– Ладно, оставим эту версию, – смирилась Оливия. – Давай вообще зайдём с другой стороны. Вероятно, так тебе будет легче всё вспомнить. Когда погибла Люсиль?
– Её обнаружили ранним утром, во вторник, третьего декабря.
– Кто её нашёл?
– Рафаил Смит. Он всегда приходит в театр раньше остальных.
– И вновь Рафаил… – Оливия задумчиво отпила из бутылки и взяла ещё один сэндвич. – Хорошо, а что происходило накануне? В день перед гибелью Люсиль?
– Проще сказать, чего не было, – горько усмехнулся Филипп. – Были бунты, бесчинства, бойкоты, безграничные беспорядки, – и он поднял ладонь и загнул один палец. – Скандалы, ссоры, склоки, скорбные события…
– …Перечисли всё по порядку, вплоть до мельчайших деталей, – прервала его Оливия, зная по опыту, что подобной игре слов брат, если находился в усталом и взвинченном состоянии, мог предаваться часами. – Начни с самого утра, – она вынула из кармана пальто, висевшего на спинке стула, блокнот на пружине, из тех, что носят с собой газетные репортёры, и приготовилась записывать.
– Утром я и Рафаил вышли из пансиона в четверть восьмого. Должны были привезти деревянные заготовки для декораций, и мы торопились как следует всё осмотреть, чтобы нам опять не подсунули трухлявые доски, как в прошлый раз.
– Так, ясно, – Оливия поощрительно кивнула. – Что было потом?
– Потом мы выпили чаю, стянув пачку печенья из запасов Мамаши Бенни, правда, всё оно пропахло то ли мятой, то ли ещё чем, так что удовольствие есть его было небольшое, сама понимаешь…
Оливия постучала карандашом по пустой бутылке из-под пива.
– Ближе к делу, Ватсон, – строго попросила она и с удовлетворением отметила, как Филипп, раздосадованный отведённой ему ролью, гневно сверкнул глазами, но сразу же выпрямился и явно стал вести себя пободрее.
– Началась репетиция. Мы торопились, потому что до дневного спектакля оставалось всего ничего, и прогнали пьесу довольно небрежно…
– У Люсиль была роль в пьесе?
– Нет, что ты, – Филипп отрицательно и даже с некоторым возмущением покачал головой, – она ведь не была профессиональной актрисой. Играть Шекспира – это не то же самое, что выходить на сцену в матросском костюмчике.
– И где она находилась, пока все репетировали?
– Откуда я знаю? Ты полагаешь, у меня есть время следить за всеми членами труппы?
– Ладно, давай дальше, – скомандовала Оливия, делая вид, что не замечает возмущения брата. – Что случилось во время дневного представления?
– А, так тебе уже рассказали? Тогда ты и так всё знаешь. Люсиль оказалась на сцене практически в чём мать родила. На публику это произвело ошеломляющее впечатление. Я думал, что почтенные седовласые леди разорвут нас в клочья, такое возмущение поднялось в зале. Мне пришлось вернуть деньги за билеты и раздать пачку контрамарок, которые я берег для газетчиков.
– Что было потом? Люсиль закатила скандал?
– Ещё какой! – Филипп, невесело усмехнувшись, вновь принял горизонтальное положение. – В самом деле, Олив, мы не можем продолжить завтра, когда всё будет позади? Я как выжатый лимон. Посмотри, у меня даже руки трясутся, – и он вытянул ладони перед собой, демонстрируя сестре, как дрожат напряжённые сомкнутые пальцы.
– Потерпи ещё немного, – попросила она. – Мне чрезвычайно важно узнать подробности того дня именно от тебя и именно сегодня. Что было после? Долго ты возился с Люсиль, чтобы её успокоить?
– Тысячекратная хвала Создателю – нет! – с театральной экспрессией заявил Филипп. – Рафаил взял это на себя, за что я ему премного благодарен. Тем более что мне пришлось в срочном порядке решать другую проблему. Незадолго до вечернего спектакля выяснилось, что из зверинца пропал дунайский кудрявый гусь Геркулес. Мальчишка, что присматривает за животными, уснул на мешках с опилками, не заперев дверцу загона. Ослица Дженни – весьма здравомыслящая особа, поэтому и не воспользовалась этим фактом, а вот Геркулеса потянуло на приключения. Мы с Рафаилом дважды обыскали все здание, но зверинец находится в пристройке, и с высокой долей вероятности гусь, выбравшись из загона, отправился на людную Пекхэм-роуд. Весит он не меньше тридцати фунтов, скоро Рождество… Сама понимаешь, шансов увидеть его живым немного. Мы дали, конечно, несколько объявлений в газеты, пообещав вознаграждение, но вряд ли их прочёл тот, кто посчитал гуся своей законной добычей. Вот что за люди, скажи! – Филипп отрывисто вздохнул и прищёлкнул языком. – Взять и слопать превосходно обученное дрессированное животное, не сделавшее никому вреда!
– Ты раньше не упоминал, что у вас пропал гусь, – обвиняющим тоном заметила Оливия, наставив на брата кончик карандаша.
– А мне помнится, что мы уже это обсуждали. Ты просто не обратила внимания, – упрямо возразил Филипп. – Да какая разница, в самом деле? Тебя же Люсиль интересует? Или убийство гуся ты тоже собираешься расследовать?
– Ладно, оставим это, – Оливия подавила зевок. После сэндвичей и пива заявила о себе дневная усталость, и мышцы рук и ног заныли, требуя отдыха. – Что произошло перед вечерним представлением?
