– Когда вы поняли свою ошибку? Когда нашли коробку с её туфлями в моей комнате? – Оливия поднесла ей чашку с остатками воды.
Сиверли благодарно кивнула ей.
– Как хорошо, что вы всё понимаете, мисс Адамсон, – пробормотала она с облегчением. – Я даже рада, что теперь всё кончено, нет, правда! Теперь я не увижу, как мой мальчик… – слёзы наконец полились из её глаз, прочерчивая на бледной коже блестящие дорожки.
– Спросите её, где кулон из авантюрина, – по неизвестной причине Тревишем обратился к Оливии, а не к обвиняемой напрямую.
Миссис Сиверли, по-прежнему глядя только на Оливию, будто они были в гостиной вдвоём, коротким кивком указала на каминную полку, и инспектор, вполголоса чертыхнувшись, кинулся к камину и принялся проверять содержимое каждого кувшина, пока не обнаружил искомое.
– А как же я, миссис Сиверли? – вдруг подала слабый голос Лавиния Бекхайм, полулежавшая в кресле. – Зачем же вы меня-то хотели убить? Что же я вам сделала плохого?
– О, мне так жаль, мисс Бекхайм! – хозяйка пансиона попыталась всплеснуть руками, но правая повисла плетью, отяжелела, точно чужая. – Я бы никогда, никогда не причинила вам вреда! Поверьте, мне совсем не хотелось этого делать! – и она посмотрела на Оливию, словно умоляя её всё объяснить.
– Вам пришлось пойти на это, потому что Лавиния единственная из всех нас обратила внимание на главную улику, раскрывающую подробности вашего прошлого. Стыдясь того, что ваш сын был осуждён за кражу, вы сказали всем, что он умер много лет назад, и переехали сюда, назвавшись фамилией первого мужа. Вот только вы не смогли заставить себя прикрепить к фотографии сына траурную розетку. Это было выше ваших сил. Но и среди фотокарточек живых родственников после вашей лжи ему места не было. Именно это мисс Бекхайм и показалось необычным. Она сентиментальна, фотографии имеют для неё большое значение. Ей показалось странным, что карточки сына, о котором вы так часто упоминаете, нет среди остальных фотографий. Она пыталась мне рассказать об этом вчерашним вечером, и вы, подслушав наш разговор, поняли, что действовать надо без промедления. Когда я догадалась, что имела в виду мисс Бекхайм, то мои мысли тотчас же обратились к вам. И ещё печенье, миссис Сиверли. При вашей бережливости мне сразу показалось удивительным, что вы готовите печенье на чистейшем сливочном масле и раздаёте его нищим. Это никак не укладывалось в общую картину. И ещё дверь чёрного хода, оказавшаяся запертой в тот вечер, когда пропала коробка с вещами Люсиль. Вам нужно было обеспечить себе больше времени, и вы заперли её, чтобы видеть в окно, как я возвращаюсь через парадный вход. И выключенный свет в моей комнате, хотя я отлично помнила, что оставляла лампу зажжённой. Побывав у меня, вы, уходя, по привычке экономить погасили её. Сами по себе эти мелочи казались сущей ерундой, но в свете новых событий они превратились в улики, и каждая указывала лишь на одного человека.
Сиверли кивнула, вздохнув, и в этом вздохе не было раскаяния, только сожаление.
– Печенье, надо же… – кривая усмешка обнажила желтоватые зубы. – Вот уж никогда бы не подумала… Уилбур так его любил в детстве, – доверительно поделилась она. – Единственная вещь, напоминавшая ему о том времени, когда мы оба ещё не знали своей дальнейшей судьбы. Все эти годы я откладывала каждый пенни, трудилась не покладая рук. Я мечтала скопить на маленький домик в Торки или Плимуте. Морское побережье, солёный воздух… – лицо убийцы приобрело мечтательное выражение. – Мы с Уилбуром уехали бы туда, где нас никто не знает, и попытались бы забыть о прошлом. Мы жили бы так уединённо, что никто никогда не догадался бы, через что мы оба прошли. И вот теперь… Теперь всё кончено. Так жаль… Если б вы только знали, как мне жаль, – произнесла она почти неслышно.
За окнами прошуршали шины автомобиля. Элис передала сержанту небольшой саквояж и отошла в сторону, глядя на то, как её бывшая хозяйка покидает пансион. На пороге миссис Сиверли замерла, оглянулась, суетливо протестуя, но сержант Гатри без всякой почтительности вывел её наружу, не позволив ни с кем проститься.
Дверь пансиона на Камберуэлл-Гроув захлопнулась за ними, и тут только все заметили, что стул, на котором сидела Мамаша Бенни, пуст. Рядом с ним на чайном столике лежала связка ключей, и на одном из них болталась бирка с нацарапанным наспех адресом.
– Мисс Адамсон, вы что же, всерьёз строили свои предположения исходя из этой чепухи? Печенье, фотографии, запертая дверь чёрного хода… И я тоже хорош. Подумать только – я имел глупость поверить вам на слово! Вы сказали, что разоблачите убийцу на основании неопровержимых доказательств! – Казалось, инспектор оскорблен в лучших чувствах. – Что я, по-вашему, должен написать в отчёте суперинтенданту? Да он же меня на смех поднимет!
– У вас есть признание убийцы, сэр, – холодно ответила Оливия, которую инспектор Тревишем успел изрядно утомить. – Разве этого недостаточно, чтобы выпустить мистера Баррингтона и снять с него все обвинения? Убийца разоблачён, жемчужину вы найдёте, как я и обещала. Чем вы недовольны, не понимаю.
