[130]. Только Добролюбов был такой светлой головой, на которого мог вполне положиться Чернышевский. Оттого наш автор и любил его такой поистине восторженной любовью [131].
Впоследствии хорошим помощником Чернышевского явился М. А. Антонович, к которому наш "холодный" автор тоже, как видно, привязался очень скоро. Но Добролюбов скоро умер, и эта утрата осталась для "Современника" незаменимой.
Н. Г. Чернышевский очень любил полемизировать. Он признается, что даже друзья его всегда замечали в нем чрезвычайную, "по их мнению, даже излишнюю, любовь к разрешению спорных вопросов горячей полемикой" [132]. Полемика всегда казалась ему очень удобным, а вернее сказать — необходимым орудием проведения в общество новых понятий [133]. Тем не менее, в начале своей литературной деятельности, он, как будто, избегал полемики. "Очерки Гоголевского периода" нами саны спокойным и примирительным тоном. Только к Шевыреву, известному московскому критику времен Белинского, относится он там с едкой иронией, да еще о Сенковском (бароне Брамбеусе) высказывается с презрительным сожалением, как о человеке, затратившем свои огромные силы на бесплодное литературное фиглярство. О других же писателях Гоголевской эпохи он отзывается, большей частью, с похвалой. Даже в литературной деятельности Погодина, — которого так не любил и над которым так смеялся кружок Белинского, — находит он полезные и похвальные черты. О славянофилах же он говорит с неподдельным уважением. Несмотря на все их, очевидные для него, ошибки, он считает их искренними друзьями просвещения и горячо сочувствует их отношению к русской поземельной общине.
Не касаясь здесь взгляда его на общину, мы заметим, однако, что уже в спорах об этой форме землевладения он вынужден был покинуть свой спокойный добродушный тон и выступить во всеоружии своего полемического таланта. Плохо пришлось тогда патентованным представителям либеральной экономии, в особенности редактору "Экономического Указателя", Вернадскому. Чернышевский положительно обессмертил этого "С. С." (статского советника) и "Д-ра ист. н., пол. эк. и стат." (т. е. доктора исторических наук, политической экономии и статистики; так подписывался гордый своими чинами и дипломами Вернадский). Разбитый наголову ученый не только бежал с поля битвы, но, к довершению комизма, начал уверять в своем уважении того самого Чернышевского, которого он в начале спора позволял себе третировать, как дерзкого и невежду. Надо признаться, что едва ли возможно вести защиту какого бы то ни было дела искуснее, чем Чернышевский защищал общину. Он сказал в ее пользу решительно все, что можно было сказать. И если его решение спорного вопроса теперь не может быть признано удовлетворительным, то это объясняется лишь крайней отвлеченностью той точки зрения, с которой он смотрел на этот вопрос. Надо, впрочем, заметить, что, как мы увидим ниже, он защищал русскую поземельную общину лишь весьма условно.
Начавшись с общинного землевладения, спор Чернышевского с нашими либеральными экономистами скоро принял более широкий характер и перешел к общим вопросам экономической политики. Либеральные экономисты отстаивали принцип государственного невмешательства; Чернышевский оспаривал его. И вышло опять так, что спор о невмешательстве государства в экономическую жизнь народа послужил поводом для нового торжества нашего автора. Его статья "Экономическая деятельность и законодательство" [134] может считаться одним из наиболее блестящих опровержений теории "laissez faire, laissez passer", не только в русской, но и во всемирной экономической литературе. Чернышевский пускает в ней в дело всю свою диалектическую силу и всю свою полемическую ловкость. Он как бы забавляется этой борьбой, в которой он с такою легкостью отражает удары противников. Он играет с ними, как кошка с мышью, делает им всевозможные уступки, выражает готовность согласиться с любым из их положений, принять любое толкование всякого данного положения, и уже только потом, — давши им, по-видимому, все шансы победы, поставив их в гамме благо приятные для их торжества условия, — переходит в наступление, и тремя — четырьмя силлогизмами приводит их и нелепости. Затем начинаются новые уступки, новые, еще более благоприятные истолкования того же положения и новые доказательства его нелепости. А в конце статьи Чернышевский, по своему обыкновению, читает своим противникам назидание и дает им почувствовать, до какой степени они не им" ют понятия не только о строгих приемах научного мышления, но и о самых первоначальных требованиях простого здравого смысла. Замечательно, что принцип государственного невмешательства, имевший у нас таких горячих сторонников в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов, вскоре был почти совершенно оставлен русскими экономистами. Это в значительной степени объясняется как общим состоянием нашей промышленности и торговли, так и последующим влиянием на наших теоретиков немецкой катедер-социалистической школы. Но, несомненно, много значит в этом случае и то, что названный принцип уже при самом начале его распространения в русской литературе встретил такого могучего противника, как Н. Г. Чернышевский. Раз получивши хороший урок, русские манчестерцы почли благоразумным смолкнуть, стушеваться и сойти со сцены.
