– Я говорю, когда, по-твоему, это могло произойти? – Оливия понизила голос до шёпота, чтобы не привлекать внимание полицейских. – Я разговаривала с Лавинией чуть более часа назад. Значит, всё случилось сразу после моего ухода? И кто её обнаружил?
Филипп едва незаметным кивком указал на Элис, которая, тщедушным телом навалившись на хозяйку, так и сидела в своей нелепой шляпке, украшенной огромной розой из грубого фетра. Краешки розы царапали щеку миссис Сиверли, но та продолжала успокаивать горничную, похлопывая её по плечу, и замечаний ей больше не делала.
– Элис то ли повздорила с подругой, то ли киносеанс отменили, но она вернулась в пансион раньше, чем намеревалась.
– И сразу пошла в ванную? – недоверчиво поинтересовалась Оливия. – Получается, дверь была не заперта?
– Я не знаю подробностей, но думаю…
Филиппа прервал испуганный резкий вскрик. Прижимая руку ко рту, Эффи вскочила на ноги. Другой рукой она указывала на что-то за спинами констеблей, которые, хоть и пытались скрыть от свидетелей происходившее в столовой, всё же не могли перекрыть широкий обзор всем сидевшим в гостиной.
– Это ведь… О господи, они нашли нож! – звонкий голосок Эффи заметался по комнате, и теперь уже все повскакивали со своих мест и сгрудились у ступенек, ведущих в столовую, и даже констебли никак не сумели этому помешать.
Глава шестнадцатая, в которой инспектор Тревишем проникается стойкой неприязнью к актёрам, фокусникам и гадалкам
Со своего места Оливия хорошо видела находку инспектора – кухонный нож с узким тёмным лезвием, завёрнутый в яркую, смутно знакомую тряпицу. Однако долго рассматривать его не пришлось – орудие преступления быстро убрали от посторонних глаз, а всех жильцов пансиона, не исключая хозяйки и горничной, полицейские препроводили в их комнаты и убедительно попросили оставаться там в ожидании дальнейших распоряжений.
Ни слезы Мардж, которой невмоготу было находиться после всего произошедшего одной, ни просьбы Эффи позволить ей приглядеть за мисс Кингсли, не сумели разжалобить инспектора. Даже пламенная речь Гумберта Проппа, который, превозмогая свои всегдашние робость и косноязычие, вышел вперёд и потребовал, чтобы ему позволили приготовить для мисс Прайс чашку горячего сладкого чая, не возымела никакого эффекта. Всех без исключения артистов проводили в их комнаты, и на каждом этаже у лестницы застыла фигура констебля.
После недолгих размышлений Тревишем решил допрашивать свидетелей в столовой. Камин, в котором обнаружили окровавленный нож, должен был стать дополнительным методом воздействия на убийцу. В том, что преступник находится среди жильцов пансиона, инспектор не сомневался ни секунды.
Кроме того, в столовой было весьма прохладно, а, как успел заметить Тревишем, не все из постояльцев личным примером поддерживали антиалкогольную кампанию, проводимую Национальной ассоциацией трезвости. В гостиной, где было довольно душно и в камине ещё тлели угли, от них могло и вовсе не быть никакого толка.
Гатри инспектор отсадил на дальний край стола, ближе к кухне, а сам сел так, чтобы сержант не попадал в его поле зрения. Тот обиженно ссутулился над блокнотом, но, слава богу, помалкивал и только время от времени, будто крупный пёс, которого не взяли на прогулку, издавал шумные обиженные вздохи.
Вызвали Рафаила Смита. Тревишем, будучи опытным полицейским, с первых минут пребывания в пансионе отметил для себя высокую фигуру иллюзиониста, который явно не стремился выделяться и старался быть как можно более незаметным. Это инспектору не понравилось.
– Входите, мистер Смит, прошу. Присаживайтесь, – холодно и деловито пригласил его Тревишем.
Напротив окна, за которым в черноте ночи всё ещё мелькало мутное снежное крошево, стоял единственный стул, шаткий даже на вид. Рафаил с опаской опустился на него и поёжился – в спину ощутимо дуло из щелей в рассохшейся раме.
– Будьте добры, для протокола, – и Тревишем махнул рукой в сторону сержанта, – ваше полное имя и год и место рождения.
– Рафаил Адам Смит, родился в 1885 году в Болтоне, Ланкашир.
– Хм… Выступаете под своим настоящим именем? – вполне естественно, как если бы впервые об этом узнал, удивился инспектор. – Насколько мне известно, это редкость в вашем ремесле, мистер Смит.
– Так уж вышло, инспектор, – Рафаил пожал плечами и честно и открыто взглянул на полицейского, как человек, которому нечего скрывать. Он даже подтянул рукава свитера, обнажив запястья, и принял расслабленную позу, сложив руки на коленях так, словно демонстрировал, что его ладони пусты – схожим образом он действовал и на сцене, стремясь расположить к себе публику.
– Мистер Смит, где вы находились в момент нападения на мисс Бекхайм?
– Мне неизвестно, инспектор, когда именно с мисс Бекхайм произошло несчастье, – Рафаил ответил просто, без намёка на то, что разгадал безыскусную ловушку полицейского, сооружённую наспех и без всякого изящества. – Могу лишь предположить, что это случилось после того, как я покинул пансион и отправился на Гроув-Лейн.