– Произошло то, чего и следовало ожидать, – мрачно ответил Филипп. – Люсиль окончательно слетела с катушек. Уж не знаю, кто ей чего наговорил. Устроила такой тарарам, что даже приближаться к ней смельчаков не нашлось. Мне-то, само собой, пришлось с ней побеседовать, Рафаил немедленно дал понять, что ещё одного раза он не выдержит. Ей-богу, Олив, входил к ней в гримёрку, как в клетку с разъярённым львом, только хлыста не хватало.
– И как всё прошло?
– Сбежал с позором, – буркнул Филипп. – Ты бы меня поняла, если бы тоже находилась там. Она не дала мне и слова сказать. Крикнула во всеуслышание, что я могу отправляться хоть к дьяволу на рога, а она на сцену сегодня больше не выйдет. Мне пришлось пригрозить, что она не получит недельного жалованья, на что она расхохоталась, как гиена, и кинула в меня фуражкой от матросского костюма.
– И ты не уволил её? – с недоумением спросила Оливия, и брови её приподнялись.
– Я заложник театрального сезона, и она это отлично знала. Само собой, после такого на постоянный ангажемент в труппе она могла даже не рассчитывать.
– Весело у вас тут было, – прокомментировала Оливия после паузы.
– Ну, можно и так сказать, – у Филиппа явно имелись другие слова, характеризующие произошедшее в театре «Эксельсиор» в тот злополучный день.
– Ну, хорошо, а что было вечером? Насколько мне известно, труппа объявила Люсиль бойкот?
– Что-то вроде того, – подтвердил Филипп и злорадно хохотнул. – На Люсиль ополчились все, кроме, разумеется, Эдди. Даже Арчи позволил себе довольно категорично высказаться на этот счёт. А Джонни – тот вообще за ужином предложил избавиться от неё и либо переманить актрису из другого мюзик-холла, посулив ей приличное жалованье, либо сократить программу. Это лишь кажется, что Джонни наплевать на всё, что не относится к скачкам и лошадям. На самом деле он болеет за общее дело не меньше прочих.
– Остальные поддержали эту идею?
– О да! За ужином только и разговоров было, что о недопустимости подобного поведения. Пойми, Олив, все артисты труппы чуть ли не с детства на подмостках. Они дышат театром. Этот мир для них гораздо реальнее, чем действительность. Каждый из них пожертвовал многим, чтобы получить шанс пробиться на большую сцену. У них нет семей, они бедны. Многих из них ждёт одинокая нищая старость, и они знают об этом. Знают и всё равно находят в себе силы ежедневно выходить на сцену и высекать из публики смех и улыбки. Зрители после представления спешат к своим очагам и забывают об артистах, а те возвращаются в театральную берлогу, чтобы завтра вновь выйти на подмостки и вновь дарить публике радость.
– Ну, если вдуматься, то такая судьба ничуть не хуже прочих, – пожала плечами Оливия. – В конце концов, это их собственный выбор. К тому же не стоит преувеличивать: если актёр талантлив, то ничто не воспрепятствует ему попасть на большую сцену. Лишь бездарности вечно ищут причины, которые помешали им состояться в профессии. Упорный, целеустремлённый труд – вот залог…
– Ха! – Филипп, не удержавшись, сел на кушетке и уставился на сестру так, будто бы видел её первый раз в жизни. Масляный свет лампы отражался в его зрачках горящими точками. – Скажи на милость, ты что, правда в это веришь? Если так, то ты рассуждаешь как самый распоследний дилетант.
– Я и есть дилетант, Филипп. И будем честными, ты недалеко от меня ушёл.
– Да даже если ты сама Сара Бернар, неужели ты думаешь, что пробиться в театральном мире так уж легко? – Оливия видела, что Филипп разгорячился, и горько попеняла на свою несдержанность. – Ты и не представляешь, каких трудов это стоит. Требуется не только талант, но и умение заводить знакомства, поддерживать нужные связи, нравиться публике и быть готовым учиться новому каждый день… Публика капризна, как избалованная красавица. Сегодня она превозносит тебя, а завтра не может вспомнить твоё имя. Кроме того, порой вопрос карьеры – это просто-напросто удачная случайность. Попасть в нужное время на глаза нужному человеку. Заявить о себе там, где на тебя обратят внимание. Ты хоть знаешь, чего стоит получить постоянный ангажемент, а не контракт на один сезон? А конкуренция? Тебе известно, сколько актёров в одном только Лондоне? А сколько театров? Ты берёшься судить о том, о чём и малейшего понятия не имеешь, – припечатал Филипп. – Рафаил Смит абсолютно прав! В тот вечер он сказал, что подняться на вершину театральной карьеры – всё равно что вскарабкаться вверх по намасленному столбу. Как только остановишься, тебя ждёт стремительный спуск.
– Постой-ка, – усталая Оливия, слушавшая брата без большого интереса, оживилась. – Что Рафаил говорил про намасленный столб? И, что ещё важнее, кто при этом присутствовал?
– Ты что, совсем меня не слушала? – обиделся Филипп и хотел умолкнуть, но сжалился над сестрой и повторил: – В тот вечер Смит сравнил удачную сценическую карьеру с подъёмом по столбу, натёртому маслом. И все, кто присутствовал – вся труппа без исключения, буквально каждый – поддержали его. И я, хоть ты и считаешь меня дилетантом в театральном деле, полностью с ним согласен. А тебе, дорогая, не стоит быть такой зазнайкой и полагать, что ты великолепно во всём разбираешься, – посоветовал он сварливо и потянулся за пальто.