— Так-так… — Проговорил Гришка Бодрых, когда мы с Федей вошли в уборную.
Он, со вторым сержантом. Ждали нас там пока что вдвоем. Оба были в галифе и майках, а еще при кирзачах. Второго сержанта звали, вроде, Серегой. А вот третьим оказался кругломордый Сеня по фамилии Лопин. Тот самый, чьих дружков я раскидал на станции, по пути в Московский. Он появился со спины и захлопнул за нами дверь. Стал на входе.
— Ты, Мамаев, молодец, — нахально хмыкнул Бодрых, — приказание выполнил как надо. Теперь свободен. Лопин, дверь ему открой.
Бодрых, видать, ожидал, что Федя тут же исчезнет за дверью, и очень удивился, когда он остался со мной. Это было видно по удивленному лицу сержанта, а еще по тому, как он вопросительно приподнял бровь.
— Я сказал, свободен, — повторил сержант с наездом.
— Й-я… останусь, — заикнулся Мамаев.
— Чего?
— Я останусь!
Бодрых засопел.
— Ну, тебе же хуже, Мамаев. — Бодрых бросил тяжелый взгляд на мое левое запястье. — Спрятал, часы, значит.
— Спрятал, — холодным тоном сказал я.
— Очень плохо, Селихов. Мог бы просто отдать. Легче бы отделался.
— Ты, Гриша, легко уже не отделаешься, — ответил я.
Второй сержант, Сережа, невысокий, но плотный и широкоплечий, прыснул. Бодрых рассмеялся, ощерив не очень ровные зубы.
— Какой смелый, ты глянь на него. Один против троих стоишь. Эта тряпка щекастая тебе никак не поможет.
С этими словами Бодрых кивнул на Мамаева. Федя глянул на меня обеспокоено, но увидев уверенность в моих глазах, тоже стал держаться посмелее.
— Бодрых, — начал я, — значит, давай сделаем так. Если не хочешь отхватить по шее, мы просто расходимся и все. Ты уводишь своих ребят, и мы с Мамаевым тоже спокойно идем спать. Для твоего же блага.
Бодрых рассмеялся теперь прямо в голос. Рассмеялся и сержант Сережа. Даже уже шуганый мной когда-то кругломордый Сеня расплылся в робкой улыбке, а потом и вовсе мерзковато захихикал.
— Ты че, запах, гонишь, что ли? — Выдал Бодрых, — ты мне, мля должен! Не хрен грабли свои раскидывать, где не надо! Часы мне разбил! Два года ходили как надо, и на тебе! Ты и твой дружок Уткин мне их угробили на марш-броске! Теперь по справедливости, ты мне отдашь свои. Но сначала надо тебя уму-разуму поучить. Что б не был такой дерзкий.
— Ну нет, так нет, — пожал я плечами. — Второй раз я предупреждать не буду.
— Ты себя видел, предупреждальщик⁈ — Ехидно захохотал Бодрых, а потом вдруг крикнул: — Сеня!
Внезапно, Лопин схватил меня со спины, сцепил на груди руки в замок. Мамаев испуганно отшатнулся. Оба сержанта кинулись меня бить.
Я не растерялся. Резко подался вперед, оперся о колено и использовал инерцию тела самого Сени, чтобы перекинуть его через себя. Кругломордый со смачным хлопком бухнулся на кафель туалета и тут же получил от меня удар в солнышко. Сеня захрипел, раскашлялся, корчась на полу.
Не успел я встать, как сержанты налетели на меня парой. Бодрых был легким и щуплым, а вот второй, Сережа, оказался сильным малым. Я почувствовал груз его массивного тела, когда сержант навалился на меня, чтобы сбить с ног на пол.
Внезапно вес этот тут же куда-то делся. Когда я поднял голову, увидел, как Мамаев, вцепившись Сереже в одежду, оттягивает его в сторону.