– Почему вы так поступили? Разве у вас была необходимость в столь поздний час отправиться в театр? Может, вам назначили там встречу? – понизив голос до интимного шёпота, предположил Тревишем.
– Никаких встреч мне там никто не назначал, инспектор. Я никогда не пренебрегаю временем, когда сцена свободна, только и всего. В моём ремесле постоянные репетиции – залог успеха, так же, как в вашем – умение распознавать правду среди лжи.
– А ещё в вашем ремесле крайне важно умение лгать с честным лицом, – парировал Тревишем. – Ложь – хлеб фокусника, не так ли? Помню, как-то раз в Корнуолле, на деревенской ярмарке, один из вашей братии облапошил меня дважды, и каждый раз улыбался мне так, точно единственным его прегрешением в жизни был пропуск воскресной службы дождливым утром.
– Я давно не выступаю на ярмарках, инспектор, – не выдержал Рафаил. – И, с вашего позволения, я иллюзионист, а не фокусник.
– Не вижу особой разницы, – покачал головой Тревишем. – Так значит, вы отправились в театр, чтобы…
– Поразмыслить над новым номером.
– Отчего же вам не размышлялось в пансионе? – брови Тревишема приподнялись, он и вправду не мог взять в толк, зачем кому-то брести сквозь снежную метель в пустой и холодный театр, если можно провести вечер в тепле и довольстве.
– Здесь было шумно. Вчера, как вы наверняка знаете, состоялась премьера пьесы мистера Адамсона.
– Нет, понятия об этом не имел, – искренне признался Тревишем. – Я полагал, «Лицедеи Адамсона» – артисты мюзик-холла.
– Не все и не только, – расплывчато возразил Рафаил. – Иной раз приходится менять сандалии на котурны[15]. Актёрская стезя порой преподносит сюрпризы, знаете ли, – и он непринуждённо рассмеялся, а стул под ним издал явственный скрип.
Инспектор его веселье не разделил. Прищурившись, он, не скрывая неодобрения, оглядел свидетеля с ног до головы и продолжил вести допрос.
– Во сколько вы покинули пансион, мистер Смит?
– В десять с четвертью.
– Откуда такая точность? Вы всё-таки спешили к назначенному часу?
– У меня привычка следить за временем, инспектор. Тщательный хронометраж – ещё одна составляющая моего ремесла.
– Надо же, как мы с вами похожи, – слабая улыбка смягчила резкие черты лица полицейского, сейчас Тревишем, большой приверженец строгого расписания, казался почти дружелюбным. – Всё ли было в порядке с мисс Бекхайм, когда вы покидали пансион? И может ли кто-нибудь подтвердить, во сколько вы ушли?
– Я не видел мисс Бекхайм, когда уходил. И, боюсь, мои слова некому подтвердить, – Рафаил развёл руками. – Вечеринка по случаю премьеры была несколько… э-э-э… сумбурной, инспектор. Все ходили туда и сюда, внизу, в гостиной, завели виктролу… Когда я уходил, кто-то собирался устроить танцы. Скорее всего, инициатором был Эдвард Пирс или Джонни Кёртис. Ну, или они оба. Рискну предположить, что шумное веселье утомило мисс Бекхайм, и она ушла в свою комнату.
– Это лишь предположение, мистер Смит, или вы…
– Только в качестве предположения, инспектор. Исключительно, – уточнил Рафаил, оценив серьёзность полицейского и то, с какой готовностью уличить его во лжи тот подался вперёд.
– Преступление, как вам известно, произошло в ванной комнате, где и обнаружили мисс Бекхайм. При вас она не упоминала, что собирается принять ванну или…
Рафаил Смит выпрямился и, задрав подбородок, отчеканил:
– Не знаю, инспектор, что вы думаете о нравах, царящих в артистической среде, но, уверяю вас, между мной и мисс Бекхайм было не принято обсуждать подобные вещи.
Тревишем, в глубине души подозревавший всех артистов в поведении вольном и не слишком щепетильном, не ожидал, что его слова вызовут такую бурную реакцию.
– Что вы, мистер Смит, я не имел в виду ничего порочащего… э-э… репутацию мисс Бекхайм, – осознав, что зашёл чересчур далеко, он попытался исправить ситуацию. Гатри, который чуть ли не впервые видел, как инспектор идёт на попятную, с уважением посмотрел на свидетеля и одобрительно засопел в своём углу, старательно записывая его ответ. – Ну, хорошо, – Тревишем с досадой помассировал прикрытые веки, – ссорилась ли мисс Бекхайм с кем-либо накануне произошедшего?
Что-то изменилось в лице Рафаила Смита. Его возмущение намёками инспектора на нечто предосудительное испарилось, он ссутулился, и хлипкий стул под ним вновь скрипнул и накренился. С неподдельной болью в голосе он произнёс, обращаясь больше к себе, чем к инспектору:
– С Лавинией на самом деле невозможно было поссориться. Она была истинной леди, инспектор. Пусть порой она и давала волю чувствам… но ко всему прочему она была большим артистом. И ещё она была добра. И вот теперь её нет. Не представляю, как это переживёт Арчи. Он был привязан к ней много больше, чем сознавал это сам.
– Арчи? Полагаю, вы имеете в виду мистера Баррингтона?