И вот этот странный демарш двух примерных селянок теперь понимался Натальей Васильевной однозначно – её просто провоцировали на открытый конфликт, на «разборки». Потому что им так легче начинать агрессию!
А нападение готовилось – и по-крупному. Теперь этого только слепой не заметил бы.
…Мотоцикл промчался по мосту и скрылся в далекой синеве – дорога в райцентр шла через лес.
– Соника, тебе не холодно? – спросила она девочку, беря её за руку.
– Нет, я же тепло одета, – ответила та, поёжившись.
– А что дрожишь?
– Не бойся, не от страха.
– Ладно, тогда пойдем. И побыстрее.
– Куда?
– Давай зайдем к почтовой (здесь так звали начальницу почты), у них свет горит, наверное, телевизор смотрят, позвоним от неё в милицию. А там посмотрим, что делать.
Они подошли к дому почтовой, стучали в калитку, кричали под окном, но к ним никто не вышел и даже не спросил через дверь – что случилось. Но их видели, это так. Ночь была светлая, в доме скрипнула дверь – выходили в сени, потом погас свет – смотрели в окно. Но все-таки не стали открывать.
– Что делать будем? – спросила Соника, тесно прижимаясь к Наталье Васильевне.
– А пойдем-ка мы к Дусе.
– К Дусе? Той Дусе, у которой ты жила вместе с котом Никитиным?
– Да, именно к той.
Дусь в селе было не менее десяти. И все эти Дуси были, как на подбор, добрыми, сердечными и гостеприимными. Самая старшая берендейская Дуся – девяноста лет от роду, теперь уже уехала в Москву к племяннице, всегда угощала их свежим, только что испеченным ржаным хлебом из собственной печки, дух от которого шел по всему селу за три версты. Она никогда не жаловалась на здоровье и соседей, всё в доме делала сама и содержала своё хозяйство в идеальной чистоте. Половики на полу стирались каждую неделю. Её мужа увела подружка на второй год после свадьбы. И муж, и подруга-разлучница давно уже померли, а тётя Дуся жила своей тихой незаметной жизнью и радовалась каждому хорошему дню. Она любила смотреть на закат.
А это – редкость. Мало кто из жителей села смотрит на закаты и восходы, вообще замечает красоту природы. Всё, что привычно и каждодневно – приедается и становится незаметным. Однажды Наталья Васильевна сказала Клане, старушке, у которой жила в первый год:
– Смотрите, какое багровое небо!
Был в тот вечер совершенно фантастический закат – краски менялись каждую минуту.
– Кто идет? – спросила Кланя, выглянув в окно.
– Закат красивый, говорю, – ответила ей Наталья Васильевна погромче, хотя Кляня слышала превосходно, сохранилось у неё и отличное зрение.
– Солнце садится, небо очень красивое там…
– Кто идет? Никто не идет, кажись… – сердито сказала Кланя и задернула занавески.
Для неё окна имели стратегическое значение.
Видела красоту природы и не устала ещё ею восхищаться и та Дуся, о которой шла речь.
Дуся и Леша – конечно же, уже давно имели «стольник» на двоих. Но их так и звали – Дуся и Леша, как молодых. А не «тётя» и «дядя» или – «баба» и «дед». Они и были молодыми. Леша любил свою Дусю и страшно ревновал её буквально к фонарному столбу – то есть, к электрику Гадалычу тоже.
– Какой красивый у Дуси дом! – прошептала Соника, разглядывая хоромы, отстроенные ещё в пору юности супругов.
– Да, очень красивый, – согласилась Наталья Васильевна.
– Самый красивый в селе?
– Возможно. Я не все дома видела, село ведь большое.
– Крыша из чего сделана? – спросила девочка, вставая на цыпочки и вытягивая шею.
– А это черепица. Единственный дом, крытый черепицей ещё довоенной поры. У всех крыши были крыты щепой, а у них – черепицей.
– Как наша крыша?
– Да, на нашей крыше ещё сохранилась щепа, с давних времен, у других она уже заменена рубероидом или шифером. Наш рубероид лежит поверх щепы. Я её не стала снимать. Может, зимой когда придется жить. Так теплее…
– А что, черепицу так давно делают?
– Черепицу делают тысячи лет – из глины разных пород. И держится такая крыша сто лет.
– Вот это да! – воскликнула девочка, дергая за ручку калитки.
– Закрыто, наверное, уже давно спят. Сильно не стучи. Если захотят открыть, услышат и тихий стук. Здесь, у воды, хорошо слышно, особенно ночью.
– А тебе тогда сразу открыли? Когда ты ночью с Никитиным к ним постучала?
– Почти сразу. Но тогда другое время было. Сейчас люди всего боятся. Подождем, не будем пока стучать.
– Ладно, не будем, – ответила девочка, присаживаясь на лавочку у палисадника. – А почему черепица так долго живет?
– А потому, что обожженная глина, из которой её делают, почти не впитывает влагу. Поэтому она и не боится – ни жары, ни мороза.
– И не горит в огне?
– И не горит в огне.
– И не нагревается на солнце, как шифер или железная крыша?
– Не нагревается.
