Тогда ей было два года.
Наталья Васильевна принялась за чтение. Младенчески обнаженный, открывшийся перед ней мир, теперь казался принесенным с другой, несуществующей ныне планеты. Неужели это было всего четыре года назад?
Он, этот призрачный мир слова, сотворенный пятилетним ребенком, легко касался самого затаенного в душе, пробуждал чувство благодарности к самому явлению бытия, подавлял жажду мстительности, рожденную множеством обид и поражений на путях и тропках жизни. Он просто и ненавязчиво предлагал иную высоту взгляда, звал в тень новой или давно забытой большой идеи забвения всех человеческих грехов и всепрощения… Простой радости бытия пятилетнего ребенка ещё не суждено было омрачиться надвигавшимся опытом жизни…
Наталья Васильевна искоса взглянула на лицо спящей девочки – едва проступившая россыпь веснушек дрогнула на щеках.
– Ах ты, баловница, не спишь, значит? – засмеялась она, поправляя сбившееся на девочке одеяло.
– Только что проснулась, – сонно улыбаясь, сказала девочка. – Ты читаешь мои рассказы? Или это мне снится?
– Да, читаю. Тетрадь твоя нашлась.
– Вот здорово! Я хотела ещё раз написать про то лето, но ничего у меня не получалось. Получалось что-то совсем другое, а так, как тогда, не выходило… Давай читать вместе.
– Давай. Только ты пока лежи в постели, ещё очень рано. Ладно? Потом и я лягу. Спать все-таки надо.
– Ладно, ладно, – промурлыкала девочка и закрыла глаза. – Ну, читай же!
– Слушай.
Наталья Васильевна начала читать.
Сонины рассказы
Вася сидел на телеге и улыбался. Он очень маленького роста и у него четверо детей. И ещё он всегда улыбается.
Я подошла к самой калитке и посмотрела на него. Вася спросил:
– Любишь бабушку?
– Люблю, – сказала я.
– Я тоже люблю бабушку, – сказал Вася.
– А мамку любишь?
– Люблю, – сказала я.
– А папку?
– Тоже люблю.
– А в какой класс ходишь?
– В первый пойду.
– А брат у тебя младший?
Я засмеялась, потому что Арсению уже девять лет.
– Нет, старший.
Больше Вася ничего не спрашивал, а просто сидел на лошади и смотрел на своих детей.
Потом лошадь сама поехала, наверное, хорошо знала дорогу домой. Или её закусала мошка.
Тетя Рая уходила из церкви последняя.
– Заждалси, поди, – сказала она Тузику.
Тузик – тёти Раина собака, он всегда ждет хозяйку на паперти, пока церковная служба не закончится.
Тузик рыжий, и у него короткие лапки. И лает он очень звонко.
– Скоро Казанская, – сказала ему тётя Рая, – уборка в храме большая. Вот и задержалась маленько. Ну, пошли что ли…
– Гав-гав, – согласно ответил Тузик и весело побежал впереди. Тётя Рая сняла с головы платок, накинула его на плечи и пошла по селу простоволосая, как ходят молодые женщины.
– Всё дождя просили, молебны служили, а где тот дождь? – сказала она Тузику. Всё в гароде погорело. Э-эх…
На следующую службу Рая не пришла. Она вообще не стала ходить в церковь.
– Плохо без Раи, – сказал батюшка, когда его новая помощница снова что-то перепутала.
– Болеет, причаститься желает, – сказала тёти Раина соседка Зоя.
– Ну, не помирать же она собралась, – сердито сказал батюшка, но после службы пошел её причащать.
Тетя Рая выздоровела, но не сразу. Она болела долго. Лежала она в доме у своей подруги Зои, и её на целый день Зоя запирала на замок. В палисаднике стояла лестница, и мы с Нотой по ней залезли в окно. У нас в руках была иконка Серафима Саровского, мы её освятили в церкви после службы в честь святого. Тетя Рая взяла у нас иконку и молча отвернулась к стенке. Мы ещё немного посидели у неё, а потом опять вылезли в окно и пошли домой.
Через три дня тетя Рая пришла в церковь и снова стала старостой. Скоро она поправилась и болезнь её прошла совсем. Наверно, помог Серафим Саровский, он ведь из этих же мест.
Так и осталась жить моя луковая кукла Лукерья. Мне её Нота сделала на день рождения из большой луковицы с перьями. Получилось это случайно. Когда Нота чистила лук, часть шелухи отвалилась и получилось так, будто луковица – это головка в платочке. Зеленые перья были как платье, а сверху мы надели на куклу из лука тряпичную юбочку. На шею повесили на нитке медальончик из кожи, а корни заплели в косичку и затянули её резинкой. Глаза, нос и рот сделали из ягод смородины и приклеили их сиропом.
А ночью из-под печки вылезла большая крыса и съела всю Лукерьину красу.
С ударением на «о».
Мне её очень жалко, когда она так поёт.
Новая космогония.
Солнце было всегда!
От Солнца возникла туча. Туча родила Бога. А Бог потом сделал первого человека, свинью, корову, курицу и лошадку. А от них потом родились все остальные.
Так они и жили все вместе, а Бог им помогал.
