– Да вам-то что за печаль? – устало поинтересовался Тревишем, закуривая и убирая картонку со спичками в карман. – Такая юная леди, из такой приличной семьи… Вам что, своих забот мало? Или вы всерьёз верите, что кто-то в силах искоренить всё зло этого мира?
Столбик пепла неслышно упал на практичный тупоносый ботинок из чёрной воловьей кожи, но инспектор этого даже не заметил.
– Я не дурочка, сэр, и понимаю, что зло было всегда и, к сожалению, всегда будет. Желать, чтобы зла никогда не было… Тут вы правы, наверное, это глупо. Да и как бы мы различали, где одно, а где другое? Но я не хочу, чтобы зло побеждало, понимаете? Не хочу, чтобы у него было преимущество. Никто не вправе отнимать жизни, сэр. Ни из ненависти, ни из алчности, ни из любви. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы пострадал невиновный. Вы со мной согласны?
Инспектор хотел было что-то ответить, но вместо этого лишь глубоко затянулся. Табачный дым его сигарет смешался с морозным воздухом, проникавшим сквозь маленькое окно, и в последних лучах заходящего солнца ему почудилось, что в руках у юной нахалки, посмевшей его шантажировать, не гипсовые осколки, а вечный символ правосудия – мерило людских грехов и добродетелей, неустанно соперничающих за души смертных.
В зверинце пахло мокрой соломой и гниющими яблоками. Почтенная ослица Дженни радостно запрядала ушами и принялась переступать ногами в надежде, что ей перепадёт что-нибудь вкусненькое. Вид у неё был умильный и кроткий, но Оливия, уже зная её переменчивый нрав, на это не поддалась.
Загон, в котором обычно важно расхаживал гусь, был пуст. Помня, что хитрая птица обладает умением подкрадываться к жертве незаметно, Оливия схватила грабли и выставила их перед собой. Откуда-то сзади немедленно послышался хриплый смех.
– Да будет вам, мисс! – потешался мальчишка, присматривавший за животными. – Не съест же он вас, в самом деле! Чарли, вообще-то, смирный, не чета Геркулесу. Вот тот был гусь так гусь! Всем гусям гусь! Даже я его, зверюги бешеной, побаивался.
Стог сена в загоне пришёл в движение, и из него вывалился взъерошенный и явно чем-то недовольный Чарли. Маленькие глазки недобро поблёскивали, шея напряжённо изгибалась, из клюва доносилось сиплое шипение, какое порой издаёт неисправная газовая конфорка. Нисколько не поверив мальчишке, Оливия сперва удостоверилась, что загон надёжно заперт на задвижку, и только потом прислонила грабли к стене.
– Прибаливает он, – авторитетно пояснил мальчишка. – Потому и квёлый такой.
Оливии Чарли квёлым совсем не показался, но спорить со знатоком она не стала.
– А скажи-ка мне, Илайя, – как бы между прочим она достала из кармана брюк монету достоинством в шиллинг и повертела её в руках, – хорошо ли ты помнишь тот день, когда исчез Геркулес?
– На память не жалуюсь, мисс, – важно ответил Илайя и умолк в ожидании продолжения.
– Так вот, меня интересует, кто приходил сюда в тот день? Ведь кто-то же приходил, верно?..
Возникла пауза. Мальчишка не говорил ни да ни нет, только выразительно смотрел на монету.
– Что? Ещё? – не поверила такому нахальству Оливия.
– Просто, мисс, мне в тот раз тоже шиллинг дали. Надо бы добавить, – Илайя обстоятельно пригладил торчавшие в разные стороны вихры.
– Ты что, меня шантажируешь? – изумилась Оливия.
– Нет, что вы, мисс. Просто веду с вами деловую беседу, – мальчишка был нисколько не смущён подобным предположением. – Нечестно будет, если я вам всё выложу за те же деньги.
Оливия, задумавшись на секунду и признав, что в рассуждениях малолетнего пройдохи имеется своеобразная логика, прибавила к шиллингу ещё один, вынув всю мелочь до последнего пенни. Когда монеты перекочевали в карман мальчишки, он, поколебавшись, вернул ей трёхпенсовик.
– Держите, мисс. Я же не из тех рвачей, что последнюю корку из горла вырвут, – и он сплюнул с важным видом, явно подражая кому-то из взрослых.
– Так кто дал тебе шиллинг за молчание?
– Та добрая леди, что сидит по вечерам в шатре и гадает всем по руке. Она попросила меня сбегать в лавочку за печеньем и сдачу сказала оставить себе. А когда я вернулся, Геркулеса уже не было, только перья кругом. Видимо, я плохо закрыл задвижку, вот он и улучил момент. Жуть какой сообразительный гусь был, – уважительно заключил мальчишка.
– А шиллинг тебе за что дали?
– По такому, мисс, я зверинец вообще не должен покидать, – признался Илайя и шмыгнул носом. – А если ухожу, то закрывать на все засовы. Да только в тот день ключи куда-то подевались, ну я и решил: да что там, слётаю мигом, чего тут случиться-то может? А шиллинг мне добрая леди дала, чтобы я про её просьбу никому не говорил. Не хотелось ей неприятностей, значит. Да и кому же хочется?
– Ты прав, никому, – задумчиво согласилась Оливия и, спохватившись, спросила: – А полиции ты про это рассказывал?
– Вот ещё, мисс, – Илайя выглядел оскорблённым в лучших чувствах. – Эти тупоголовые бобби год назад папку моего загребли ни за что ни про что. Буду я им ещё говорить, что их не касается, скажете тоже.
