей кожи – респектабельные буржуа, предающиеся беззаботному отдыху. Хозяева универсальных магазинов со всей семьёй, банковские служащие в костюмах из гладкой плотной шерсти в ёлочку, младший персонал фондовой биржи, старательно копирующий на лицах выражение пресыщенности, свойственное завсегдатаям клубов на Дувр-стрит, влюблённые пары и стайки машинисток из Сити в лёгких не по сезону туфельках и шляпках – всем им требовалось хотя бы на один вечер позабыть о бесконечных однообразных буднях и окунуться в мир притворных страстей, чудес и музыки.
Праздничное воодушевление сгустилось под высоким сводчатым потолком вестибюля, оно почти что зримо мерцало над головами тех, кто дожидался своей очереди у шатра «Мадам Луизы, потомственной гадалки и предсказательницы судьбы» или бродил между высоких витрин со всякой блескучей чепухой, на которую так одинаково падки дети и юные девушки. Тут были картонные ветряные мельницы, обёрнутые золочёной фольгой, павлиньи перья, маскарадные шапочки, трещотки, миниатюрные складные трости, фальшивые носы и бороды, китайские веера с костяными ручками, блестящие мячики на резинке, набитые опилками и резаной бумагой, и «тёщины языки», разворачивающиеся с оглушительным треском, если в них подуть.
В воздухе мешались волнующие ароматы духов, пудры, сигар, влажной шерсти и твида, и от низкого вибрирующего гула у Оливии защекотало в ушах. Утром, когда она впервые очутилась под крышей старого театра, затея брата казалась ей не более чем игрой, забавой – одной из тех причуд, что в детстве заставляли его то часами мастерить из картона биплан в натуральную величину, то дрессировать соседского кота при помощи мясных обрезков и деревянных кубиков с буквами. Теперь же, рассматривая нарядную публику, прогуливавшуюся по залу, и любуясь мраморной лестницей, затейливой лепниной потолка и стеклянной люстрой, рассылающей во все стороны мерцающие разноцветные искры, Оливия убедилась в реальности его замысла. Здесь всё было настоящим – театр, актёрская труппа, хлопоты, свалившиеся на брата как на антрепренёра – и в этом не было ни капли игры. Филипп и правда верил в то, что делает, и теперь очередной виток судьбы приближал его к намеченной цели, или же, напротив, отдалял.
– Я встретила Джонни и попросила его отнести наши пальто в мою гримёрку, – Эффи, перекрикивая гомон толпы, наклонилась к Оливии очень близко, и та, погруженная в свои мысли, вздрогнула от неожиданности. – Идите за мной, мисс Адамсон, я познакомлю вас с Мамашей Бенни.
Прикрывая сумочкой, как щитом, сломанную руку, Эффи устремилась сквозь толпу к шатру, который был установлен слева от входа в полукруглой нише, возвышавшейся на два фута над мраморным полом. В прежние времена тут размещался оркестр, в перерыве между отделениями наигрывающий мелодии из опереток и короткие увертюры, но у труппы не было возможности приглашать дополнительных музыкантов, и потому теперь здесь располагался шатёр гадалки.
Шатёр был украшен колокольчиками, издававшими на сквозняке нежный мелодичный звон, и так умело подсвечен разноцветными лампочками, что купол его, казалось, был выдут великаном из нежно-абрикосового прозрачного стекла, а стены возведены из леденцов и полосатых тянучек. Только подойдя вплотную, можно было заметить, что полог шатра сшит из лоскутков кисеи и шёлка, шифона и бархата. Иллюзия была настолько убедительна, что Оливия с сомнением потрогала полотно и тут же заметила, как очень серьёзная дама в пенсне, думая, что её никто не видит, проделала то же самое.
Эффи, не обращая внимания на внушительную очередь, решительно пробралась к входу, и, откинув полотнище ткани, проскользнула внутрь. Через минуту оттуда выбежала раскрасневшаяся троица совсем юных девиц (все три заговорщически переглядывались, хихикали и сияли, будто им в мужья посулили наследных принцев), а Эффи высунулась наружу и поманила Оливию рукой.
Внутри шатра оказалось сумрачно и душно. Всё пространство занимали два стула и круглый столик, на котором стояли мутный хрустальный шар на бронзовой львиной лапе и лампа. Сливочно-жёлтое пятно света придавало сгустившемуся в шатре полумраку чернильную густоту, и тень гадалки от каждого её движения дрожала бесформенной глыбой.
Мамаша Бенни показалась Оливии уставшей и чем-то не на шутку обеспокоенной. Несмотря на духоту, она куталась в шаль и старалась натянуть рукава простого тёмного платья до самых кончиков пальцев. Мысли её, по-видимому, витали далеко, так что и Эффи, и Оливию она поприветствовала рассеянно и без большого воодушевления, а когда в шатёр вошла недовольная задержкой дама в пенсне, с порога принявшаяся возмущаться, кивком указала той на стул и не посчитала нужным даже улыбнуться.