Тревишем втянул воздух сквозь зубы, нехотя признавая правоту её слов.
Лавинию увезли обратно в больницу, так как она всё ещё была очень слаба, а прочие артисты, спустив прихожую чемоданы и сундуки, приготовились покинуть злополучный пансион и теперь сидели в гостиной, дожидаясь, когда их отпустят, и вполголоса обмениваясь мнениями по поводу произошедшего на их глазах ареста и неожиданного бегства Мамаши Бенни. Как выяснилось, она успела забрать с собой немногочисленные пожитки, заранее упаковав их в саквояж. Об этом полицейским поведала вмятина в сугробе под окном и беглый осмотр её комнаты. Чутьё, не единожды спасавшее старую гадалку в житейских передрягах, не подвело и на этот раз.
– Почему не мистер Смит? Не мисс Прайс? Не мисс Крамбл? – продолжал горячиться Тревишем, расхаживая по гостиной. Под его грубыми башмаками хрустели осколки разбитых чашек, и каждый шаг впечатывал всё глубже в ворс ковра фарфоровую пыль. Те, чьи фамилии он выкрикивал, непроизвольно вздрагивали.
– Мистера Смита я какое-то время подозревала, не скрою, – призналась Оливия. – Но если бы он и правда решил избавиться от Люсиль, то обязательно протёр бы подошвы её туфель. Рафаил Смит – профессиональный иллюзионист, и привык уделять внимание мелочам. Решись он совершить преступление, то не оставил бы ни малейшей зацепки, ни самой крошечной улики.
Двусмысленный комплимент заставил Рафаила Смита задумчиво хмыкнуть и отвесить Оливии шутливый поклон.
– По схожей причине я исключила из подозреваемых и мисс Прайс. Если бы она хотела убить Люсиль, то ни за что не допустила бы, чтобы это произошло на сцене театра. Где угодно, только не там. Осквернить сцену, избрав орудием преступления театральный реквизит, мог лишь тот, для кого подмостки не являются святыней.
– А как насчёт меня, мисс Адамсон? Меня-то вы хоть немножко подозревали? – нахмурилась Эффи.
– Чуть-чуть, в самом начале, – Оливию позабавила её бесхитростная ревность. – Но будь убийцей вы, мисс Крамбл, то зачем бы вам тогда рассказывать мне о том, как сильно вы недолюбливали новенькую? Убийца бы поступил ровно наоборот. Отчасти поэтому я какое-то время подозревала мисс Прайс.
Уязвлённое самолюбие инспектора всё ещё не давало ему покоя – он сердито расхаживал по комнате, делая резкие повороты.
– Вы заставили меня быть чёртовым Ватсоном, – буркнул он обиженно. – Что вам стоило рассказать мне всё, как есть?
– Вы бы не поверили мне, сэр, – покачала Оливия головой. – Даже когда я убедилась, что преступник – миссис Сиверли, у меня всё ещё не было доказательств её вины. Улики практически отсутствовали. Я исходила из того, что убийца – человек крайне импульсивный, который предпочитает не подготавливать случай, а воспользоваться сложившейся ситуацией. Так оно и вышло. Я знала, что миссис Сиверли не преминет воспользоваться темнотой, чтобы заставить мисс Бекхайм замолчать, особенно если будет уверена в том, что сумеет ускользнуть от правосудия. У неё не было выбора – тому, кому нечего терять, совесть и здравый смысл не советчики. Для неё это был единственный шанс скрыть истину.
– Так я был прав? Всё это, – Рафаил Смит обвёл руками гостиную пансиона, – было постановкой?
– Я предложила инспектору инсценировать ситуацию, при которой убийца будет убеждён, что в пансионе произошло короткое замыкание, и инспектор любезно согласился, – Оливия коротко поклонилась, но Тревишем на это никак не отреагировал. – Отдельно стоит отметить артистизм сержанта Гатри, который сыграл свою роль безупречно.
Все посмотрели на сержанта, и тот, заметно краснея, переступил с ноги на ногу.
– И профессионализм мисс Бекхайм, без которой, боюсь, мы не достигли бы такого успеха.
– Господи, мисс Адамсон, я как вспомню… – Эффи передёрнуло от воспоминаний. – Вы бы хоть намекнули заранее, а то, не ровён час, инспектору пришлось бы разбираться с ещё одним мертвецом. Я прямо похолодела вся, как её увидела. Думала, сердце остановится, – и она принялась обмахиваться программкой, на которой был записан адрес новой театральной берлоги, куда намеревалась перебраться вся актёрская труппа.
– А Мамаша Бенни? – спросил Филипп. – Неужели мы её больше не увидим?
– Думаю, что нет, – Оливия покачала головой, скрыв от инспектора улыбку. – Скорее всего, она лишь хотела устранить последствия выходки Эффи и обнаружила тайник Люсиль совершенно случайно. Искушение оказалось чрезвычайно велико, и с этого момента миссис Бенджамин не знала ни дня покоя. То, что я слышала о Геркулесе, заставляет подозревать, что ей пришлось немало от него натерпеться. Её подвела сентиментальность – убить дрессированную птицу, которая была полноценным членом труппы, у неё не хватало духу, но и признаться в краже она никак не могла. Мне, конечно, стоило раньше обратить внимание на гобелены, которые Люсиль развесила в гримёрках, и переговорить с мальчишкой из зверинца, – повинилась Оливия.