– А ключи-то потом нашлись?
– Ага, мисс. В соломе оказались, на самом видном месте. Стало быть, выронил, когда Дженни корм задавал или копыта чистил, – безмятежно заявил мальчишка, довольно позвякивая монетками в кармане.
Возвратившись в пансион через чёрный ход, так как у крыльца толпились репортёры, Оливия долго караулила за дверью своей комнаты. Как назло, по коридору то и дело ходили Имоджен и Мамаша Бенни, и незаметно проникнуть в комнату Лавинии не было никакой возможности. Оливия поразилась тому, как переменилась Имоджен – бледная, с потухшим взглядом, в стоптанных домашних туфлях без каблуков, отчего сразу стала ниже на добрых два дюйма, – увидев её такую в толпе, можно было пройти мимо, не узнав.
Наконец, без четверти пять Элис внесла в комнату Мамаши Бенни поднос с чайником, чашками и горкой тостов. Путь был свободен, и Оливия мигом прокралась к двери в комнату Лавинии и открыла её ключом, полученным у инспектора.
Удушливый запах заставил её задержать дыхание. Букеты гиацинтов, роз и фиалок в спёртом воздухе закрытой комнаты источали тяжёлый аромат, в котором было что-то траурное. На умывальном столике так и остались бутылка Бенедиктина и две рюмки, на донце каждой застыл тёмный ликёрный сгусток. Сложно было вообразить, что премьера пьесы состоялась только вчера, и вчера же Лавиния, счастливая и невредимая, сидела тут, набросив на плечи меховое боа и наслаждаясь успехом.
Оливия тряхнула головой, отпуская невесёлые мысли, и принялась за дело. Юбка, блузка, пара чулок, перчатки, пудреница и горстка шпилек – всё это было мигом уложено в небольшой саквояж. Но вот как быть с пальто? Со щёгольской пелериной, из плотной верблюжьей шерсти, оно никак не желало помещаться среди прочих вещей, и Оливии пришлось сдаться и перекинуть его через согнутую в локте руку.
Опасаясь встретить кого-нибудь из артистов, она спустилась по лестнице для прислуги и вышла из пансиона через чёрный ход. Постояла несколько минут, глубоко вдыхая холодный воздух с привкусом гари. Собственный план вдруг показался ей чистым безумием. Со стороны реки слышались неразборчивые голоса рабочих, расходившихся по домам, и дымовые трубы электростанции Баттерси уже скрылись в низких вечерних облаках. Отбросив сомнения, она поспешила к припаркованному на углу полицейскому автомобилю, где её ожидали сержант Гатри и инспектор Тревишем.
В Кингзе, больнице Королевского колледжа, Оливию встретили неприветливо. Часы для посещений давно истекли, и ей пришлось призвать на помощь всё своё красноречие, чтобы хмурая медицинская сестра позволила ей пройти в палату.
– Но только на пять минут, не больше! Слышите, мисс? А то у меня будут неприятности! – крикнула она вслед Оливии, быстро пряча фунтовую коробку шоколада под папки с историями болезней.
Палата оказалась маленькой и тесной, но из шести коек, застеленных серыми простынями, четыре пустовали. Высоко, под самым потолком, горела тусклая лампа, и тень от её плетёного абажура, отбрасываемая на стены, напоминала гигантского паука-сенокосца. Сильно пахло карболовым мылом, и у Оливии защекотало в носу.
Лавиния обнаружилась за полотняной ширмой у окна. Она дремала, чуть приоткрыв маленький бледный рот, и дышала с присвистом, но размеренно и глубоко.
От лёгкого прикосновения к плечу Лавиния не проснулась. Оливии пришлось как следует её потормошить, и от этой возни забеспокоилась пациентка с забинтованной ногой, лежавшая на соседней койке.
– Кто вы, мисс? Что вам здесь нужно? – пронзительным голосом строго осведомилась она.
– О, прошу прощения, что помешала, – Оливия выглянула из-за ширмы, улыбаясь как можно приветливей. – Вот, забежала к приятельнице, и никак не могу её разбудить.
Ни слова не говоря, строгая пациентка взяла с блюдца, стоявшего на тумбочке, чайную ложку и принялась энергично стучать ею по железному изголовью кровати. Оглушительные лязгающие звуки наполнили тесную палату и, скорее всего, были слышны и в коридоре.
– Что вы делаете?! Зачем?! – недоумение Оливии сменилось ужасом. – Немедленно прекратите!
Странная пациентка так же, ни слова не говоря, вернула ложку на место и, прикрыв глаза, посчитала свою миссию выполненной. На лице её застыла презрительная гримаса.
Тем не менее её действия возымели нужный эффект. Лавиния очнулась и принялась тревожно озираться по сторонам.
– Что случилось, мисс Адамсон? Почему… вы? Где Арчи? Он здесь?
– Мистер Баррингтон сейчас в другом месте, Лавиния. Но он будет невероятно рад узнать, что вы живы. Как вы себя чувствуете?
– Мне всё время дают микстуру, от которой меня клонит в сон, – пожаловалась Лавиния. – И вот тут, – она показала на забинтованную грудь, – всё горит, как в огне. И ещё приходил полицейский. Он задавал мне вопросы, но совсем не слушал меня, всё время перебивал…
– Знаю, – кивнула Оливия и накрыла её руку своей. – Послушайте, Лавиния, я хочу предложить вам роль. Роль, которая потребует от вас изрядного мужества и сил, и от того, как вы её сыграете, зависит, сумеем ли мы с вами спасти жизнь мистера Баррингтона.