«Красава!» — Пронеслось у меня в голове, а потом я принялся вставать вместе с повисшим на мне Бодрых.
Когда поднялся, Бодрых повис у меня на спине. В этот самый момент Сергей кинул Мамаева через бедро, и тот хлопнулся об пол не менее смачно, чем Семен. Приподнялся на локте, с глухим стоном. Видать, отбил хребет.
Ну и я не мешкал. Просто бросился спиной на стену, приложив о нее Бодрых. Вместе мы хлопнулись о выложенную на ней плитку, сползли под стену. Бодрых за спиной хрипло и громко вздохнул, пытаясь вернуть в грудь весь выбитый оттуда воздух.
Едва успел я вскочить, как Сергей был тут как тут. Он врезал мне в душу так, что, казалось, задрожали ребра. Я снова приложился спиной о стену, но устоял. При этом, видать, наступил на Бодрых. Я почувствовал под нагой что-то мягкое, а Бодрых в этот момент пискнул от боли.
Борясь с собственным дыханием, я схватил руку Сережи, когда он попытался ударить меня в грудь второй раз. Привычным движением, я заломил ее сержанту за спину, пнул того под калено. Сережа аж на землю осел. Тогда я толкнул его вперед, и он растянулся на полу. Я оказался сверху и надавил ему коленом между лопаток.
— Пусти! Пусти, сука! — Заорал он, а потом вдруг вскрикнул от боли. Это я выкрутил Сергею запястье.
Потом схватил указательный палец.
— Я щас буду тебе пальцы по одному выламывать, — сказал я злобно, — если не успокоишься.
— Иди к чертовой матери! — Огрызнулся Сергей и снова застонал, когда я стал выгибать ему указательный. — Стой! Стой! Ладно, не надо!
Я глянул на ошалевшего от всего происходящего Бодрых. Тот так и сидел под стенкой, уставившись на меня дурными глазами.
— Ты… Ты кто, мля такой⁈ — Изумленно простонал он.
Валявшийся до этого на полу Сеня уже отполз к двери. Он торопливо поднялся и тут же пулей выскочил из туалета, оставив дверь нараспашку.
— Успокоился, сука? — Проигнорировав слова Бодрых, зло сказал я Сергею.
— Да! Да! Только отпусти!
— Взбрыкнешь — зубы повыбиваю.
— Не надо! Я не… Ничего… — торопливо залепетал сержант, чувствуя, как неудачно выгибается его палец.
Я отпустил, встал. Сергей медленно поднялся на четвереньки, глянул на Бодрых, а потом быстро убежал вслед за Сеней Лопиным.
— А ты че расселся, козлина? — Глянул я на Бодрых.
Тот неуклюже встал, поковылял прочь. Бросил на меня перепуганный взгляд, а потом быстро исчез в дверном проеме.
— Ты как? — Спросил я, поднимая Мамаева с пола.
Тот с трудом встал, заохал, держась за спину, и потому тут же опустился на плитку.
— Подожди… — хватая ртом воздух, пролепетал он, — сейчас-сейчас… Болит…
С этими словами Федя отлез и сел, припав спиной к стене. Я устало опустился рядом. Глянул на оставленную нараспашку дверь.
— Надо идти… Они ж сейчас еще кого-нибудь позовут… — Проговорил Мамаев испуганно.
— Не позовут. В казарме нет старослужащих. Новички одни. Видал? Они даже Сеню подговорили влезть в наши разборки.
— А как же другие сержанты?
— Кажется мне, что другие Бодрых не очень жалуют.
Мамаев откинул голову, прислонился к плитке затылком, а потом истерически рассмеялся.
— Первый раз… — Выдохнул он.
— Чего, первый раз?
— Первый раз в жизни дерусь.
— Ну что ж, с почином, — улыбнулся я.
Федор снова рассмеялся, покачал головой, но тут же скривился от боли.
