Святослав ЛогиновНа белом коне
Как всегда, сон Лёхе привиделся не по делу, а не пойми какой. Скакал он, как обычно, на белом коне, а куда его несло, сам не мог сказать. Невесомый щит висел на боку, острое копьё грозило кому-то, встречное войско гремело, как лишь навстречу повелителю взрываться можно:
— Слава! Слава!! Слава!!!.
Это же красота — Лёха Прынс, да верхом на белом коне!
Но воинские речёвки прячутся где-то по сторонам, впереди вырастают три одинаковых домика, и там три девушки-невесты, каждая из которых ждёт принца на белом коне. Ариша, Паланя, Анюта, какая из них лучше всех, к которой, потеряв голову, мчит Прынс на белом коне? Вот, где сюжет для вечного волшебного сна!
И, как было сказано в самую первую минуту, еженощный сон оказывался не в руку. Зря ожидали всадника все три невесты. Стукнуло, грохнуло в двери, так что Лёха чуть с лавки не скатился. И грубый голос, какому бы не речёвки твердить, а на батраков покрикивать, рявкнул:
— Эй, хозяин, открывай живо!
— Кого там несёт полунощная? — откликнулся Лёхин отец, а сам Прынс накинул кацавеечку и побежал отворять.
На крыльце стоял припорошенный снегом помещик Кудратов. За его спиной ямщик выпрягал лошадей из поломанных саней.
Зимами Кудратов запрягал в сани лучшую тройку и, ничуть не думая, что на поворотах следовало бы притормозить, мчал, куда глядят залитые водкой глаза. Разумеется, через два раза на третий сворачивался в сугроб, ломал сани и вынужден был посылать в усадьбу за помощью.
— О, парень! Сигай на коня и дуй к барыне. Пусть пришлёт лёгкие саночки.
— Сей миг! — Лёха ухватил с саней седло и вывел из оглоблей Белого.
— Куда? — окрысился ямщик. — Коренника не замай! Пристяжного бери!
Пристяжные у помещика были обычной масти: каурые, а коренник — мечта Прынса — белый конь! Нешто ямщицкая воркотня могла остановить Прынса?
Копыта вспенивали снег, в ушах звучала прежде неслыханная песня: «Это в городе есть много сыра, а за городом нема, нема, нема!»
Впереди темнеет деревня. Час не полуночный, но народ привык укладываться по солнцу, в немногих избах за слюдяным окошком потрескивает лучина.
— Эгей! — гикнул Прынс, поторапливая коня.
Дома в деревне, не то, что во сне, разные, и невесты живут не рядком, а каждая в своём углу, сама по себе. Вот Аришкин дом. Большой, сразу два окна светят, и боковое оконце — не хуже. По всему видать, устроили посиделки. Девки с лучиной с окрестных домов собрались, ткут, прядут, песни орут. Что мимо Прынс на белоснежном коне скачет, у них и мысли нет.
Хотя, вроде, услыхали что-то, песню оборвали, прилипли к окнам. Поздно, родимые, Лёха Прынс уже мимо проскакал.
Тянутся вдоль дороги какие-то неинтересные дома. Вот и Паланькина изба, и даже огонёк в горнице светит.
— Эгей! — гикнул Прынс ещё на подъезде.
Девичья фигурка метнулась на крыльце.
— Лёшенька!
Вздыбил коня.
— Какой я тебе Лёшенька?
— Ой, Прынс, как есть Прынс. И конь весь, как мелом посыпан.
Поворотил скакуна, ухватил невесомую девушку, вскинул на седло впереди себя, пустил коня в галоп.
— Батюшки, Прынс, куда ж мы скачем?
— В церкву. Час не поздний, служба не кончена, должны успеть.
Где-то впереди ещё Анютин дом, но Прынсу совершенно не интересно, чем она занята. Паланька плотно прижата к груди, и никого больше не надо.
Паланькин отец выбежал на крыльцо, замахал рукавами, закричал вслед уезжавшим:
— Сто-ой! Стой тебе говорят! Шубейку захвати!