Океан – это что-то. Я не знал, что на свете бывает столько воды. Ребята порядком страдают морской болезнью, но я пока ОК. Вот бы сюда мой спиннинг. Тут небось здоровенная рыба всюду плавает. За меня не беспокойтесь. Я в надежных руках, харч сносный. Не мамулин, конечно. Думаю, эта война скоро кончится, и я вернусь домой, глазом не успеете моргнуть.
Целую,
Винк
P. S. Вот вы молодцы, девчонки, что занялись станцией, пока нас с папулей нету. Я показал ребятам в части вашу фотографию, и они все говорят, что у меня сестры что надо. А еще и красотки. Кое-кто даже собрался после войны в Пуласки, повидать вас живьем.
Пуласки, Висконсин
Дорогой Винк,
Не знаю, где ты теперь, но мы по тебе страшно все скучаем, друган. Мамуля все ставит за тебя свечку в церкви, и они с Софи никогда ни одной службы не пропустили, так что в этом смысле ты в надежных руках.
Хотелось бы только, чтоб и ты сам за собой приглядывал. Понятно, ты уже большой мальчик, но уж извини. Ты по-прежнему младший братик мне, и, несмотря ни на что, я тебя вообще-то люблю, так что давай не геройствуй особо. ОК?
Фрици
Р. S. Папуля вроде скоро вернется. Только не слишком скоро, надеюсь. Тут вчера было минус восемь, насосы опять замерзли. Ну ладно, мне пора. Следи за собой хорошенько, Винк. Мы тобой так гордимся… и врежь от меня фрицам как следует, ну?
С днем рождения
Пойнт-Клиэр, Алабама
Каждое утро Сьюки наполняла птичьи кормушки. Морить голодом синих соек ей не хотелось, но она скучала по мелким птичкам. Они не летели и к тем кормушкам, которые предназначались им. Ну может, иногда одна-две прилетали поклевать зернышек, выпавших на землю, но синих соек было все равно больше. Мистер Нэдлшафт из магазина «ПтицыНам» сказал, что у всех эта напасть, но никто пока не нашел от нее избавления.
Сьюки вернулась с заднего двора и услышала, что в кухне звонит телефон. В трубке раздалась песня – в исполнении Ленор:
– Я знаю одну малышку, у которой тридцать первого большой день рождения.
Сьюки хотелось спеть в ответ: «А вот и нет», но она не стала.
– Что мы в этом году будем делать, хочу я знать? Ты уже подумала? Я-то наметила, куда нам надо пойти.
– Мама, я подумала и ничего в этом году делать не хочу. Пропустим.
– Что? Пропустим твой день рождения? Не глупи.
– Я не глуплю. Хочу просто быть с Эрлом и провести с ним тихий вечер дома.
– Тихий вечер дома? В день рождения? Сьюки, что вообще с тобой такое? Ты, что ли, пьешь? Клянусь, ты день ото дня все страннее. Можешь тихо сидеть дома с Эрлом когда хочешь, но день рождения ты не пропустишь, ради всего святого. Да и вообще это не только твой день. Я тебя родила. Так что не вынуждай меня заявиться и устроить тебе трепку. Кроме того, я уже написала уморительнейший стих и положила его на музыку. «Розы красны, зеленеют листы, сорок восемь часов – и вот она ты!» Ну и так далее, долго.
Тысяча остроумных ответов немедля пришла Сьюки в голову, но что толку? Что бы она ни сказала, эта женщина вознамерилась длить ложь вплоть до своей могилы.
– Сьюки, ты меня слушаешь?
– Да, мама.
– Думаю, в этом году надо устроить вечеринку у меня на пирсе.
– Ясно. Ты будешь готовить?
– Конечно, нет. Всё закажем. И давай начинай думать, кого хочешь позвать.
Наверное, придется и дальше подыгрывать матери. Она пока не понимала, как ей быть, и ссориться с Ленор ей все еще не хотелось. Опять придется отпраздновать неправильный день рождения. О господи, ну дела.
Сьюки оказалась в странном положении. Она была признательна Ленор за то, что та ее удочерила, но вместе с тем знала, что она – не Симмонз, и притворяться дальше было нелегко. Сьюки мотало между благодарностью к Ленор и желанием ее убить, но, как говорил доктор Шапиро, это естественно. И тем не менее слушать, как Ленор без умолку болтает про то, до чего она гордится, что у Сьюки маленькие изящные симмонзовские ступни, давалось ей с трудом.
У самой Ленор уже давно не было никакой симмонзовской ступни. Она просто не догадывалась об этом. Ленор с ее суетностью до очков не снисходила, и потому, когда Сьюки возила ее по магазинам и Ленор просила показать туфли шестого размера, она тихонько шла на склад и просила ту же модель, но седьмого с половиной. Такая вот маленькая святая ложь, но Сьюки знала, что только так Крылатая Ника не устроит скандала и не расскажет всем, что у них все неправильно. Стоило Ленор во что-то поверить, ее не разубедишь.
Ленор также считала, что совершенно самодостаточна, но и это не было правдой. Ленор не ездила бы на сеансы водной терапии, если бы дала установить у себя ванну с калиткой.
– Это для инвалидов, – сказала она, после чего упала, выбираясь из своей ванны, потеряла сознание, чуть не сломала бедро и в итоге загремела в больницу. Очнувшись в палате, Ленор подумала, что умирает, обзвонила всю семью и сказала, что, если они хотят видеть ее живой, пусть немедленно приезжают. – Я сомневаюсь, что доживу до утра, – заявила она.
