Я старался, как мог, учесть специфику грузинского журнала, печатаемого на русском языке, и быть тактичным в деталях, наверняка известных каждому грузинскому школьнику; если у меня тем не менее обнаружатся «проколы», то это произойдет только из-за моей недостаточной опытности. Поэтому я был бы обязан Вам за замечания такого рода. Кроме того, в одном месте у меня пропущена русская транскрипция грузинского слова … – я надеюсь, Вас не затруднит вписать его. Я был бы признателен и за любые критические замечания по тексту статьи.
Далее прилагался текст статьи «МЕРАНИ» БАРАТАШВИЛИ – КОНЦЕПЦИЯ И ПЕРЕВОДЫ
Прошло месяца два, из Тбилиси ничего не было слышно, и вдруг в «ЛитГазете» я опять встретил Егулашвили.
– Ну, как? – спросил он. – Что у вас со статьей?
– У меня?! – удивился я. – Это мне следовало бы спросить, что у вас со статьей! Ведь я же вам выслал ее два месяца назад!
– Да, я ее получил и сразу же передал зам. главного редактора. А что, они вам ничего не ответили?
– Нет, ничего. И, честно говоря, думаю, что и не ответят – ведь им сказать нечего.
– А вы им напишите. Напишите зам. главного редактора, прямо ему, сошлитесь на то, что через меня передавали статью. Он должен ответить.
Мне было понятно, что Егулашвили лукавит. По приезде в Тбилиси он, видимо, быстро сообразил, что статья встречает непреодолимое сопротивление и что его протежирование ей не может быть понято в грузинских литературоведческих кругах. Он отступился и теперь хотел, чтобы я вел переписку официально, сняв с него ответственность за дальнейшую судьбу статьи.
Я написал письмо в редакцию «ЛитГрузии» и еще через полтора месяца получил ответ; это была отписка:
«Уважаемый Владимир Абович!
Редакция ознакомилась с Вашей статьей ««Мерани» Бараташвили – концепция и переводы». Несмотря на определенные ее достоинства, мы, к сожалению, не можем принять ее к публикации. Портфель редакции перегружен материалами, а малый объем журнала вряд ли позволит в ближайшее время обратиться к предложенной Вами теме.
С уважением,
редактор отдела критики и литературоведения – Л.Татишвили
Примерно такую же отписку я потом получил и из альманаха «Кавкасиони», куда по моему настоянию Егулашвили переправил статью, – но было в этой отписке и кое-что еще. Перед отправкой статьи в Грузию я в одном месте не смог исправить (убрать) штамп, не разрушив ритма, и оставил его, полагая, что если уж дело дойдет до печати, я еще сто раз успею ее почистить и довести до законченности и по форме. Я прочел ответ и невольно заулыбался. Возразить грузинским филологам действительно было нечего, а в моей статье единственным местом, к которому можно было придраться, оказался этот штамп!
25 апреля 1986 г.
г.Тбилиси
Глубокоуважаемый Владимир Абоевич!
Внимательно прочел Вашу статью ««Мерани» Бараташвили – концепции и переводы». Сама тематика Вашей работы для меня очень близка и интересна, так что для Вас я был не совсем беспристрастным читателем. Увы, эта пристрастность не обратилась в Вашу пользу. Дело в том, что «Кавкасиони», как Вам известно, – альманах литературный, но не литературоведческий, а Ваша статья слишком для нас специфична и написана с явным литературоведческим прицелом.
Помимо того, что смею не разделить некоторые Ваши выводы, думаю, что статья, в которой ставится вопрос не только об адекватности, но и об эстетической ценности чужих произведений, сама должна быть лишена по крайней мере явных стилистических погрешностей. Поэтому с уверенностью могу сказать, что манера письма, допускающая такие стилистические банальности, как например «все печальные размышления Бараташвили выплеснул в это стихотворение», не достойна ни этого великого имени, ни благородной цели Вашего исследования. Точно так же эта манера не соответствует требованиям нашего альманаха.
Таким образом, возвращаю Вам рукопись с сожалением, что наше сотрудничество не состоялось.
С искренним уважением Заза Абзианидзе
Член редколлегии «Кавкасиони»
канд филологич. наук; член Союза
писателей СССР
Ну, что ж, это был урок: если уж пишешь статью, «подрывающую основы», ты обязан быть абсолютно чист не только в помыслах и в сути излагаемого, но и в стиле изложения – тебе не простят и малейшего огреха! (В публикуемом варианте я исправил это место: "три дня одолевавшие его тревожное настроение и мрачные мысли, наконец, нашли, форму и отлились в это необычное стихотворение".)
Я отложил статью до будущих времен – она могла подождать еще лет 20, ведь ее ждали 150 лет! Кажется, ее время пришло, и я надеюсь, что вскоре я буду бит – если только и в Грузии, и в России не сделают вид, что ее не существует.
Что же до перевода «Мерани», который я тогда сделал, чтобы доказать самому себе, что я прав, то он, пролежав 20 лет, имеет полное право на обнародование – тем более что я по-прежнему не вижу в нем противоречия ничему из вышесказанного.
