Наталья Васильевна сидела рядом с ней ещё около часа – однако собака лежала неподвижно, и только слабое дыхание едва различимо вздымало её опалые бока.
У Натальи Васильевны разболелась голова и она пошла в дом, чтобы принять парацетомол и перевязать лоб шерстяным шарфиком. А когда она вернулась на крыльцо, собака лежала уже совершенно неподвижно, в той же позе и с широко открытыми глазами, обычно невидными из-под нависающих складок бровей. Складки на её шкуре разгладились, она сейчас менее всего походила на шарпея…
Наталья Васильевна сидела рядом с Гердой до рассвета. Анюта осторожно выходила на крыльцо, и, стараясь не задеть Герду, садилась неподалеку, принюхивалась и, приподняв маленькие ушки, тихо скулила.
Когда стало достаточно светло, она вошла в сарайчик, нашла там лопату и стала рыть яму за калиткой под тремя молодыми березками, посаженными в ту пору, когда Сонике было пять лет, и уже поднявшимися выше человеческого роста.
Почва была на этом месте неподатливая – скавина, как здесь гово – рят, камень и песок, скудно поросший жесткой травой, и копать пришлось долго. Под корни березок она тогда положила несколько кусков жирного чернозема из своего заболоченного огорода, и они дружно пошли расти, хотя их ежегодно нещадно «заламывали» на Троицу, да и не только, ходившие пить родниковую воду на их ручей селяне.
Вместе с плакавшей тихими слезами Соникой они отнесли Герду под березки на куске серого линолеума, обычно лежавшего в сенях, у входа.
На дно ямы она постелила белую плотную пеленку, а сверху тело собаки накрыла другой, такой же белой тканью. Засыпали яму песком и шлаком, холмик получился небольшим, да и незачем привлекать внимание…
Сверху посадили пять кустов лилейника – желто-оранжевого, под цвет меха Герда.
Анюта, всё это время уныло бродившая неподалеку, подошла к холмику, понюхала землю и, слабо тявкнув, потрусила к дому.
Когда же они вернулись на крыльцо, разом остановились, не веря глазам своим.
На том месте, где ещё час назад лежала Герда, был отчетливо виден влажный отпечаток тела собаки.
Необычность ситуации заключалась в том, что на этом отпечатке собака приняла совсем иную позу – она не лежала на боку, вытянув вперед лапы, а как бы сидела, бодро закинув хвост кольцом на спину. Мордочка её была высоко поднята, ушки торчком и рот был открыт в громком лае…
– Скорее неси краски… Нет, не акварельные. Банку масляной, под столом стоит… Которой пол красили на кухне. Нашла? Давай сюда все кисточки, спасибо…
Наталья Васильевна старательно прошлась кисточкой по контуру, обведя изображение коричневой краской, и только после этого они уселись на нижней ступеньке и стали молча смотреть друг на друга.
11
Анюта ходила по крыльцу с прежней осторожностью, не наступая на рисунок даже тогда, когда краска на досках совсем высохла. Она часто по вечерам садилась рядом с этой, теперь уже вечно лающей, Гердой и тихо подвизгивала, скребя лапой доски.
Но вот как-то, после особенно жаркого и душного дня она внезапно остановилась перед крыльцом и, простояв так довольно долго, с трудом забралась наверх, едва не потеряв равновесие на последней ступеньке. Потом она легла на клеёнку у порога и так долго лежала, отказываясь даже от питья.
Дышала она часто и неровно.
– Это у неё что-то с сердцем… Сейчас сбегаю в аптеку, у нас дома даже валерьянки нет! – всполошилась Наталья Васильевна, с тоской думая о том, что помощи от ветврача ждать нечего. – А ты пока завари вот этот сбор, это успокаивающее, – сказала она Сонике, доставая термос с горячей водой из-под ватного одеяла. – Заваривай прямо в термосе, здесь уже немного воды. А я побежала…
Когда она вернулась, Анюта лежала всё в той же позе, на брюшке, плоско положив мордочку между лапками на клеёнку. От самого уголка правого глаза по иссиня-черному меху морщинистой собачьей щеки бежала мокрая дорожка.
– Анюта! Голубушка, ты плакала? – плача сама, говорила собаке Наталья Васильевна, чувствуя, как тяжело становится дышать и как тоска сжимает до острой боли горло. – Сейчас тебе дадим хорошее питьё, не можешь пить?
– У неё всё изо рта выливается, – сказала Соника, поддерживая полотенцем брыли собаки.
– Ничего, мы и другой способ знаем, – сказала, отчаянно бодрясь, Наталья Васильевна, делая собаке клизму с отваром. – А теперь, погоди минутку, я только таблетки растолку. Тебе станет лучше, правда, Анютик! Станет лучше, Анютик!
– Анюта, не бойся, ничего не бойся, Анюта, смерти нет! – приговаривала Соника, обнимая голову собаки и гладя её по широкой спинке. – Смерти нет, Анюта! Поняла? Нет!
Собака завиляла хвостом так проворно, как это обычно делала, когда её звали погулять у речки. Но тело её оставалось недвижно.
Наталья Васильевна растолкла таблетки, размешала порошок в воде и приготовилась влить лекарство с помощью пепетки под брыли собаки, но Анюта лежала, закрыв глаза, и не дышала.