7
Спали они в тот день до полудня. А когда проснулись, то услышали вой собаки под окнами. Или проснулись оттого, что собака выла. Это была Тайга, овчарка библиотекарши. Тайга гостила когда-то у них всё лето, отдать её навсегда хозяйка не согласилась, потом были свои собаки, Тайга всё поняла и заглядывала к ним лишь изредка. Случай особенный – Тайга не просто заглянула. Она выла! Выла под окнами!
Наталья Васильевна вышла во двор. Сидя у калитки, Тайга подняла морду и выла с таким сасозабвением, словно уже год собиралась это сделать. Потом к ней присоединились ещё две собаки.
– Плохо дело, – сказала Наталья Васильевна соседке Зое, которая как раз шла от ручья с ведрами на коромысле.
– Покойника чуют, теперь их не угомонишь, – сказала соседка Зоя, поправляя коромысло на плечах.
– А кто… Кто умер? – спросила шёпотом испуганная Наталья Васильевна.
– Да Лексеич скончался, сказала Зоя и плеснула водой из ведра.
– Как скончался?
– Так и скончался, помер значить, – сказала Зоя и пошла домой.
Всё ещё не веря этим словам, Наталья Васильевна спешно двинулась вперед, к дому своего вчерашнего гостя. Вот и то место, где они его вчера встретили. Покойник лежал у себя во дворе, там уже толпился народ, но пока не велено было ничего трогать.
Что человек мертв, а не мертвецки пьян и просто спит, было понятно сразу. У него была разбита голова, и глаза его глядели прямо в небо. Собрав всю силу духа, она подошла поближе.
– Что тут? – спросила она так, словно сама убила этого человека и теперь не знает, как это самой себе объяснить, не говоря уже об окружающих.
– Успокойся, – сказал ей молодой мужчина, видно, приехавший из райцентра. – Ты его не убивала, это ясно.
– За что? За что его убили? – глупо спросила Наталья Васильевна неизвестно у кого.
– За то, что копался, где ни надо, – ответили сзади. Наталья Васильевна обернулась.
– В милицию-то кто сообщил?
– Дед Пихто и бабка с пистолетом. Позвонили – и скажите спасибо. А то лежал бы здесь, пока не сопрел. Жара стоит вон какая!
Ко двору уже сбежалось пол села. Другая половина была занята работой на своих участках.
Издали завыла милицейская машина – подъехал патруль. Раскудахтались всполошенные куры.
Молодой мужчина, следователь, с каменным выражением лица рассказывал представителям власти о своих наблюдениях.
– На кой черт поперся среди ночи, леший его задери! – ругалась толстая баба в душегрейке.
– Радуйся, – сказали ей, – таперича дом твой будет.
Она была троюродной тёткой Бориса Алексеича и его единственной наследницей.
– На кой! – сказала она, выпятив губу. – Церкви отпишу, да и дело с концом.
Ну и хорошо, – ответили ей. – Батюшке ближе будет ездить.
Милицейская собака взяла след и привела к избушке в лесу, а оттуда – к автобусной остановке.
Следователь сказал, что убили Бориса Алексеича камнем, случилось это около пяти утра.
– К тому шло, – снова завела разговор женщина в душегрейке. – Уже давно ни с кем не зналси, просто шлялси по селу, да по лесам, да по кладбищу. Вот и набрел на свою… долю.
– Чаво искал, таво и нашёл.
– А ты что знаешь по этому делу? – обратился уже лично к ней следователь.
– Я чаво? – напряглась женщина. – Ничаво я не знаю. Просто говорю, и всё.
– Может припомнишь что по делу, а? – снова спросил следователь, пристально глядя ей в переносицу.
По лицу её было видно, что она осознает всю возлагавшуюся на неё ответственность и честно пытается что-нибудь конкретное вспомнить. Брови её нахмурились, а глаза закрылись. Постояв так, она, с облегчением вздохнув, искренне сказала:
– Нет, ни с чем он у меня не ассоциируется.
– Ладно, – безнадежно махнул рукой следователь и пошел к милицейской машине, в которой уже поджидали его другие члены следственной бригады.
– За что купила, за то и продаю! – крикнула им вслед женщина. – Только помер он не от того, от чего ты думаешь!
Просто от старости. Упал и об камень убился. Вот чаво. Никто яво не убивал!
Машина, подняв пыль, быстро уехала.
– У нас тут, считай, к кажном дворе хоть один мужик да убился. Вон у Пронькина деверя свояк на неделе повесился. И никакого следствия никто не проводил, – сказал мужичок в серой рубахе навыпуск и большой коричневой кепке.
– Отчего же он повесился? – спросила Наталья Васильевна.
– От скуки или от людей, отчаво ж ещё вешаться, – сердито ответила женщина и пошла к сельсовету, обсудить последнюю новость.
8
Схоронили Бориса Алексеича вскладчину, батюшка отпевал на траве, перед входом в церковь. Не причащался, а потому и нельзя в церкви. На силу согласился вообще отпевать.
Борис Алексеич лежал кротко и смирно, словно спал – глубоким спокойным сном.
После похорон в селе установилось какое-то странное затишье. Всё-таки ещё много жителей оставалось в некогда богатом, процветающем, с семью магазинами – в том числе, двумя книжными и одной бархатной лавкой, заводском, некогда построенном по указу Петра, селе.