— Жалко у пчелки, — встал я. — А я сказал — показываю один раз.
— Невежливо это, брат, — промычал бугай с безэмоциональным лицом.
— Невежливо цепляться, к кому не надо, — ответил я бугаю.
— Значит, не покажешь? — Инопланетянин тоже встал, вопросительно приподнял на лице едва очерченную бровь.
— Я не попугай, чтобы по десять раз одно и то же повторять.
Инопланенятнин поджал губы и гневно выдохнул носом.
— Ну-ну. Учебка длинная. Нам с тобой куковать тут четыре месяца.
— Вот именно. Нам куковать четыре месяца. Так что думай, кому действуешь на нервы.
Инопланетянин зло хмыкнул. Бросил своим:
— Пойдем, пацаны. У кого-нибудь другого узнаем.
Все четверо отвалили, бросая на меня недовольные взгляды.
— Благими намерениями, как говорится, — вздохнул Димка, притаптывая сапогом, чтобы проверить, как легла портянка, — не успели приехать, а ты, Саня, уже умудрился поругаться с лейтенантом и добыть себе недоброжелателей.
— Я не нянька и не часовой продавец.
— И то верно, — хмыкнул Дима.
— Застава, стройся! — Скомандовал снова появившийся в раздевалке прапорщик.
Комната разорвалась тепотом многочисленных сапог. Кто не успел намотать портянки, сунул ноги как есть.
— За мной, шагом марш!
Он вывел всех нас на улицу. Уже светало, и над массивной горой, нависшей над поселком Московский, медленно всходило слабое алое еще солнце. Вокруг стало серым-серо. Тьма ушла и можно было уже рассмотреть здание штаба, казармы, хозяйственные постройки и плац. У высокого бетонного забора, окружавшего отряд, росли ровные тополя, защищавшие от сурового горного ветра. Территория была вылизана начисто. Сразу понятно, что комотряда держит личный состав в строгости и дисциплине. Уважаю.
Я увидел, как за стеной бани старослужащие рубали наши гражданские вещи топорами. Утилизация проходила весело и с солдатским задором.
После этого строем нас повели в казармы. Длинное здание с маленькими многочисленными окнами представляло из себя совершенно типичную казарму с комнатой хранения оружия, ленинской комнатой, бытовкой, каптеркой и так далее.
Все те же деревянные красные полы, все тот же дневальный у выхода. Привычные двухэтажные нары. Только потолки тут оказались необычно высокими. Уже потом, через несколько месяцев, я слышал, будто бы когда-то здание это было конюшней, позже перестроенной под казармы.
— Слушай мою команду, — начал прапор, когда каждому выделили спальное место в просторной комнате, — до подъема всем привести себя в порядок. Нашить погоны, петлицы и подворотнички. Утром проверю лично каждого. Пускай хоть одна ниточка торчать будет. Оторву, заставлю переделывать. Всем ясно⁈
— Так точно! — Нестройным хором отозвались бойцы.
— М-да… — Протянул Уткин, усевшись на табурет, рядом с чугунной цельнолитой сапожной лапой.
В бытовке было пусто. Новоиспеченная застава худо-бедно, но все же справилась с поставленной прапором задачей. Кто-то обшился быстрее, кто-то медленнее. В конце концов один только Вася поотстал. Все не клеилось у него шитье. Игла непослушно плясала в больших крестьянских пальцах.
— Все ты? — Спросил я, осматривая ровно пришитые на свой китель зеленые погоны с желтыми буквами ПВ.
— Да вроде. Глянь.
Уткин протянул мне китель с кривовато подшитым подворотничком.
— Плохо, — заключил я. — Тут складка, видишь? Ее быть не должно. Шею натрешь. Распарывай.
Уткин грустно вздохнул и принялся отдирать подворотничок.
— Третий раз уже. Мож ну его?
— Ну или это, или здоровенный чирей на шее. Выбирай.
Вася опасливо сузил маленькие глазки.
— Ниче. Научишься. — Добавил я.
— Саш?
— А?
— Спасибо, что помочь согласился. Я ж иглы в жизни в руках не держал. У меня по этому делу была Настенька.
— Настенька?
— Угу. Настенька. Подруга моя по детдому. Я ее с самого детства в обиду не давал, — лицо Васи сделалось мечтательным, глаза заблестели. — От ребятни защищал, кто пытался к ней приставать. Интересно, как она там?
Я улыбнулся.
— А где она? Работает или учится сейчас твоя Настенька?
— Как из детдома выпустились, пошла учиться. Медсестрой будет. Вот я думаю: может, когда еще увидимся?
— Ты не отвлекайся, Вась. Подшивай. Времени у нас осталось не так уж много.
Уткин вздохнул, выгнулся, хрустнув спиной. Потом снова сгорбился, опустив широкие плечи. Стал возиться с подворотничком.
— Если б не ты, я б, наверное, никогда и не понял, как это пришить.
На это я ничего не ответил. Только украдкой улыбнулся. Мне хотелось помочь Ваське. Все же он не струсил, когда мы с дембелями дрались. Кинулся на помощь, без всяких сомнения. Когда бывает такой товарищ, любую войну пережить можно. Уж я-то знаю.
В следующее мгновение мысль у меня зашли о брате. Интересно, как он там устроился? Нашел ли он себе товарищей, на которых можно положиться? Брат у меня и сам не промах. Но один в поле не воин. В результате недолгих раздумий, я решил, что устроился он хорошо. Раз уж я нормально чувствовал себя в бригаде, когда проходил срочную в ВДВ, то и он устроится.