Дети побросали дела и помчались домой из колледжа, а Бак и Банни прилетели аж из Северной Каролины. На следующий день, проснувшись живой, Ленор обратила взор на Сьюки и сказала:
– Сьюки, звони Джо Эллен и скажи ей, чтоб пришла сюда и сделала мне прическу, а еще вели санитарам полить тут цветы.
В тот вечер, когда все уехали домой, Сьюки спросила ее:
– Мама, ты понимаешь, сколько наделала неприятностей? Всех напугала своим звонком до полусмерти. Картер чуть не разбился по дороге сюда, лишь бы не опоздать.
Ленор ответила:
– Так это же удача, что я выжила, а вот если бы померла, они бы все тут понадобились. – После чего добавила: – Боже милосердный, Сьюки, такое ощущение, что тебе жалко, что я не умерла.
– Я не это имела в виду, мама, и ты это знаешь.
Но Ленор не слушала.
– Мне что-то не нравится эта палата. Сьюки, сходи вниз и попроси что-нибудь с видом получше.
Авария
Пуласки, Висконсин
Работа на автозаправочной станции – штука всерьез небезопасная. Бензин легко воспламеняется. Колпаки слетают и могут ударить в лицо. О перегретый двигатель можно обжечься. Покрышки могут рвануть, если их перекачать. А капотом при невнимательности можно перебить себе пальцы.
Фрици сто раз говорила девчонкам, чтоб не отвлекались ни на что, когда работают. Пока на станции произошла всего одна авария. И разумеется, не без участия мужчины.
Тула вся трепетала: Арти Ковалиновски, симпатичный дылда из школы Пуласки и звезда футбола, приехал из армии на четырехдневную побывку. И – восторг-восторг! – позвал ее в пятницу вечером в кино. Он-то не знал, что Тула все средние и старшие классы исписывала свои девичьи дневники словами «миссис Арти Ковалиновски» и каждую ночь смотрела о нем сны. Но вот он впервые позвал ее на свиданье, и она была на седьмом небе. Тула еще даже не сходила на это свиданье, но уже слышала звон подвенечных колокольцев и начала сочинять себе наряд. Что-нибудь такое из белого тюля, думалось ей.
В тот вечер, в четверг, она несколько часов мыла голову и не раз, пытаясь отбить запах бензина, выскребала машинное масло из-под ногтей и подбирала облачение. Наутро, не желая поцарапать ни один свеженакрашенный ноготок, явилась на работу в здоровенных толстых рабочих перчатках.
И настолько она весь день была в тумане, что Фрици с трудом заставляла ее вообще хоть что-то делать. И Туле не понравилось, когда ближе к вечеру на станцию въехал громадный черный «шеви» 1936 года с барахлившей коробкой передач. Тула хотела отложить его до завтра, но Фрици не позволила. Тула была старшим механиком, и пришлось ей, ворча, вкатываться под машину на деревянной тележке, но перчаток она все равно не сняла.
Тула была отличным механиком, но в тот день думала только о своем свиданье с Арти Ковалиновски, а потому, лежа под машиной, открутила не тот клапан, и на нее вылилась пинта грязного масла пятилетней давности – прямо на лицо.
Она так заверещала, что мамуля услыхала из дома. Первой добежала Гертруд и выволокла ее за ноги из-под машины – Тула фыркала и плевалась черным маслом.
А потом устроила такой вой, что приехали пожарные и полиция. Через пять минут она все еще истерила, а они вели ее, капающую маслом, в дом, чтобы там как-то отмыть.
Пять часов вечера, до свиданья – два. Она знала, что Арти уедет на следующий день и другой возможности может не выпасть никогда.
Но масло пропитало все: волосы, ресницы, попало в нос и уши. Даже после часа оттираний лицо у нее было странного серого оттенка. Они с мамулей трижды вымыли ей голову с «Оксидолом», но и после этого от нее воняло старым, испорченным маслом. Тула взглянула в зеркало и поняла, что все впустую. Не может она пойти так.
– Я похожа на дохлую крысу, – сказала она.
Через полчаса Арти Ковалиновски стоял у театра Пуласки, ожидая свою барышню, и тут вместо нее явились Фрици и Гертруд. Тула пригрозила, что убьет обеих, если они проболтаются, и они сказали просто:
– Тула не придет.
Он расстроился, но они все равно зашли вместе внутрь, купили попкорн и посмотрели фильм «Китти Фойл»[43] с Джинджер Роджерз, а потом и мультик.
Пока они смотрели фильм, Тула сидела дома наверху, в громадной ванне на гнутых ногах, отмачивала волосы и оплакивала свою судьбу, жалуясь мамуле и Софи.
– Я умоляла Фрици, чтоб дала мне сделать эту работу завтра, но она же вся из себя начальник. Не разрешила. Сказала: «Нет, надо сделать сегодня». Ненавижу ее. Просто ненавижу.
– Ладно тебе, Тула, она ж тебе сестра. Ты ее не можешь ненавидеть. Это грех.
– Мне плевать. Арти Ковалиновски – единственный парень, которого я взаправду любила, а из-за нее я упустила единственное свиданье с ним. Он теперь, может, встретит другую девушку, а я останусь в старых девах. И это все она вин