Про черепичную крышу ей рассказывал Леша, в больших подробностях. С любовью. Дом этот строил, когда Дуся была беременна первым ребенком. Достраивал, работая днем и ночью, когда она уже лежала в родильном доме. Пришла с ребенком в новый дом, крытый шикарной, невиданной в этих местах, черепицей.
Черепица была не простой, а, в довершение чуда, покрытая сверху слоем матового ангоба – жидкой глиной с примесью минералов, которую наносят перед обжигом. Оттого крыша была видна издалека и казалась огненно красной, почти не настоящей, особенно на солнце, издали она виделась картинкой из хорошо иллюстрированной книги. Луна вышла из-за тучи и крыша приняла новый оттенок – коричневый в желтизну.
– Знаешь, как она называется? – спросила Наталья Васильевна у девочки, думая о том, что же они будут делать, если теперь и Дуся не откроет.
– Не знаю. Пирожок?
– Нет. По-другому. Бобровый хвост, вот как.
– Почему? Это же смешно – черепица-бобровый хвост!
– Когда её кладут, каждая плитка из верхнего ряда накрывает собой стык двух других в нижнем ряду. Вот и получается – «бобровый хвост».
– Как чешуя! Да, это чешуя! – обрадовалась девочка невольному открытию.
В доме, однако, не подавали признаков жизни. Всё было тихо и бездвижно.
Сердце у Натальи Васильевны заныло. Уже второй раз вдали засветили фары – она знала, эта ночная вылазка поджигателей просто так не может закончиться. Да, они выиграли немного времени, пока мотоцикл отъехал к лесу. Им надо всё обсудить и выработать новую стратегию – на это могло уйти около часа. И этот час истекал.
А то, что поджигатели вернуться и, обнаружив их отсутствие в доме, примутся их искать, она не сомневалась.
Свет фар приближался – по дороге ехала легковая машина. Вот её уже хорошо видно. Это была девятка Шишка.
– Присядем, – сказала она Сонике, пригибаясь за палисадником. – Вряд ли они решатся пойти к дому.
– Ты боишься? – спросила шепотом девочка.
– Нет, не боюсь, но – остерегаюсь. Кто знает, что им на ум придет.
Они спрятались за палисадником. С дороги их не должно быть видно. Машина проехала дважды – к лесокомбинату и обратно.
Мимо дома ехала медленно, светя фарами по окнам. Наталья Васильевна видела, как от окна на кухне отпрянул человек. Все-таки кто-то в доме наблюдает за происходящим.
Ей стало легче. Даже если их и не впустят в дом, всё равно будет свидетель того, что здесь происходит.
Машина остановилась у мостика, метрах в пятидесяти от калитки, включили на всю мощь магнитофон. Однако из машины никто не вышел, не подавали признаков беспокойства и в доме.
Минут через десять машина, резко прервав музыку, уехала в село.
– Соника, ты не бойся, здесь мы в безопасности. Смотри, какие густые заросли вдоль речки! Раньше такого здесь не было.
– Это от твоей ольхи, да?
– Наверное. Может быть…
Когда-то она срубила в своем саду ольху, которая делала большую тень на грядки и, самое неприятное, служила хорошим укрытием воришкам, которые со стороны ручья забирались в сад. Но уже через год начала расти дружная поросль из молодых ольх вдоль обоих берегов речки – от самой её усадьбы и вверх, к истоку. Захватила она и Дусину территорию. Ольха была срублена высоко, пенек остался жить, и корни продолжили существование дерева в этой новоявленной, дружной роще.
– Если они пойдут сюда, – сказала Наталья Васильевна Сонике, – ты спрячешься в палисаднике, ближе к окнам, там такой густой кустарник, что никто тебя не увидит, даже если светить фонарем. В крайнем случае, стучи изо всех сил в окно.
– А ты куда? – спросила испуганно девочка.
– А я побегу к речке, черта с два они меня там найдут, в этих ольхах. Да и побоятся туда лезть. Но это – крайний случай. Не думаю, что они сюда полезут. Это я так, просто запасной вариант.
– На случай экстрима, – добавила девочка, дрожа и прижимаясь к Наталье Васильевне.
– Ты боишься?
– Нет, я просто немного замерзла.
Тут только Наталья Васильевна заметила, что её бьет настоящий колотун. Это нервы, это нервы…
Страшно ей не было. Страшно будет завтра, когда всё пройдет, но не сейчас. Только бы было оно, это завтра!
И тут ночная тишина была нарушена треском и грохотом взрыва, а потом началась беспорядочная пальба – раздались частые громкие выстрелы – бах-бах-бах! Звуки доносились со стороны болота. Они уже приготовились привести в исполнение свой экстремальный план и Наталья Васильевна уже открыла калитку в палисадник, как Соника вдруг закричала:
– Смотри! Смотри! Небо светится!
Небо над горкой, где был их дом, – а это место хорошо отсюда просматривалось, внезапно стало светло-оранжевым. Огромное зарево поднималось над ним и становилось всё больше и больше.
– Нет, это не выстрелы, – сказала она буднично – просто и спокойно, крепко беря за руку Сонику. – Это «стреляет» шифер.
– Там пожар? – тоже спокойно спросила девочка, как о чем-то совершенно отстраненном.
– Да, там пожар. Это, моя дорогая, горит наш дом.
От лесокомбината в сторону пожара проехала пожарная машина.
– Теперь можно идти домой? – спросила девочка.