– Я крайне признателен вам, мисс Адамсон, что вы не пожалели времени и пришли сюда, чтобы сообщить эти сведения. Будьте уверены, что выполнили свой гражданский долг, – инспектор встал и обошёл вокруг стола, чтобы самостоятельно проводить к двери утомительную гостью. – И приношу свои извинения, что вам пришлось так долго ожидать меня. Провёл всё утро в главном управлении. Насилу сбежал, знаете ли, – и он улыбнулся, ожидая, что они тепло распрощаются, довольные друг другом.
К его великой досаде, гостья осталась сидеть.
– Я понимаю, сэр, что мне нечем подкрепить свои слова, – Оливия догадалась, что Тревишем намерен избавиться от неё ровно так же, как и сержант Гатри, только в более благовоспитанной манере, и решила говорить начистоту. – Скорее всего, вы приняли меня за любительницу дешёвых сенсаций или особу, которой везде мерещатся убийства и заговоры. Вы можете навести обо мне справки у инспектора Оливера, сэр, – предложила она. – Мы познакомились с ним в Саффолке при печальных обстоятельствах, но, уверена, он меня вспомнит. Так вышло, что мы с братом сумели оказать помощь расследованию и…
– Ну что вы, мисс Адамсон, – перебил её Тревишем, начиная раздражаться. – У меня нет причин не верить вам. Однако уж не знаю, как ведутся дела в Саффолке, но я пока что неплохо справляюсь сам и гражданское население к помощи привлекать не собираюсь.
Сказано это было с мягкой улыбкой, без всякой грубости, но Оливии всё равно показалось, что её просто-напросто выставляют за дверь. Тревишем стоял прямо напротив неё, и в его глазах она прочла нетерпение и досаду. И тогда Оливия сделала последнюю попытку привлечь внимание инспектора к своим словам.
Она встала, взяла со спинки стула пальто и кивком указала на стенд, находившийся в углу кабинета. Он весь был утыкан канцелярскими иглами с разноцветными пластиковыми бусинами, а в правом верхнем углу этими же иглами к пробковой основе были прикреплены фотографии.
Две из них представляли собой изображения пустых стеклянных витрин, а третья – плоского овального кулона из сине-зелёного камня. Кулон, в отличие от пустых витрин, был сфотографирован довольно искусно, что наводило на мысли о студийной съёмке.
– Прошу прощения, сэр, но я совсем позабыла ещё об одной детали. В коробке с вещами убитой в числе прочего я обнаружила точно такой кулон. Возможно, это распространённое украшение, и моя находка ничего не значит…
Выражение лица инспектора резко переменилось. Светскую любезность как ветром сдуло, взгляд его стал цепким и холодным.
– Где, вы говорите, видели точно такое украшение?
– В коробке с вещами убитой, которую доставили на Гроув-Лейн из вашего полицейского отделения, сэр. Кулон был в свёртке, вместе с рубиновыми серьгами и кольцом, а свёрток находился в танцевальной туфельке, подошва которой…
– Гатри! А ну, немедленно зайдите ко мне! – приказ инспектора, отданный громовым голосом, заставил Оливию вздрогнуть и испытать к несчастному сержанту сочувствие.
Так вышло, что Оливия прилично задержалась в полицейском отделении и, когда она, запыхавшаяся, растрёпанная, в сбившемся набок берете вбежала в свою гримёрную, времени оставалось в обрез. В этом был и существенный плюс – нервничать и попусту переживать было некогда.
На приоткрытой дверце шкафа висел её сценический костюм. Полупрозрачный, цвета давленой малины, с бархатными вставками по бокам, состоявший из короткого жакета и свободных брюк, пошитых на восточный манер, он ничем не напоминал первоначальный замысел, который обсуждался с Гумбертом Проппом. Оливия потрогала нежную ткань и чуть не расхохоталась – да ведь костюм сшит из того же материала, что и нарядная попонка почтенной ослицы Дженни! Не хватало лишь золочёного канта и фальшивых изумрудов.
Только она успела переодеться (на удивление, костюм оказался невероятно удобным и ничуть не стеснявшим движений), как прибежала взволнованная Эффи и принесла с собой внушительный несессер с откидывающейся крышкой. Она усадила Оливию спиной к зеркалу и принялась мягкими втирающими движениями наносить ей на лицо грим, заодно давая напутствия, как вести себя на сцене.
– Улыбайтесь, мисс Адамсон! Всегда улыбайтесь публике. Даже если что-то пошло не так, всё равно улыбайтесь! Зрители приходят в театр не для того, чтобы видеть хмурые лица артистов. Если вдруг затрепыхаетесь, то выберите из зала одного или двух человек с добрыми глазами. Какую-нибудь леди поприличнее или пожилого джентльмена. Обычно это помогает. Просто нужно представить, что работаешь программу только для них, а всех остальных не существует. И запомните: непременно ступайте на сцену с правой ноги!
У Оливии внезапно разболелся живот, и левое веко мелко-мелко задрожало. Эффи, оглянувшись на дверь, вынула из кармана фляжку с бренди, отвинтила крышку и, наполнив её до самого верха, настояла на том, чтобы Оливия опустошила её – залпом, мисс Адамсон, как лекарство! – после чего спазм ужаса на время отступил.
Когда с гримом и причёской было покончено, до выхода на сцену оставалось не более четверти часа.