«МЕРАНИ» БАРАТАШВИЛИ – КОНЦЕПЦИЯ И ПЕРЕВОДЫ
МЕРАНИ. Новый перевод
© В.А.Козаровецкий – текст статьи и перевод стихотворения Н.Бараташвили "Мерани"..
«МЕРАНИ» БАРАТАШВИЛИ – КОНЦЕПЦИЯ И ПЕРЕВОДЫ
Проблемы поэтического перевода проще всего исследовать в сравнении. Если сравнивать, например, разные переводы одного и того же стихотворения, то, как правило, в каких-то «контрольных точках» обязательно обнаруживается личное отношение переводчика к переводимому тексту, переводческая концепция, определяющая и близость, и несоответствия перевода и оригинала, и качество подстрочника. В таком сравнении легче выявить и целесообразность выбора формы – размера, системы рифмовки и диапазона рифм и т.д.
В истории русских переводов грузинской поэзии найдется немало примеров, где предметом исследования могли бы стать несколько переложений одного и того же стихотворения. Однако имеется уникальный пример такого рода – речь идет о «Мерани» Николоза Бараташвили. Стихотворение впервые переводилось на русский язык еще в прошлом веке, а на конкурсе в 1968 году, проведенном Союзом писателей к 15О-летию со дня рождения поэта, его перевели более 200 (!) человек. 28 лучших переводов (включая и выполненные ранее) недавно опубликованы в сборнике ««Мерани» в русских переводах» (Тбилиси, 1984); здесь же приведены оригинальный текст и подстрочник стихотворения.
Такое сравнение может оказаться тем более интересным, что стихотворение Бараташвили до сих пор окружено ореолом иррациональности и таинственности. Вот, например, что пишет Г.Гачечиладзе в предисловии к упомянутому сборнику: ««Мерани» – произведение, вполне доступное пониманию и в то же время непостижимое, загадочное и таинственное». «О чем идет речь в «Мерани» и какова его основная идея?» – там же спрашивает он и отвечает: «Поэтическая семантика «Мерани» многозначна, и поэтому дать односложный ответ на этот вопрос невозможно».
В самом деле, с первых же строк стихотворение вызывает вопросы, ответы на которые неочевидны; вот первая строфа подстрочного перевода (здесь и далее везде курсив в цитатах мой – В.К.):
Мчится, летит без дорог и тропинок мой Мерани,
Вслед мне каркает злоокий, черный ворон.
Несись вперед, мой Мерани, твоему бегу нет предела,
И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся!
Что же это за крылатый конь? И как понять третью строку: твоему бегу нет предела? Совершенно очевидно, что Мерани Бараташвили, в отличие от Мерани из «Витязя в тигровой шкуре», – воображаемый конь, но что поэт обозначил этим образом? Те же вопросы возникают и при чтении первых двух строк подстрочного перевода следующей строфы:
Рассеки ветер, прорви воды, пронесись над скалами и кручами,
Несись вперед, мчись и сократи мне, нетерпеливому, странствия дни!
Не проливает свет на эти и другие темные места и все то, что известно об истории замысла стихотворения и его осуществления.
«Любимый брат мой, Григол! – писал Бараташвили 2 мая 1842 года Григолу Орбелиани, сообщая о пленении Ильи Орбелиани и пересылая текст Мерани. – Илья и в самом деле в плену у Шамиля!..
Вот что поэт думает за Илико. (Далее следует текст стихотворения. – В.К.) …Сказать тебе по правде, весть о пленении его очень меня опечалила, так что три дня я был словно в дурмане от тысячи разных страшных мыслей и желаний, и если бы кто спросил меня, я и сам не знал, чего хотел. Наконец, на третий день я написал это стихотворение, и оно как будто принесло облегчение…» (Н.Бараташвили, «Стихотворения, поэма, письма», Тбилиси, «Мерани», 1968; стр. 119 – 122).
Стихи были написаны, разумеется, не «за Илико», а по поводу пленения Илико. Все печальные размышления Бараташвили о собственной судьбе – в этом стихотворении: не осуществились его самые заветные мечты ни о военной карьере (он в детстве охромел, и, хотя это было почти незаметно, военная служба стала для него недоступной) – а, следовательно, «о подвиге, о славе», ни об университетском образовании (отец разорился, семья еле сводила концы с концами, и Бараташвили вынужден был стать чиновником), а любимая девушка вышла замуж за владетельного князя Мингрелии. Вдали от дома, родных и друзей, исписывая горы бумаг на постылой службе (после Бараташвили остались написанные его рукой 1 небольшая поэма, 37 стихотворений, 18 писем и около 4000 страниц служебных документов) без надежды на существенные изменения в судьбе, 24-летний поэт временами доходил до отчаянья, даже несмотря на его веселый нрав.
Видимо, известие о пленении дяди совпало с таким настроением; первоначальная попытка написать о том, что думал и чувствовал Илико, дала толчок размышлениям о собственной судьбе, не менее тягостной; три дня одолевавшие его тревожное настроение и мрачные мысли, наконец, нашли форму и отлились в это необычное стихотворение (неизвестно, возвращался ли к нему Бараташвили с целью исправлений).