Внезапно дверь бытовки скрипнула. Внутрь вошел сержант Бодрых в компании двоих старослужащих. Вася напрягся, бросив на них беспокойный взгляд. Я спокойно продолжал проверять, как пришлись петлицы.
Явились, не запылились. И чего не спиться? Видать, Бодрых не терпится к своему щегольскому наряду и мои часы добавить. Да и стариков я узнал. Они рубили нашу одежду за баней.
— Ну здорова, салаги. Трудитесь? — вальяжно прошел он вглубь комнаты. — Постегаете, так сказать, тонкости армейского быта?
Я не удостоил его ответа, продолжая делать свои дела. Вася только мрачно закряхтел.
— Э, слышь, — кивнул мне Бодрых, — я ваще-то к тебе обращаюсь, боец.
М-да. Я прекрасно знал, что если на афганских заставах солдатам было не до дедовщины, в учебке явление такое вполне себе сохранялось. Тут можно было запросто получить по шапке, если дедам что не так. Правда, это меня совершенно не пугало.
Еще будучи сам сержантом, гонял я всех этих дедов-умников пачками. Был ярым противником подобного рода неустанных отношений. Вот и сейчас изменять себе не собираюсь.
Да и солдаты, в большей массе меня в этом поддерживают. Есть тут тонкая грань, на что можно закрыть глаза, а чего допускать никак нельзя. Эту тонкую грань я в свое время прекрасно нащупал.
— М-да. дедовщин у вас тут цветет и пахнет, — задумчиво сказал я.
Старослужащие во главе с сержантом переглянулись.
— Какая дедовщина, ты че, запах? — Выпятил грудь один из стариков.
Я глянул на него холодным взглядом. Старослужащий даже занервничал от такой уверенности в моих глазах. Зрачки его забегали, но больше ничем он свое состояние не выдал.
— На заставах вы, я так понял, не служили, — сказал я. — Трусите, или че?
— Ты че, запах? — Брыкнулся второй, но Бодрых его остановил. — Тихо-тихо, Миха. Нам залеты сейчас не нужны. Сам знаешь.
Старослужащий повел плечами, сверля меня злым взглядом.
— Слушай, друг. Давай по-хорошему, а? — Начал сержант. — Вы тут только запахи, еще даже не духи. Потому законы солдатского братства нарушать не надо. Чревато это.
— Что-то я не помню, где в законах солдатского братства говориться, что можно отжимать у молодых солдат вещи, — ответил я совершенно буднично.
— А кто говорит, «отжимать»? — Удивился сержант. — Конечно, отжимать не надо. Мы такого подхода не разделяем и не уважаем.
С этими словами он бросил ехидные взгляды на старослужащих. Те принялись ухмыляться.
— Ну да. — сдерживая смех сказал один из стариков. — Не разделяем.
— Ну и я ж говорю! — Подтвердил сержант Бодрых. — Короче, смотри какой разговор. Мне тут дослужить осталось каких-то полгода. Через месяц перевожусь на иранскую границу. Потом пойду на гражданку. Надоела мне вся эта армия. Ну а на гражданку, сам понимаешь…
Бодрых многозначительно помолчал, приосанился и выпятил грудь.
— … надо уходить красиво. Что б все как надо. При полном параде, так сказать.
— И?
— Ну вот скажи, на кой ляд тебе такие часы тут красивые? Ты ж их через месяц уговнюкаешь. Ну или вообще сопрут. А может, разобьешь. Разве это дело? А я их сохраню до дембеля. Будут у меня храниться, что называется, в первозданном виде. К парадному кителю ох как подойдут, когда домой поеду.
Не ответив сержанту, я спокойно встал с табурета, свернул и положил на него китель.
— Но я ж не отбираю, — поторопился продолжить сержант. — Я меняюсь! Во!
Он снял с руки и показал мне обсосанные, все в царапинках часы с драным ремешком. Стекло циферблата было исцарапано до такой степени, что рассмотреть время на них — та еще задача.
— Часы крепкие! «Полет»! Я их еще с сержантской школы ношу. Ну и че? Ходят как миленькие, ни разу не подвели! Да и вид хорош! Стекло полернуть и будут как новые!
— Ну вот, полерни, — пожал я плечами. — Да так и езжай на гражданку.
— Ты, че, не понял еще, что такие котлы духу не положены⁈ — Крикнул один из старослужащих.
Я устало выдохнул.
— Тебя как зовут, Сержант? — Спросил я.
Сержант хмыкнул.
— Бодрых Григорий Сергеевич. Будем знакомы, — с явной насмешкой в голосе проговорил он.
— Ну вот и скажи, Бодрых Григорий Сергеевич, почему ты решил на иранскую границу перевестись? Боишься, что пошлют в Афган?
Глава 11
Сержанта чуть не перекосило. По роже его было видно, что он не знает, чего ему делать: злиться или стесняться своей трусости.
Старики за его спиной сконфуженно переглянулись, но один все же спохватился. Это был тот же самый, что уже рыпался на меня:
— А-ну иди сюда! Ща я тебе душу пробивать буду!
Он шагнул было вперед, я встретил его суровым взглядом, будучи наготове. Васька Уткин, забыв про подворотничок, тоже вскочил. К нему тут же метнулся второй старик.
Сержант растопырил руки, перекрывая обоим дорогу. Трусит, зараза. Хотя этого я и ожидал.