– Нет, Анюта, нет, смерти нет, – тоже стала приговаривать она, как это только что делала Соника.
– Да она просто спит! Видишь, глаза закрыла! А когда умирают, глаза остаются открытыми.
Они ещё какое-то время прислушивались, нет ли дыхания, не откроются ли глаза собаки. Но нет, Анюта лежала бездвижно.
– Она уснула вечным сном, такое есть выражение? – спросила Соника, всё ещё не смиряясь с мыслью о потере и второй собаки.
– Да, так говорят. Она уснула.
– Ей не было больно? Да?
– В тот момент – не было, я думаю.
– Я буду сидеть рядом с ней, вдруг она всё-таки проснется?
– Давай посидим рядом, только с крыльца мы её всё-таки уберем. Ночью уже прохладно, может пойти дождь.
Они перенесли Анюту на кровать, оставив лежать в той же позе. Тело было ещё теплым и податливым, и Наталья Васильевна утешала себя мыслью, что, может быть, собака всего лишь в коме и не умерла окончательно.
Соника принесла несколько оранжевых ноготков и заложила их собаке за ушки, как это делала раньше, когда играла с Анютой. Складки кожи на голове собаки были такими глубокими, что вполне могли служить «зажимами» для цветков.
Всю ночь она прижималась щекой к телу собаки, разговаривала с ней, и ей казалось, что Анюта понимает, о чем она говорит. Но когда наступил день, стало ясно, что Анюта уже никогда не проснется – тело её остыло и затвердело, а к пяти часам, когда жара сделала своё черное дело, тело перестало быть твердым, и изо рта собаки стала выделяться окрашенная кровью масса.
– Что это с ней? – испуганно спросила Соника.
– Это значит, у Анюты был инфаркт.
– И она умерла по-настоящему?
– Теперь уже – да. И мы должны её похоронить. Прямо сейчас.
– А вдруг она проснется?
– Теперь уже – нет.
Они похоронили Анюту рядом с Гердой, а когда возвращались домой, у садовой калитки их ждала маленькая беленькая кошечка, совсем котёнок, отчаянно мяукавшая и тут же, в три скачка, оказавшаяся у них в доме.
Отъевшись, кошечка оказалась не такой уж и маленькой и вовсе не котенком. Это была беременная кошка, которая тут же родила им двух очаровательных котят – беленького и серого в полоску. А когда у котят открылись глаза, она исчезла так же внезапно, как и появилась…
Котят взяла под свою опеку Соника, поила их молоком с помощью пипетки, а вскоре они застали котят за «мокрым» делом – оба малыша, страшно урча, когтили несчастную мышку под кустом сирени…
Процесс пошел, сказала Наталья Васильевна сама себе. После пережитого ей уже страшно было брать животных в дом, снова привязываться к ним, но эти взялись неизвестно откуда, нет, их, конечно, родила кошка. Но сама мамаша откуда взялась? И почему так быстро шмыгнула в дом?
Животные снова появились, и с этим уже ничего не поделаешь.
– Может, это души Анютика и Гердусика? – спросила как-то Соника.
– Православные не признают переселение душ, – вздохнув, ответила Наталья Васильевна.
– А кто сказал, что собаки – православные? Может, они – буддисты?
– Может, – неопределенно ответила Наталья Васильевна.
– И они тоже будут наши че-эс?
– Разумеется, они тоже будут членами нашей семьи. Так решился этот новый, возникший так внезапно, «звериный» вопрос.
12
Ещё три недели прошли тихо, без каких-либо заметных событий. Жара постепенно спала, темнело теперь раньше, но уличные сборища местной и залетной молодежи по ночам по-прежнему не утихали и даже становились всё более буйными.
В один такой обычный день к ним явился электрик Гадалыч и сказал, что в сельсовет звонили из прокуратуры, сказали, что она, то есть Наталья Васильевна, должна в среду приехать на прием. Причина – новые обстоятельства по делу о гибели бывшего учителя географии Бориса Алексеича… Сказал, но всё не уходил, рассеянно поглядывал по сторонам. Удивлялся наверное, подумала Наталья Васильевна, откуда добро взялось – хозяйственная утварь и прочее. Не все тайники даже ему известны! Её эта победная мысль порядком повеселила.
– Вот смотрю, всё крадут, а эта фотография как висела, так и висит, – сказал он, указывая на старую рамку над кроватью.
– Да, видно, никому она не приглянулась, – согласилась Наталья Васильевна. – Висит здесь с тех пор, как я этот дом купила. – Валялась среди всякого хлама, но даже стекло цело осталось.
– Вылитый Николай, только в солдатской форме, – неодобрительно сказал Гадалыч. – Какого года эта фотография?
– Четырнадцатого, так на ней написано. Это, я думаю, родители хозяина дома, а мальчик – сам хозяин в детстве.
– Ну, вылитый Николай! – продолжал разглядывать семейное фото Гадалыч. – Тогда знать любила фотографироваться в простых одеждах, чтобы народу понравиться. А мальчику лет семь… Похожи, похожи все… Как есть – царь с царицей и сыночек ихний.
– А ты сам-то хозяина этого дома в глаза видел? – спросила Наталья Васильевна, поспешно снимая фотографию со стены и пряча её под кофту.