Конечно, если бы мы захотели сравнить доводы, выдвинутые Чернышевским в этой полемике, с той аргументацией, которой пользуется Маркс, напр., в "Речи о свободе торговли", то мы опять должны были бы признать, что точка зрения нашего автора страдает отвлеченностью. Но это уже общий недостаток его экономических воззрений, о котором речь пойдет во 2-й части нашей работы.
Не по одним только экономическим вопросам приходилось Чернышевскому вести ожесточенную полемику. И притом противниками его были не одни только либеральные экономисты. Чем влиятельнее становился кружок "Современника" в русской литературе, тем более нападок сыпалось с самых различных сторон и на этот кружок вообще, и на нашего автора в частности. Сотрудников "Современника" считали опасными людьми, готовыми ниспровергнуть все пресловутые "основы". Некоторые из "друзей Белинского", вначале еще считавшие возможным идти рядом с Чернышевским и его единомышленниками, отшатнулись от "Современника", как от органа "нигилистов", и стали кричать, что Белинский никогда не одобрил бы принятого им направления. Так поступил И. С. Тургенев [135]. Даже Герцен заворчал на "паяцев" в своем "Колоколе". Он предупреждал их насчет того, что, "истощая свой смех на обличительную литературу, милые паяцы наши забывают, что по этой скользкой дороге можно "досвистаться" не только до Булгарина и Греча, но и до Станислава на шею". Герцен утверждал, что в "обличительной литературе", над которой насмехались "паяцы", были превосходные вещи. "Вы воображаете, что все рассказы Щедрина и некоторые другие так и можно теперь огулом бросить с Обломовым на шее в воду? Слишком роскошничаете, господа!" [136]. Указание на Щедрина было весьма неудачно, так как сам Чернышевский хорошо умел ценить его произведения. Вообще, по всему видно, что Герцена ввели в заблуждение его либеральные друзья, вроде Кавелина. "Паяцы" — или "свистуны", как их называли в России — смеялись не над обличениями, а над теми наивными людьми, которые не могли и не хотели идти дальше невинных обличений, забывая мораль крыловской басни "Кот и Повар" [137].
Герцен сам должен был скоро увидеть, как плохи в политическом смысле были те либеральные друзья, которые рассматривали его отношения с Чернышевским. Когда ему пришлось разорвать с К. Д. Кавелиным, он, может быть, и сам сказал себе, что "желчевики" были не совсем неправы [138].
Впрочем, большинство статей в "Свистке", вызывавшем особенное неудовольствие благовоспитанных либералов, принадлежало не Н. Г. Чернышевскому. Он только изредка принимал в нем участие, так как был завален другой работой. В последние годы своей литературной деятельности он не только аккуратно писал для каждой книжки "Современника", но чаще всего в каждой книжке было несколько его статей. По различным отделам журнала статьи его. обыкновенно, распределялись так: он давал, во-первых, статью по какому-нибудь общему теоретическому вопросу, затем писал политическое обозрение, разбирал несколько новых книг и, наконец, как бы для отдыха и развлечении, предпринимал еще полемические вылазки против своих противников. "Современник" 1861 года особенно богат его полемическими статьями. К этому году относятся его известные "Полемические красоты", "Национальная бестактность" (против Львовского "Слова"), "Народная бестолковость" (против Аксаковского "Дня"; об этой статье мы еще будем говорить) и многие полемические заметки в отделе русской и иностранной литературы.
В "Полемических красотах" особенно интересен теперь взгляд нашего автора на свою собственную литературную деятельность. Мы приведем его здесь. Чернышевский прекрасно знает, что занял в русской литературе выдающееся место. Его противники очень боятся его и временами начинают даже говорить ему комплименты. Но его нимало не радует его возрастающая известность. Он слишком низко ставит русскую литературу, чтобы считать почетным занимаемое им в ней выдающееся место. Он "совершенно мертв к своей литературной репутации". Его интересует только один вопрос: сумеет ли он сохранить свежесть мысли и чувства до той лучшей поры, когда литература наша станет действительно полезной обществу. "Я знаю, что будут лучшие времена литературной деятельности, когда будет она приносить обществу действительную пользу, и будет действительно заслуживать доброе имя тот, у кого есть силы. И вот я думаю: сохранится ли у меня к тому времени способность служить обществу, как следует? Для этого нужна свежесть сил, свежесть убеждения. А я вижу, что уже начинаю входить в число "уважаемых" писателей, то есть писателей истаскавшихся, отстающих от движения общественных потребностей. Это горько. Но что делать? Лета берут свое. Дважды молод не будешь. Я могу только чувствовать зависть к людям, которые моложе и свежей меня…"