— Никогда б подумать не мог, что буду с кем-то драться! Всю жизнь я и мухи не обидел! Мама с детства твердила: драться нехорошо! Нельзя!
— Драться нехорошо, — согласился я. — Но иногда приходится.
— Это уж точно… — разулыбался Мамаев.
Потом улыбка медленно сошла с его губ, и Федя затих. Посерьезнел.
— Прости, Саша, — вдруг заговорил он. — Прости, что я тебя вот так предал. Ты за меня с самого первого дня… А я…
Я промолчал, глядя себе под ноги.
— Прости, — продолжал Мамаев, — Испугался я. Думал, что станут они меня бить, если не соглашусь.
— Они стали бы.
Мамаев снова затих. Помолчал пару мгновений. Потом заговорил:
— Мне сейчас кажется, что я уже никогда в жизни драки не побоюсь. Будто бы что-то в мозгу щелкнуло.
— Ты себя переборол, Федя. Молодец. На службе так еще не раз придется и не два. К такому надо привыкнуть.
— Перебарывать себя?
— Да.
— Я постараюсь, — Мамаев глянул на меня.
Лицо его будто бы ожесточилось. Показалось мне, что детских черт на нем поубавилось. Стало оно серьезнее и даже немножко грубее. Решительнее. Глаза же его показывали совсем иные чувства. Это было искреннее восхищение, с которым он на меня смотрел.
— Я бы хотел быть таким, как ты, Саша, — отвернулся Мамаев вдруг. — Смелым, сильным. Несгибаемым. Что б в любой беде головы не терять.
«Ох, Федя, — подумалось мне. — Знал бы ты, сколько солоно придется хлебнуть, чтобы приобрести такое же отношение к жизни. Мало кому я пожелаю пройти через то, через что прошел я. Тебе тоже не желаю».
— Служба тебя многому научит, — сказал я. — Вон, смотри, в армии только второй день, а ты уже сержантов бьешь. Че ж будет на второй неделе?
— Побью какого-нибудь капитана, — рассмеялся Мамаев.
— Боже упаси, — по-доброму хмыкнул я.
Еще с полминуты, посидели мы молча. Я хлопнул себя по колену, принялся подниматься.
— Ну лады. Пойдем спать. Дневального Бодрых, видать, подговорил. Напугал, как тебя. Но если прапор щас проснется, начнется у нас свистопляска.
— Ну да, надо, — нахмурил брови Мамаев, — не хотелось бы попасться.
Он тоже с трудом встал, покривился от боли в спине.
— Зараза. Больно приложили.
— Ниче, пройдет.
— Кстати, Саша.
— М-м-м?
— А ты где так драться научился? — Спросил с интересом Федя, — я не раз видал, как пацаны в школе дрались…
На миг Мамаев замолчал и смутился. Показалось мне, что вспомнил он, как в школе его задирали какие-нибудь хулиганы, а ответить он боялся. Теперь, видимо ему самому стало за себя стыдно, что не решался он дать сдачи.
— В общем, дрались они не так, как ты. Вообще, абы как, как выходило. А ты прям так этих троих приложил, будто понимал, как это правильно делать надо. Будто…
Мамаев заглянул мне в глаза и продолжил:
— Будто ты специально этому учился.
Я улыбнулся. Потом слукавил:
— Карате.
— Карате? — Приподнял брови Мамаев.
— Ага. Слушай, а мне ты можешь как-нибудь показать пару приемов? Научи меня драться так же.
— У нас будут занятия по рукопашному бою, Федя. Там тебя и научат.
— А… Прям как ты, научат драться?
«Нет, прям как я, не научат, — подумалось мне, — потому что война — был мой учитель.»
Пусть в Афгане рукопашные схватки были редкостью, но десантникам, все же не раз и не два приходилось в них вступать. И наши, и духи, часто избегали рукопашной. Полагались на стрелковое да артиллерию, какая была под рукой.