– Пойдём, не будем мешать, – шепнула Эффи Оливии на ухо. – Мамаша Бенни не в духе. Видно, публика сегодня идёт тяжёлая.
Она вновь увлекла Оливию за собой, теперь к маленькому буфету, за стойкой которого бойко управлялся подвижный молодой человек в очень высоком белоснежном цилиндре и с явно бутафорскими усами, такие они были пышные, завитые и напомаженные. Наблюдать за ним было одно удовольствие: в паузах между продажей сластей он доставал из проволочной корзинки апельсины и невероятно артистично проделывал с ними нехитрые, но забавные фокусы.
Он то жонглировал ими, постепенно прибавляя новые в летающую по кругу гирлянду, то делал вид, что заглатывает их целиком, а потом, приподняв цилиндр, под которым вместо волос обнаруживалось птичье гнездо, с комичным изумлением доставал из него разноцветные яйца, круглые леденцы на палочках и хлопушки, которые тут же и продавал пищавшим от восторга детям, обступившим прилавок.
Подойдя ближе, Эффи помахала ему рукой, и он перекинул ей через толпу бумажный кулёк, который она ловко поймала в раскрытую сумочку.
– Джонни запишет на мой счёт, – пояснила она, хотя Оливия не произнесла ни слова и вообще вряд ли поняла, о чём идёт речь.
Толпа в вестибюле начала редеть – зрители поднимались по широкой лестнице, торопясь занять свои места и утихомирить расшалившихся детей. Внимание Оливии привлекла странная делегация: несколько женщин в строгих твидовых костюмах остановились у входа в зрительный зал и, встав в кружок, с жаром что-то обсуждали. Среди них была и та дама, что сначала с подозрением осматривала шатёр, а потом нагрубила гадалке. Сейчас она, вынув из сумочки блокнот, торопливо что-то в нём писала, посматривая снисходительно поверх пенсне на публику.
– Репортёры? – понимающе спросила Оливия, но Эффи с досадой закатила глаза: – Хуже, мисс Адамсон! Это члены Комитета по надзору за общественной нравственностью. У нас недавно случился инцидент, – Эффи, не удержавшись, хихикнула, но тут же посерьёзнела, – и теперь вот без них не обходится ни одно вечернее выступление. Ну, мистер Адамсон вам потом сам расскажет, если посчитает… Арчи, дорогой! Ну, как сегодня?
У широких распахнутых настежь дверей, ведущих в зал, принимал билеты, раскланиваясь направо и налево, импозантный джентльмен в превосходно сшитом смокинге, шёлковом цилиндре и с моноклем. Его галстук-бабочка сверкал миниатюрными капельками страз, на пальце правой руки матово блестел перстень с тёмным камнем, а из прорези жилетного кармашка свисала золотая цепочка часов. «Очень рад приветствовать! Ваша ложа справа… Мы счастливы, что этот вечер… Прошу сюда…» – рокотал он низким вкрадчивым голосом, успевая проверять билеты, направлять зрителей к их местам и подмигивать хорошеньким юным особам из числа машинисток и продавщиц.
Заметив Эффи, он широко улыбнулся и раскинул руки, намереваясь заключить её в объятия, но она проворно спряталась у него за спиной, а когда тот обернулся, приставила ладошку с растопыренными пальцами к носу и показала ему язык.
– Вот негодница-девчонка… – он вздохнул, его плечи карикатурно поникли, но в голосе, когда Эффи подошла ближе, слышалось ликование: – Недурная сегодня выручка, скажу я тебе! Почти полный зал. Хватит, чтобы расплатиться с оркестром и отложить на аренду… А это кто с тобой, Эффи, дорогуша? – обратив внимание на Оливию, стоявшую в сторонке, он приосанился и выпятил грудь.
– Мисс Оливия Адамсон, сестра мистера Адамсона, и новая ассистентка Бродяги, – Эффи представила её тонким манерным голоском, и Оливия поняла, что её прибытие уже обсуждалось между членами труппы.
– Арчибальд Баррингтон, ведущий комик в амплуа светский лев, к вашим услугам, мисс Адамсон, – вынудив Оливию протянуть ему руку, он склонился над её ладонью так низко, что она ощутила на коже тепло его дыхания, а потом выпрямился и долго бормотал что-то неразборчивое низким басом, глядя ей в глаза и многозначительно улыбаясь.
Эффи сочла своим долгом вмешаться. Она без всяких церемоний хлопнула Арчибальда Баррингтона по плечу, предупредила: «Всё расскажу Лавинии, имей в виду!» – и тут же увлекла Оливию в зал, великолепие которого сейчас, когда горели все светильники и люстры, поистине поражало.
Превосходно сохранившиеся резные дубовые панели, кресла, обтянутые плотным малиновым плюшем, позолоченная лепнина – купидоны, танцовщицы и мифические существа, выполненные едва ли не в натуральную величину, благосклонно взирали на столпотворение внизу, пряча лукавые улыбки. Зрительный зал театра был рассчитан на пятьсот мест, и этим вечером он и правда был заполнен почти что целиком.