Эффи спешно убежала к Лавинии Бекхайм, зато появился Филипп. Он порывисто сжал ей ладони, потом взял за плечи, встряхнул, пожелал удачи и мимоходом бросил, что её сценическим именем будет Зельда.
– Почему Зельда? – растерялась Оливия. В жизни она знала только одну Зельду – невероятной толщины цыганку, которая частенько прогуливалась возле школы Святой Урсулы для девочек, в которой она когда-то училась. Цыганка продавала тем ученицам, у которых были карманные деньги, сладости из жжёного сахара и яркие вышитые ленты, пока директриса не отвадила её, припугнув полицией.
– Ну, не нравится Зельда, тогда будешь Тельмой.
– Нет, уж лучше Зельда, – по-детски заупрямилась Оливия. – И вообще, зачем меня обязательно называть какими-то лошадиными кличками?
– Дело твоё, – Филипп покладисто пожал плечами. – Можешь выступать под собственным именем. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Слухи разносятся быстро. Если тётушка Розмари прознаёт, что ты выступаешь на сцене, да ещё и в мюзик-холле… «Эти современные девицы совсем всякий стыд потеряли! Мало нам одного позора в семье, так теперь ещё и это!» – пропищал он жеманно, делая вид, что вдыхает аромат нюхательных солей и обмахивается веером.
Оливия издала нервный смешок, но тут появилась Эффи.
– Скорей-скорей! – заторопила она Оливию. – Бродяга уже на месте. Ваш выход через три минуты.
Коридор показался Оливии бесконечным. Будто во сне она вяло перебирала ногами, а рядом, с двух сторон (это чтобы не дать ей сбежать, подумалось ей), шагали Филипп и Эффи. Последняя взялась успокаивать дебютантку, но её возбуждённый щебет возымел обратный эффект, и к сцене Оливия подошла, трясясь от ужаса, как желе.
После недавнего выступления мисс Дженни здесь, словно у выхода на римскую арену, пахло опилками и зверинцем, и Рафаил Смит, поймав затравленный взгляд ассистентки, увидел в нём ужас пополам с решимостью, должно быть, совсем как у первых христиан.
– Всё-таки Зельда или Тельма? – спросил он, обращаясь к Филиппу.
– Зельда, – ответила Оливия сиплым, как во время ангины, надтреснутым голосом.
«Послушайте, я же больна! – захотелось ей выкрикнуть. – Меня надо уложить в постель! Я больна! Я не смогу выступать!»
Оркестр заиграл начальные аккорды. Восточная мелодия лилась, как лунный свет, обещая сказку и чудо. Оливия оглянулась – ни Филиппа, ни Эффи. Только Рафаил, буравящий её пристальным взглядом из-под тёмных бровей. Внезапно он сделал шаг вперёд – такой быстрый, что она не успела отшатнуться – и, оказавшись очень близко, положил ладони ей на плечи. Под тяжестью его рук Оливию наконец-то перестала бить мелкая дрожь.
– Запомни, девочка, это Оливия Адамсон боится публики и сцены. А Зельда – нет. Зельда – ничего не боится. Зельда – самая ловкая, самая быстрая и самая удачливая ассистентка иллюзиониста. Зельде нечего бояться, публика будет обожать Зельду.
– Вы что, меня гипнотизируете? – насмешливо спросила Оливия, разозлившись. – Ну так я не ребёнок, мистер Смит, и во всякие такие штучки не верю.
Музыка играла всё громче, но Оливия почему-то хорошо слышала иллюзиониста. Его голос проникал ей в голову, минуя звуки оркестра. Он давал ей указания совершенно будничным тоном, как если бы им обоим предстояла всего лишь обычная репетиция, а не выступление перед многоокой, подобно Аргусу, шумной и пёстрой толпой.
Они вышли на сцену вместе, и Оливия, вспомнив совет Эффи, коснулась правой пяткой досок, отполированных ногами сотен артистов. В зал она старалась не смотреть. Понизу сцены сияли жёлтым огни рампы, чуть выше, в оркестровой яме, над пюпитрами музыкантов мерцали, как болотные огоньки, синеватые лампочки – всё вместе сливалось перед её глазами в многоцветную ленту.
Вдруг осветитель направил на неё прожектор, и Оливия едва удержалась от того, чтобы не начать метаться по сцене, как мышь, которую застали ночью в кладовой. Она замерла, но, вспомнив наказ Эффи, скрыла свой ужас за широкой улыбкой. Послышались аплодисменты.
…И его помощница, очаровательная дебютантка мисс Зельда! – аплодисменты усилились, следом пришла вторая волна – выкрики из партера, дружный перестук подошв на галёрке, приветствия дебютантке.
Оливия решилась поднять взгляд. Бледные лица на фоне чёрного и серого там, где места в зрительном зале занимали джентльмены, яркие цветные пятна – там, где сидели дамы в нарядных шляпках. Были и дети – много детей – и они смотрели на неё и на Рафаила так, словно и правда верили, что чудеса в этом мире возможны.
Может, эта мысль придала Оливии сил, а может, сыграли свою роль изнурительные репетиции и наставления Бродяги. Ужас отступил. Дыхание выровнялось. Теперь она слышала и приказы Рафаила, которые он отдавал незаметно, почти не двигая губами, и отдельные фразы в зрительном зале. Её обострённого слуха достигали и щелчки возвращавшегося на сцену пустого кресла, и дружный возглас изумления, вырвавшийся у зрителей, когда она исчезла, а последующий за этим шквал ап